Дом у Синего озера.

- Как дела? - материализовавшаяся передо мной Ева легла локтями на стойку. - Нормально. - Ты, вроде как, всегда делал это дома? - удивилась сестра, подтянув к себе стопку уже подписанных мною документов. - Я не успел. - Ну-ну. Воззрившись на девушку взглядом, от которого она, по идее, должна была вспыхнуть синим пламенем и испепелиться на моих глазах, я внутренне насторожился и приготовился к отражению очередной атаки. Даже не подумав перемениться в торжествующем ехидством лице, она склонила голову и театрально кивнула ею в ту сторону, где по обыкновению, был занят единственный столик у окна. - Что тебе от меня нужно? - спросил я прямо, решив не уподобляться ей в кривляньях и дурацких намеках. - Ничего, - пожала она плечами, но избавить меня от своей гримасы не удосужилась. - Тогда не мешай мне. - Почему ты не хочешь обратить на него свое драгоценное внимание? - О, Господи... Дай мне сил. Ну, пожалуйста? - взмолился я, добравшись взглядом до деревянного бруса на потолке. - Я не верю в то, что он совсем тебе не нравится, Томас, - вдруг посерьезнела Ева и наклонилась к моему лицу. - Ты притащился сюда со своими бумажками специально и утренних смен себе наставил тоже специально. И пялишься ты на него, как рождественский гусь на яблоки. Закончив тираду, она отпрянула, но оглянувшись на занятого письмом Билла, дала продолжение своим мыслям: - Даже мама заметила, что после вашей прогулки до утёса, тебя будто подменили. Ты торчишь тут днями и ночами, дергаешься от звуков дверного колокольчика... Ты запал на него, Том Трюмпер, признайся. На секунду мне показалось, что вся моя одежда содрана, а сам я выставлен посреди многолюдной площади ради потехи. Осознав же всю степень серьезности предъявленного мне обвинения, я уронил голову на грудь и зашелся в конвульсиях бесшумного смеха. - Хорошо, - немного успокоившись, я таки решился на этот, приправленный абсурдом диалог. - Если представить... Чисто гипотетически допустить твою правоту, то что это меняет? Он допишет свой роман и укатит обратно в Берлин. Да и вообще, с чего ты взяла, что его интересуют мужчины? - А это так важно? - изогнув бровь, Ева переняла мои оборонительные позиции. - Ты до своего Йена тоже только с девочками обжимался. У вас это, видимо, воздушно-капельным путем способно передаваться. - Не язви, - твердо попросил я, поняв, что и без того пустой разговор, сворачивает в нежелательное для меня русло. - Я просто хочу понять, что он с тобой сделал? - Он ничего со мной не делал, Ева! - ещё жестче отрезал я, но сестра меня не слушалась. - Что с тобой, Томас? За тобой девчонки в школе толпами бегали и мне проходу не давали, уговаривая с тобой познакомить. А потом, появился этот Йен! Я молчал и терпеливо выслушивал льющийся из уст сестры эмоциональный поток, ощущая очень странное, непривычное для себя внутреннее волнение. - Посмотри же ты на себя? - Ева перешла на шепот, от которого стало не по себе еще больше. - Чего ты боишься, Том? Или думаешь, он ещё вернется? - Прекрати. - Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, - теплые ладони легли на замок из моих пальцев и крепко его сжали. - Я счастлив, Ева, - спокойно произнес я и разомкнув руки, взял в плен тонкие кисти. - У меня есть ты и есть Марта. Есть это место, созданное нашими отцами. Я счастлив. Очень. - Это вот здесь, - вырвавшись, её пальцы легонько стучали по моему лбу. - А как же здесь, Том? Опустившаяся ладонь легла на мою грудь, вынудив затаиться и слушать торопливые удары собственного сердца. - Знаешь, когда я была помладше, - убрав руку, она выпрямилась и оттолкнувшись от стойки, вознамерилась уйти, - то очень часто жалела о том, что ты мой брат. Ухмыльнувшись, я смотрел в след мотающемуся из стороны в сторону рыжему хвосту и никак не мог избавиться от дурацкого ощущения, очень сродного тому, как если бы меня вдруг уличили в воровстве. Обладая взбалмошным характером и излишней впечатлительностью, Ева редко фильтровала приходящие ей на ум заключения, не раз оказываясь по этой причине в глупых и нелепых ситуациях. Однако сейчас мне казалось, что сестра только что орудовала здесь