Камелий алых лепестки

С темнеющего неба падали первые крупные хлопья снега, посверкивая белесыми искорками, и таяли от прикосновения к коже. Замерзшая луна проливала нежное сияние на белый, девственный покров земли. По густо-фиолетовому небу россыпью мерцали такие далекие звезды, озаряя небосвод и подсвечивая дорогу тем, кто вступил на вечный млечный путь. Хорошо в такую погоду выйти на легкий мороз из дома, зная, что там, за стеной, сейчас тепло и уютно потрескивает очаг, напевают свою последнюю песенку сосновые поленья, обугливаясь в маленькие черные угольки, перед этим последний раз красочно вспыхнув. Тихо и тепло. По ночным просторам незримо крадется, поскрипывая свежевыпавшим снегом, зимняя нежность, прикасаясь своими ласково-ледяными губами стекол и оставляя на них дивные узоры. То ли птиц, то ли зверей, а может причудливых цветков неземной красоты. И украсив лобзаниями окна жилищ, тихонько уйдет, зная – не выжить ей около огня. Теплое дыхание заставляет оттаять заиндевевшую роспись, если бы с такой легкостью мягчели сердца людей! Гурен стояла на невысоком крыльце, припорошенном снежными хлопьями, глядя как Юкимару старательно оттирает оконную раму от маленьких прозрачных кристаллов. -Мамочка Гурен – мальчик выбегает на крыльцо буквально в одних шлепанцах на босу ногу. – Мамочка Гурен, тебе не холодно? Молодая женщина мечтательно улыбается. Когда он впервые назвал ее мамой? На рождество? Тогда так же сиял, исполненный внутреннего свечения, млечный путь. А Юки почему-то упорно называл его Вечным Мостом. Лед, сковавший небольшую речушку, был таким твердым, что на нем безопасно было играть, и любоваться полной луной, беспомощно отраженной в холоде проруби. Гурен поворачивается к своему названному сыну, берет его на руки. -Нет, Юкимару, меховой воротник теплый. Скоро и у тебя будет пушистая шубка. -Здорово – восхищается малыш, заворожено изучая высокое небо с облаками, похожими на праздничные кружева, и чутко прислушивается к невнятным шорохам старого сада, словно желающие рассказать суть мироздания. -Это так звенит мороз, Юки – Женщина мягко улыбается, и опустив ребенка на землю, складывает печати. Хрустальный перезвон наполняет притихший воздух, и крупные снежинки, причудливо летящие с темных небес, вдруг становятся нежно розовыми осколками совершенства. -Красиво – мальчонка с белыми густыми волосами хочет сказать что-то еще, очень важное, конечно, но смешно морщит носик и чихает. Гурен взволнованно хватает его за руку, уводя под кров домашнего очага. Сегодня не простой день. Этим вечером по остывшей к искренним чувствам планете, проходит святой Валентин, чтоб хоть чуточку согреть людские души. И морозная ласка суровой зимы ему не помеха. Ну и что, что праздник не родной. Для чудес нет национальностей, а за столько лет сложились и свои традиции. И в Японии день влюбленных – один сплошной белый танец, так созвучный велению сердца. В этот день можно забыть о гендерном неравноправии, и самой, без стеснения, предложить мужчине самые смелые пожелания. Только сейчас именно слабый пол делает подарки сильному. А какая прекрасная традиция дарить друг другу сладости, изготовленные своими руками! Белый шоколад с рисовыми хрустяшками… Гурен печально усмехается и обнимает себя за плечи. Она по-прежнему помнит, что этот светлый праздник обернулся трагедией. Что именно сегодня много лет назад белая камелия обагрилась кровью… -Гурен, я смотрю, ты исправилась. Больше никогда не смей предавать меня – холодная рука поглаживала тонкую шейку, и на секунду показалось, что острые когти вот вот сомкнуться на горле. -Конечно, Орочимару-сама. Простите меня… - тихий, детский голосок почти неслышно звучал в тиши сумерек. -Хорошая