Грипп и немного любви

День начинался как вполне себе обычный сейретейский день. Ямамото-сотайчо играл в шахматы с лейтенантом и безбожно мухлевал, передвигая фигуры, когда поле закрывала борода. Ичимару Гин занимался поливкой хурмы. То есть, как занимался… Загнанный, как скаковая лошадь, Изуру таскал из колодца ведро за ведром, а капитан зачерпывал воду маленькой леечкой и любовно лил под растения. Это он называл красивым словом «идиллия», хотя Кира знал более подходящее: «эксплуатация». В шестом отряде не разговаривали друг с другом Кучики Бьякуя и Абараи Ренджи, что было великим счастьем для первого и адской мукой для второго. В восьмом, скрипя зубами, мрачная Нанао-чан похмеляла Кёраку. В девятом сидел в гостях капитан седьмого. Объяснялось это не только родством помешанных на справедливости душ, но и кулинарными экспериментами Тоусена. В двенадцатом капитан Маюри испытывал на добровольно-принудительно согнанных в лабораторию шинигами новое средство для снятия лака, которое он обещал изготовить для Женской Ассоциации. В тринадцатом, тайком от всех, делал зарядку капитан Укитаке. Капитан десятого летал во сне, лейтенант десятого и лейтенант девятого… ну, каждый из них возвращался домой огородами и в шунпо. Точно так же пробирался к себе Айзен Соуске, чтобы не дай ками, не столкнуться с Момо. Почему будущий Владыка не ночевал дома? Ну, у коварного человека всегда найдется дельце-другое, которое надо обделать без свидетелей. Сходить к окулисту, например, и наконец-то обзавестись линзами. И все было тихо-мирно, и на земле был покой… А в одиннадцатом отряде у Зараки Кенпачи был насморк. О ками, ну что такое насморк? Привязчивая такая болячка, «апчхи» на весь дом, носовые платки, заложенные уши и прозаические сопли… Ничего серьезного. Но только если это не относится к смеющейся машине для убийства с колокольчиками где повезет. Одиннадцатый отряд рыл окопы. Одиннадцатый отряд запасался бинтами. Одиннадцатый отряд подумывал о групповом переходе во второй. Все равно хуже уже не будет. Одно хорошо: приближающегося Кенпачи сначала слышно, потом видно (теперь последнего, как правило, не дожидались). А чихающего Кенпачи слышно гораздо лучше. Поэтому в одиннадцатом наступило небывалое запустение. Только Зараки бродил из угла в угол в поисках бойцов и оглашал территорию раскатистым «пчхууу». Вернувшаяся с заседания Женской Ассоциации Ячиру обнаружила «Кенпачика» слегшим. Вокруг валялись скомканные носовые платки. От растаявшей, но честно сбереженной конфетки он отказался, отвернулся к стене и уткнулся в сгиб локтя. Девочка перегнулась через него, приложила ко лбу ладошку. Ойкнула и, не поверив себе, прижалась губами. — Кен-чан, да у тебя температура! — Едунда, пдойдет, — пробурчал великан, разворачиваясь к ней всем телом, — Только не говоди никому. Минуту или две Ячиру сидела около него на корточках, гладя растрепавшиеся жесткие волосы. Потом решительно выпрямилась. — Ну уж нет, Кенпачик! Я позову врача. — Не вздумай! — Зараки вскочил, чуть не стукнувшись головой о навесной светильник. Но тут же у него закружилась голова, и Самый Сильный Шинигами был вынужден лечь обратно. А Ячиру уже в припрыжку вылетела из дома. Девочке ничего не стоило оттащить друга на себе, но она как-то слышала, что в мире живых врач приходит к больному, а не наоборот. Поэтому она, напевая, вбежала прямо в кабинет Уноханы-тайчо, не обращая внимания на стоящих в очереди больных. — Зараки-тайчо болен? — капитан четвертого, ласково гладившая Ячиру по волосам, слегка сдвинула брови. — Что с ним? Для того, чтобы устроить вызов врача по всем правилам, требовалось немного смекалки и безграничная фантазия. И того, и другого у Ячиру