острым скальпелем, умело вскрыв мою оболочку, в моем же присутствии. Как всегда утрированные, её мысли всё же текли в правильном направлении и я отчасти готов был с ней согласиться. Во мне действительно что-то изменилось по отношению к этому парню. Это было тонкое и едва уловимое чувство, которое меня преследовало, не поддавалось контролю и послужило плодородной почвой для Евиных размышлений. Там, на утёсе, он потряс меня до глубины души. Звучавшая в его голосе боль, была до обескураживания неподдельной и ощущалась физически. Я был абсолютно уверен, что смог тогда к ней прикоснуться. Я думал о рассказанном им не день и не два. Его откровение словно прожгло во мне дыру и теперь не отпускало, заставляя вновь и вновь видеть перед глазами бледное, осунувшееся лицо и в красках воображать им пережитое. Меня не покидало странное чувство вдруг сделанного невзначай открытия. Оно взбудоражило меня и перевернуло то изначальное, сложившееся в первую нашу встречу, представление о нём. Я смотрел на него и больше не видел в статном юноше избалованного бурной городской жизнью, обитателя писательской богемы. А поражающая своей смелостью экстравагантность, с этих пор, не виделась мне невинным баловством уверенного в себе человека и обыкновенной данью современной моде. Мне мерещилось во всём этом нечто иное, поистине глубокое, уходящее мощными корнями туда, где существовал ещё тот, другой Билл. Сказав тогда, что не может себя простить за причиненную близкому человеку боль, быть может, он совсем немного не договорил... Там, на утёсе, я отчетливо видел исказившее его миловидные черты отвращение, которое лицом к лицу, было обращено не к кому-либо, а к себе самому. Мне казалось, что теперешний Билл со всех ног пытается убежать от того юного мальчика, который так остро переживал крушение привычного ему и счастливого мира. Убежать или уничтожить? Стереть с лица Земли того жестокого подростка, каким его видели глаза не только посторонних, но и те, что отражались в зеркалах и гладких поверхностях. Такая близкая и понятная, его боль очень легко нашла во мне свое уродливое отражение и я ни на долю секунды не задумался о том, за что можно было бы начать его осуждать. Кто знает, как пережил бы я предательство собственной матери, окажись всего на пару-тройку лет старше. Вернувшись в тот день домой, я наплевал на душ и призывно требующий внимания полупустой желудок. Вместо получения всех этих благ, я засел за ноутбук и погрузился в не терпящий на тот момент отлагательств поиск. Предложенная поисковой системой информация, касалась сугубо профессиональной деятельности Билла и содержала небольшие статьи и заметки, из которых я мало что мог для себя почерпнуть. Это были в основном рецензии и отзывы читателей на вышедшие романы и банальный набор сведений, которыми я и так уже владел. Моё внимание привлекла лишь позапрошлогодняя статья о ежегодной «Немецкой литературной премии», вручаемой автору лучшего романа на родном языке. Я нашел имя Билла в числе прочих ста двадцати номинантов того года и информацию о том, что его роман «Забытые дети» был признан одним из лучших и возглавил так называемый «шорт-лист». Но больше всего меня заинтересовали сопровождающие статью фотографии, на которых я не сразу сумел рассмотреть объект своего любопытства. По той лишь причине, что попросту не узнал на них, не так давно знакомого мне писателя. Оказывается, еще два года назад, он был брюнетом и носил короткие, зачесанные назад волосы. Смотревшие на меня со снимка, кофейные глаза выглядели немного агрессивно, видимо потому, что на них был наложен очень тщательный и, я мог бы поспорить, профессиональный макияж. Я долго тогда смотрел в монитор и только креп в своих подозрениях. Разложи я перед собой собственные снимки за минувшие, скажем, семь-восемь лет, то получится, что на каждом я буду стопроцентно узнаваем. Исключение могли бы составить почти детские фотографии тех времен, когда я ещё носил дредлоки. Билл же выглядел совершенно иначе и я отдал бы на отсечение руку, будучи полностью уверенным в том, что фотохронометраж этого парня вышел бы весьма занятным. Но, кроме имевшихся в