девочка, вот и славно. Но знаешь, сегодня Валентинов день, и я приготовил тебе подарок… Скрип снега под босыми ногами, Чуть заметные отпечатки ступней, словно он и не касался поверхности, и ощущение, что его кожа светится изнутри, соперничая белизной с застывшими кристаллами воды… Красные лепестки на постели… Такие же красные, как и ее девичья кровь… Ах, да, в империи Восходящего солнца 14 февраля еще и день обнаженных мужчин, и удовлетворение их притязания сегодня не приемлет отказа. Деревья протянули свои руки-ветви в бессловесной мольбе к небу, а внезапно налетевший порыв февральского ветра швыряет наземь их пышное зимнее убранство. Женщина вдохнула этот холодный воздух, выпуская изо рта уже пар и тревожно прислушиваясь. Это уже не песня стужи с печальными очами небытия, и не радостный лязг салазок Юкимару. Невесомые шаги, что не оставляют следов за собою. Шиноби. Страшный сон ее прошлого. -Убирайся! – чуть подзабытым движением, Гурен оказывается позади фигуры в темно-бордовом плаще до пят, подозрительно оглядывая незнакомца, готовая вот-вот сформировать печати. -Давно не виделись, Гурен-сан – бледная рука накручивает на пальцы темную прядь ее волос. -Ублюдок, Кабуто, что тебе нужно? -Гурен, не будь такой агрессивной. Мы ведь так давно не виделись. Разве так общаются со старыми друзьями? – неверный свет луны отражается в круглых очках Якуши. -Нам незачем с тобой общаться. Я не дам тебе Юкимару. Ни тебе, ни Орочимару! – но она не успевает договорить. Заунывный голос, словно из могилы, с тяжестью доносит до ее сознания слова -Его больше нет… Его больше нет? Как это нет? Да, она - Гурен, и она больше не чувствует ничего к этим убийцам, кроме равнодушного презрения и элементарной женской обиды. Но желать им смерти… Орочимару ведь бессмертен, совсем недавно он должен был обрести новое тело, и… -О, я вижу по твоему рассеянному взгляду, что ты ничего не знаешь? Так может, все же поговорим? – не спрашивая разрешения, юноша направляется к дому, задевая рукой кусты камелий. Удивительное растение, цветущее даже зимой наперекор злобной вьюге, роняет свои белые лепестки. Красные камелии еще не цветут, они более прихотливы. Огонек светильника то разгорается ярче, то почти затухает. Юкимару тихонько посапывает в соседней комнате, поворачивается, что-то бормоча сквозь детские свои сны, а здесь, на кухне, сидят двое – парень и девушка, но держатся они точно на допросе. Никто долго не прерывает молчания, и оно начинает тяготить. Кабуто задумчиво взирает на огонь, пряча в глазах затаенную тоску. А Гурен тщетно пытается утихомирить яростное желание убить его, для начала поняв, что так сильно в нем изменилось. -Прости его – выдыхает Якуши, внимательно взглядывая на собеседницу. -Простить? Такую сволочь, как его? Он хотел убить Юкимару! Эх, хотя что я говорю, тебе не понять материнских чувств! – женщина сервирует для гостя стол. Делает она это без души, но этикет есть этикет. Рисовые колобки омоти, конфетки данга и зеленый чай с жасмином в хрупких фарфоровых пиалах с золотистыми разводами по краям. Последний, завершающий штрих – икебана. Простая, но с непосредственно детским вкусом. Бутоны камелий в россыпи розовых кристаллов, и горящая свеча посередине. Творение Юкимару. -Гурен. А ты когда-нибудь любила? По-настоящему? Не обожала, не симпатизировала, не испытывала материнского инстинкта, а именно - любила? – да, умеет Якуши задавать мерзкие вопросы. Гнетущая тишина вновь воцаряется в комнате, только слышно шипение затухающего уголька, зловеще мигающего в остывающем камине. -Любовь? Нет, я не любила Орочимару. Некоторое время восхищалась им, правда. Стремилась походить на него, пока Наруто не раскрыл мне глаза. Кабуто? Или ты