было в избытке. — Нууу… у него жуткая-прижуткая температура, он весь… он весь в пятнах, в ужасных зеленых пятнах…и он… эээ… при смерти! — А глаза? — спросила Унохана, пряча улыбку. — Красные, как у Драного Лис… как у Ичимару-тайчо. — Все ясно… — Рецу взяла свой чемоданчик. — У него волчанка. Сериал про Доктора Хауса в Сейретее кроме Уноханы смотрел только Маюри, поэтому, улыбнувшись, она продолжила: — Пойдем, я его осмотрю. За то время, пока несносная девчонка ходила за врачом, Зараки, пересилив себя, поднялся с постели и кое-как вымыл голову. Капитан четвертого отряда всегда казалась ему такой… хрупкой, спокойной, красивой, он не мог позволить, чтобы она видела, во что он превратился. Его то и дело шатало, но он ухитрился еще и прибрать комнату, распихал по углам грязные платки, нашел в своих нехитрых вещах новую юката. Только потом, вспомнив, что забыл высушить волосы, стянул с головы полотенце и с рычанием начал промокать длинные пряди. Тут за тонкими стенами послышались шаги, и Кенпачи поспешно спрятал полотенце под футон. — Кеееен-чааааан!!! — Конечно же, первой в комнату влетела Ячиру. — Я врача нашла! Унохана вошла следом. Губы ее сжались в тонкую нить, когда она увидела, что девочка не так уж сильно преувеличила. Выглядел Зараки действительно плохо: лицо осунулось, и на лбу блестели бисеринки пота. Его лихорадило. — Погуляй пока во дворе, Ячиру-тян. Рецу села на корточки, раскрыла чемоданчик. Зараки, не отрываясь, смотрел на ее руки, и почему-то упорно избегал взгляда в глаза. Она вложила ему в рот градусник, и этот большой человек покорно подчинился ее уверенным, заботливым движениям. Сел, когда она попросила, вздрогнул от прикосновения к покрытой шрамами груди холодного стетоскопа. — Дышите… Теперь не дышите… Потом она забрала градусник, красивые брови сошлись к переносице. — У вас высокая температура… Давайте, я посмотрю миндалины. Эта процедура была немного неприятна, но зато лицо Уноханы было совсем-совсем рядом. И прикосновения этих прохладных рук… Кенпачи закрыл глаза. Он даже про пульсирующую головную боль позабыл, и про заложенный нос. Правда тот вскоре напомнил о себе настоятельным требованием высморкаться. Гррр, проклятый насморк! — Давно это началось? Она смотрела как-то странно, отстраненно и совсем не так тепло, как минуту назад. Словно силилась что-то понять, проанализировать. К Зараки вернулось самообладание. «Вот сопляк, — обругал он себя мысленно, — Разнюнился тут!» — Вчера, а что? — Вчера… — Ох, кажется, эти глаза и правда умели метать молнии. — Зараки-тайчо, у вас грипп. Не совсем обычный грипп, судя по симптомам. Сейчас я вам выпишу антибиотики и витамины. Принимайте все вовремя, пожалуйста. Она внезапно сжала его руку своими маленькими мягкими ладонями. — И… держитесь. А мне нужно проведать еще… кое-кого. Рецу стремительна вышла — Кенпачи даже не думал, что она умеет двигаться так порывисто и грозно. — В одиннадцатом отряде объявляется строжайший карантин! — услышал он её властный голос за дверью. А потом у него перед лицом поплыл черный горячий туман, и он провалился в забытье. Среди десяти заповедей шинигами (помимо «Почитай генерала-отца своего, мать твою» и «Возлюби капитана своего, но, желательно, платонически, ибо рейтинг») была одна, известная всему Сейретею: «Не зли капитана Унохану». Даже Маюри-тайчо, не отличавшегося особой впечатлительностью, слегка затрясло, когда она в сопровождении Нему шагнула в его кабинет. — Так ты закончил свою разработку? — тихо (но от этого не менее грозно) спросила она. — Какую разработку, о чем ты? — нервно сглотнул ученый. — Ту, о которой ты мне говорил. Новый вирус гриппа. За её спиной сдавлено ойкнула