это себя имеешь ввиду? Никак не можешь забыть, как я тебя отшила? С удовольствием повторю это снова! - но в едких словах проскальзывает нотка грусти и сожаления. -Ты думаешь, он хотел твоей смерти? -Да… - неожиданно в лоб брошенный вопрос не позволяет съязвить или увильнуть от ответа. -Глупая, глупая – голос парня на секунду непривычно вздрагивает. – Он не хотел ни твоей гибели, ни Юкимару. На роль джинчурики годится любой ребенок с достаточно развитой системой чакры. Но этот мальчик был выбран только потому, что у вас было общее прошлое… Темное прошлое… -Не напоминай! – хрустальный бокал со звоном катится по столу, чтобы мелкими стеклянными крошками рассыпаться на деревянном полу, оставляя за собой подтеки вина. Алого, молодого вина, закипающего в крови. -Тогда я его не понял – Кабуто продолжал свой странный монолог, не обращая внимания на хозяйку. Казалось, ему просто надо кому-то выговориться. -Правда, его слова были для меня непостижимы. Люди привязываются к тем, кто находится рядом. Я не понимал его опечаленного взгляда с таким привычным легким сарказмом. Лишь сейчас я знаю, что большее видится на расстоянии… -К чему ты это говоришь? Пытаешься надавить на жалость? Разбудить во мне чувства, которых не было? – но в сердце уже натянулась какая-то хрупкая нить, покрывая душу холодными мурашами обрывочных воспоминаний. -Я и не сомневался – парень снимает очки, секунду моргает, и начинает крутить их в руках, ощупывать, словно видит впервые. На секунду из-под широкого рукава появляется ладонь, светло-белая, непривычно кипенная. Даже для снега. Даже для Орочимару. Гурен поправляет челку, но от ночного гостя не утаились ее на миг расширенные очи. Заметила, таки… -Я ведь попрощаться пришел. -Попрощаться? Вот как? Иными словами, убить нас? – куноичи язвительно усмехается и инстинктивно оборачивается в сторону спальни «Хоть бы с ним все было хорошо» -Убить? Звучит заманчиво, но мне вы не нужны мертвыми. А от живых, быть может, хоть какая-то польза – Якуши облизывается, медленно скользя кончиком языка вдоль широких губ, растянутых в ухмылке, и женщина вновь ловит себя на мысли, что Кабуто так раньше никогда не улыбался. Да и его аура стала гораздо мощнее, как он ни скрывает ее. Стремительный энергетический поток, густой и насыщенный, словно это… словно это… Ну да, чакра Орочимару. Но как? Якуши его новое тело? А Саске? Ведь… -Еще не догадалась, нэ? – Кабуто, опираясь локтями на стол, наконец соизволил снять капюшон, скрывающий его лицо в тени. Лижущий отсвет от маленького дрожащего огонька свечи выхватывает из тьмы непривычно знакомые и при этом иные черты. Белоснежные, густые и пышные волосы рассыпаются по плечам, разметанные в беспорядке небрежным обнажением. Они напоминают еловые лапы, припорошенные инеем – непременный атрибут похоронных венков. Правая часть лица еще может быть, принадлежит Кабуто, но левая щека и висок словно стянуты бледной маской змеиной кожи, и в темноте отчетливо видно шальной блеск хищно-желтого глаза. И так же шально завывал февральский ветер за окнами, ведьминским смехом наполняя трубы. -Что ты такое?! – женщина схватилась за сердце, захлебываясь собственным криком. -Осторожней – готовые упасть стулья вовремя подхватили юркие змеи, а Кабуто бережно обнял Гурен, лаская холодными скользкими пальцами впадинку на ее губах. -Не кричи. Ты же не хочешь тревожить сон Юкимару? – парень неторопливо поглаживает напряженный позвоночник женщины, успокаивая ее. Гурен нервно дергает плечами, отталкивая помощь, и прячет лицо в своих узких ладонях, чтоб никто, даже она сама, не видела соленых подтеков на щеках. Почему же на сердце так больно? Словно по нему провели острым скальпелем без наркоза… -П..почему? Кабуто, ты ведь и сам знал, какой он редкостный гад, так почему ты дал сотворить с собой такое? – ее губы предательски скривились, она, тяжело дыша, подскочила, и в сумерках было отчетливо гулко слышно, как капает на пол слеза за слезой. Так по весне тают сосульки, истончаясь под первыми лучами теплого ласкового солнца и растекаясь мутной водой. -Гурен… Скажи мне, кто я? – внимательный взгляд разных глаз одинаково глубоко проникает в душу, чтоб еще хоть раз увидеть крах заветной мечты. Увидеть, как тонут облачные корабли хрупких надежд. И, не дожидаясь ответа, сдавливает затылок пальцами с острыми ногтями, лишая сопротивления. День Валентина. День, когда обнажаются не только тела, но и души, уже не делая различий между светом и тьмой, а просто трепетно сливаясь в непостижимом таинстве единения одиноких сердец сквозь поцелуй… Почти как тогда. Ситуация повторяется? Нет… Гурен бы никогда б не решилась залепить пощечину учителю. А вот Кабуто – запросто. -Кто ты? Ты тоже сволочь еще та, моральный урод, да и внешней красотой никогда не отличался. – Недовольным шажкам женщины эхом вторят стены, когда она рывком открывает входные двери, впуская струю обжигающе ледяного ветра в нагретую комнату. -Убирайся! – Гурен стоит на пороге, побелевшими костяшками сжимая дверную ручку, а ветер хлещет ее по щекам, выбивает пряди из прически, кидая в лицо пригоршни слепящего снега. Противно ощущать, как замерзают руки, но еще противней ощущать во рту неожиданно приятный привкус чужого языка, и наблюдать, как его обладатель неслышно заливается хохотом, затем осторожно задувает огарок свечи, уже закапавший нежные лепестки и оплавивший подсвечник. Желтые капли воска идут на дно пиалы, словно улики. Кабуто огорченно качает головой, по-хозяйски задвигает стул, и идет по скрипучим половицам к выходу, готовый окунуться в ночную стужу. -Значит, выгоняешь меня? Выгоняешь из дома в эту лютую ночь? – но в ответ он не слышит ничего, кроме презрительного молчания хозяйки да позывов кружащей в небе вьюги. Где-то далеко серые певчие завывают поминальную песнь. -А ведь у меня тоже никогда не было дома. Да, Гурен-сан – иронично разводит руки Кабуто – Вот ты наслушалась воплей Наруто, который лишь повторил слова своего пьяного наставника. Глупо, да? Ты думаешь, что именно благодаря нему ты обрела свой дом? Да, Гурен? – тон голоса становится каким-то шипящим, угрожающим, чтобы неожиданно вновь стать чуть флегматичным. Кабуто выходит, и порыв воздуха захлопывает за ним дверь, оставляя на крыльце вместе с начинающей мерзнуть женщиной. А куда ни посмотри – впереди расстилалась абсолютная белизна, какой никогда и не было. Комки колючего снега били в лицо, застилая мутной пеленой зрение, и он повернулся спиной к ветру, обеспечивая мнимую защиту от дьявольского мороза, сковавшего землю и заставлявшего трястись и переминаться с ноги на ногу в бесплодных попытках согреться. -Да, не поспорю, без дома плохо. Особенно вот в такую погожую погодку. Сейчас я уйду, а ты войдешь в свой дом, к своему… - юноша запнулся – к своему сыну, растопишь очаг, и протянешь свои руки к огню, пока я растворюсь в краю вечной мерзлоты. Твоим домом, Гурен, стал Юкимару. А мой дом разрушил Саске Учиха. Моим домом был Орочимару, и теперь его не стало. И куда мне идти? – спокойный голос бил по нервам куда сильнее, чем свирепые отзвуки безжалостной непогоды, водящей в небе бесовские хороводы. Гурен стояла, сжав губы и прикрыв глаза от налипающих бесконечных тяжелых хлопьев. -Ты сам заслужил эту участь – бессильно выдохнула она. -А ты? Разве ты ее не заслужила? Разве ты не убивала для него? Разве нет? Тогда скажи, почему я должен один нести эту боль в своем сердце, тогда как тебя