Куроцучи-младшая. — Хорошо-хорошо. Да, я закончил исследования. Да, они завершились полным успехом. И — да, дорогая, у меня теперь есть оружие не только против квинси, но и против шинигами. Всегда полезно иметь козырь в рукаве, ты не находишь? — А ты забыл, о чем я тебя предупреждала? Никаких полевых испытаний! Только лабораторные! Никаких утечек! Маюри, я разочарована. Это аморально и недостойно профессионала. — Какие испытания?! — внезапно заверещал капитан, — Я его вообще еще не испытывал, только на Нему! — Нему? И тут оба перевели взгляды на вжавшуюся в стену девушку. — Ты? — Унохана выглядела как тигрица. Как мать, у которой отнимают детеныша. Она надвигалась на Нему, будто готова была выцарапать ей глаза. — Нему, идиотка! — Куроцучи-старший отвесил девушке звонкую пощечину, — Говори, что ты натворила?!! — Я… я отдала препарат Ячиру-тян. — Что? — тут не выдержали оба капитана: у Маюри глаза полезли из орбит, Унохана побледнела и приоткрыла рот, будто задыхалась. — Ячиру-тян попросила меня придумать что-нибудь… что-нибудь, чтобы Кенпачи-сан немного приболел. Она сказала, что Кенпачи-сану нужно отдохнуть. А еще… — она робко улыбнулась, — чтобы у них с Уноханой-сан получилось побыть наедине. А то он сам никогда… Женщина внезапно закрыла глаза рукой. — Дура, — прошептала она, и было не понятно, о Нему она, или о себе. Потом стремительно обернулась к Маюри: — Противоядие, срочно! Он плыл по черной реке, и вода была сальная, как чернила, горячая, как кипяток. Она захлестывала его с головой, но сил еще хватало, чтобы раз за разом выныривать с глубины и смеяться, смеяться: врешь, не возьмешь! Но силы не бесконечны. Даже его силы. И он чувствовал, что скоро не сможет больше глотнуть воздуха, и чернильная тьма потащит его вниз. Она пришла, в белом, как смерть, с черными, вымокшими от дождя, косами и мокрыми ресницами. Села на пол и положила его голову себе на колени. Провела по волосам теплой ладошкой и попросила: «Потерпи». Он помнил, как властные пальцы закатывали рукав, как на руке затягивали жгут, и как сверкающе больно кольнуло в вену… — Ничего, — говорила она, — теперь все будет хорошо. Ты сильный. Держись. И он держался. Разбрасывал мягкие, как войлок, черные глыбы бреда. — Я не хочу тебя потерять, — говорила она. — Ты мне нужен. Если бы это был не сон, как он был бы счастлив! Но одно Зараки Кенпачи знал совершенно точно: эта женщина, эта маленькая сильная женщина тоже нужна ему. Очень нужна. Одиннадцатый отряд неделю бездельничал в карантине, и вконец озверевший от скуки Юмичика по шесть раз на дню перекрашивал ногти, а Иккаку взялся за отыскавшиеся в архиве тридцатитомные «Воспоминания и размышления Ямамото Гюнрюсая Шикегуни» и по вечерам цитировал сотоварищам особо занимательные моменты. Ячиру дулась на всех и вся, поэтому вырытые во время болезни Зараки окопы оказались не лишними. Девочка ревновала. Слишком часто её теперь просили погулять. Унохану Рецу под тем или иным предлогом теперь постоянно дежурила в казармах одиннадцатого. А еще — небывалое дело! — пару раз шинигами видели, как их бешеный капитан нес на руках смеющуюся женщину, и лицо… ками-сама, какое у него было лицо! Юмичика, наблюдавший из окопа за этой сценой, вытирал слезы рукавом и порывался поцеловать третьего офицера. Иккаку шарахался и тихо матерился. И все было тихо-мирно, и на земле был покой… Вот только у Куроцучи Маюри был траур. Унохана-тайчо настоятельно попросила, чтобы он уничтожил образец вируса, и противоречить мягкому голосу капитана он не посмел. Но… разве это остановит великого ученого? — Нему, идиотка, иди сюда, мне нужно протестировать новый вариант жидкости для снятия лака!!! Но это уже совсем другая история.