он спас, освободил? Почему ты не дала Юкимару стать монстром, а я сейчас превращаюсь в белого змея? – яростно зашипел Якуши, вторя танцу смерти. Снегу – острее катаны. -Ты спятил, да? Орочимару меня не спасал! Ни разу! Никогда! Я более чем уверена, что это он истребил всю мою семью, чтобы после использовать меня как красивый инструмент! То же самое он сделал и с Юкимару, и с тобой, если ты ничего не понял! И если б не Наруто… - но взбешенный хрип женщины был оборван одним коротким словом и рукой, так привычно гладящей щеку -Нет. Не говори, чего не знаешь. Я был марионеткой у акацуки, но Орочимару вернул меня к жизни из кукольного существования. Принимая все его достоинства и недостатки, я последовал за ним, из чувства благодарности и солидарности с его идеями. А помнишь мальчика, Кимимаро? Неужели ты хочешь сказать, что резню в Кровавом Тумане тоже устроил наш Сенсей? Что ж, тогда быть может, это Орочимару вырезал и клан Учих? Ради своего убийцы, да? Таков расклад? -Н..нет наверное, но… но его цели все равно были бесчеловечными, и ты не переубедишь меня теперь… - Гурен отчаянно не замечала оледенелых прядей волос, жестко бьющих нежную кожу, что уже успела обветриться на беспощадном ветру. -Какая ты наивная, Гурен. Ты так легко поверила мальчишке из Конохи? Конечно, он же смог удержать в себе демона-лиса и не стать машиной убийств. Но Гурен, только вспомни, что лисы куда хитрей и коварней змей. И не зря говорят, что лисицы часто оборотни. Бессознательно, даже для самих себя, они завораживающе играют, неторопливо производя тонкую подмену в наших сердцах. Ты встретилась с человеком, по своему внутреннему устроению не уступающему Орочимару в лукавстве, и ты поверила… А ведь Наруто хочет только одного – славы! Чтоб все почитали его как сильнейшего, как Супер героя. Но если Сенсей не боялся говорить о своих истинных целей в лицо, то Узумаки прячет свои внутренние мотивы даже от самого себя, надевая маску положительного добрячка, безвозмездно помогающего каждому и жаждущего похвалы за это. Как все ярко, как вычурно! А то, что Орочимару отпустил тебя, наделив смыслом жизни – Юкимару – ты и не заметила… Человек привязывается к тем, кто был с ним рядом, привязывается так, что их уже не разделить. Он мне сказал это в последний вечер своей земной жизни. Он был удивительной личностью. Он знал, что ты предашь его, и хотел этого. Ведь это было неизбежно. Его сосудом должен был стать Саске, а ты пропустила свой шанс три года назад, а еще через три, откровенно говоря, уже станешь непривлекательной старухой. Поэтому он и отпустил тебя, помня ростки заботы и добра в твоем сердце. Он столкнул тебя с Юкимару, чтоб твоя жизнь не обернулась слепой ненавистью и бесплодным существованием, когда бы ты стала не нужна… - подумать только, какой бред нес сейчас этот меланхоличный юноша с такими искусными пальцами, что ему можно было доверить наисложнейшую операцию. Но сейчас он прижимал к плечу дрожащую девушку, по щекам которой текли слезы, застывая прозрачными кристаллами… -Ладно уж, что-то я сбился. Извиняюсь за вторжение, но мне уже пора – он отпихнул от себя Гурен, как выкидывают бутон цветка, вдоволь насладившись его ароматом. -Отлично. Нагадил в душу, а теперь валишь? Хоть сказал бы куда? – они не видели неба над собою, как по нему тихонько расползаются угрюмые тучи, оставляя серпик ущербной луны, похожий на недоеденный ломтик сыра. На душе было паскудно и мерзко, словно вина за не содеянное преступление. -Куда? Откуда я и начинал свой путь странника. В акацуки. Отомстить Саске, и исследовать свое новое Я, в надежде на то, что однажды мой дом восстанет из пепелища, еще лучше прежнего. И еще. Гурен, я не знаю, свидимся ли мы еще когда-нибудь. Войду ли я в свой обновленный дом хозяином, или гостем, или упокоюсь рядом, но… С Мадарой шутки плохи. По сравнению с ним Орочимару просто шаловливый котенок. Надвигается Четвертая мировая война шиноби, Гурен. Так что будь осторожна, и береги Юкимару… А еще лучше – уходи. Уходи отсюда немедленно. По возможности покинь не просто страны, но и империю, если хочешь счастья для… для вас двоих – одинокое поскрипывание половицами и еле заметный всхлип оледенелой основы. Сумасшедшая ночь, кружившая безумный карнавал, отступала, оставив нависать тонны мерзлой воды на земле и легкого тумана в небе. В небе, с которого на прощанье кружились мягкие ангельские перышки, окутанные дурманящей фиолетовой дымкой. И уже не было понятно, то ли это последние отзвуки голоса ночного гостя расплываются в сознании, создавая невидимую связь – белее, чем бутоны лилий, усыпанные росой. То ли это ветер подшучивает, невесомыми завихрениями нашептывая странные мысли -Любовь бывает разной. Иногда она – умение отпускать и видеть будущее. Иногда она – умение вовремя уйти… Будь бдительна, Гурен. Ибо Он – любил тебя… Небосвод над головой напоминает перевернутую хрустальную чашу с густыми чернилами, а бледный серп месяца – еще не открытый портал в другие миры. Звезды постепенно гаснут, словно кто-то заботливо стирает хлебные крошки со стола, сбросив на землю ослепительную скатерть, сотканную из снежных нитей. Скоро начнет светать, и розовый отблеск зари озарит уставшую планету, которая вряд ли сумела отдохнуть сегодня. Но вместе с долгожданным рассветом погаснут воспоминания ночи, бередящие застарелые раны души. В зеркальных осколках заледенелого пруда отразится новый день, и мрачное прошлое погрузится в вечное небытие. Вот и все точки над Й расставлены, и можно начать обычную жизнь обычных людей. Но уже не здесь... А там, далеко-далеко отсюда, куда приходит отдыхать утренняя звезда. Мир полон зла и опасностей, но в нем же есть мимолетные вкрапления счастья. Но только не здесь. Слишком уж тяжко будет наблюдать за схваткой сторон, что дали ей так много. Невозможно определиться на какой стороне истина. А правда у каждого – своя. И вот поэтому совсем скоро молодая женщина с ребенком покинут эту империю, одни из бесконечности… Юкимару весело падает в сверкающий сугроб, а на его щечках играет яркий здоровый румянец. Его растрепанные светлые волосы обсыпаны снежинками, а он, не боясь заболеть, катается по мягкому покрову, изображая ангела. Его мать с грустной полуулыбкой наблюдает за ним – она еще не решила, когда лучше сказать о том, что они покидают этот ветхий домик с прекрасным садом, в надежде уйти от решения. -Юкимару… - тихонько шепчет Гурен, зачарованно наблюдая за белесой макушкой. – Волосы. Белые волосы. А ведь по внешности Кабуто бы выглядел его отцом. Да и заботится он о дорогих ему людях… Ослепительные лучи солнца многократными бликами отражаются в стеклах, скользят по льду и перебирают сосульки, заливая сад всеми цветами радуги. Женщина чему-то улыбается и запрокидывает голову вверх. Расплетенные волосы свободной иссиня-черной волной ниспадают на спину по меховой горжетке. Так наверно, должна выглядеть снежная королева. А по ясно-голубому небу плывут первые кучевые облака – предвестники скорой весны, и солнце свысока наблюдает игривым желтым глазом. - Орочимару… - Кабуто… - Наруто… -Я отпускаю воспоминания о вас. Теперь я свободна. Ка-ап… Ка-ап… Нет, это не слезы… Это игра капели. Юкимару бежит, проваливаясь в пушистый снег по колено, добирается до крыльца и с нетерпеливой детской радостью дергает Гурен за рукав, сжимая в ладошке нежно алый цветок. -Мамочка Гурен! Мамочка Гурен! Смотри! Первая красная камелия… она расцвела…