статье, других снимков в моем распоряжении не было. Почти на всех фото он был запечатлен один и только на двух, с очевидно сопровождавшей его на мероприятии женщиной. По возрасту и относительной их схожести, было легко догадаться, кем она могла ему приходиться. Обнимающая Билла за талию, она игнорировала ведущий охоту объектив и смотрела не в кадр, а на улыбающегося фотографам сына. Следующая за этой фотография, по всей видимости, была сделана в тот же момент, но с немного иного ракурса и давала мне возможность получше ее рассмотреть. Такого обожания в глазах, какое плескалось в этих, идентичных кофейным, мне видеть еще не доводилось. Ева была ещё права и в том, что лежащие передо мной бумаги, были обыкновенным и, как оказалось, не очень убедительным прикрытием. После состоявшейся прогулки до утёса, мной завладела навязчивая, не особо поддающаяся объяснению, простая потребность - его видеть. Находить в поле своего зрения высокую худощавую фигуру, наблюдать не скупящиеся на жесты, движения рук и следить за наклонами и поворотами светловолосой головы. Я ждал его появления по утрам, поддавался мигом охватывающему меня ликованию, если вдруг случалось пересечься с ним где-нибудь в поселке и почти приравнивал себя к сорвавшим «джекпот», если доводилось его куда-то подвезти. Я и сейчас испытывал нечто подобное и окончательно забросив свою писанину, устремил свой взор в противоположный конец зала. Билл сидел откинувшись на спинку стула и о чем-то задумавшись, кусал свободный от стержня конец шариковой ручки. Засмотревшись, я провалился в некую прострацию и только через пару минут заметил, что делаю тоже самое. Он почти всегда держал под рукой эту тетрадь в твердом переплете и постоянно что-то сосредоточенно записывал или делал какие-то небольшие пометки. Вот и сейчас, резко распрощавшись со своей задумчивостью, он склонился над страницей и что-то быстро писал. А закончив, энергично захлопнул обложку и поднялся, вынудив меня тем самым вернуться к своим делам. Краем глаза я видел, что подхвативший свои вещи Билл направляется не к двери, а шагает прямиком ко мне. Отложив уже давно бесполезную ручку, я ровнял листы в своей стопке и досадовал, отмечая насколько суетливыми стали мои, вполне обычные движения. - Уже уходите? - я улыбнулся подошедшему парню и наконец оставил в покое свою бумажную кипу. - Только после еще одной чашечки кофе, - он улыбнулся в ответ и устроился с противоположной от меня стороны. - Как пожелаете. Выполнив его просьбу, я не спешил ретироваться и продолжал свой спектакль, вновь взявшись за давным-давно заполненные документы. - Как ваша книга? - любопытствуя между «делом», я выводил закорючки на уже проставленных подписях. - Очень хорошо, - он поднял на меня глаза и осторожно отпил из чашки. - Спасибо. - Вы пишете её вручную? Проследив за моим взглядом, упавшим на лежащую рядом с ним записную книжку, Билл коротко рассмеялся. Потом, накрыв её узкой и длинной ладонью, взялся мне пояснить: - Нет, сюда я записываю то, что спонтанно приходит мне в голову. Просто, чтобы потом не забыть. - Выходит, вам постоянно что-то приходит в голову, - констатировал я, выдав с потрохами свою наблюдательность. - Бывает такое, что я не могу сосредоточиться сидя за клавиатурой и монитором. И тогда, мне приходится искать более... Вдохновляющее место. - Вас вдохновляют «Два барсука»? - выпалил я, не сумев скрыть своего удивления. Задержав на мне пристальный взгляд, он пожал плечами и ответил мне встречным удивлением: - А почему нет? Ухмыльнувшись, я покачал головой и уткнулся в свои листки, решив засчитать такой вариант ответа лишь в качестве шутки. - Здесь уютно и кофе отличный, - продолжал Билл, упорно игнорируя мой скептицизм. - Да, ладно вам, - отмахнулся я и забросив свои притворные действия, сложил руки на груди. - Уверен, это место кажется вам последней в мире дырой. - Вовсе нет. Приняв мой вызов, он на мгновение задумался и рассматривал темные разводы, плывущие по стенкам вращающейся в его руках чашки. - Вдохновение можно черпать не только среди вещей, Томас. Почувствовав себя глупо и неуютно под остановившемся на мне изучающим взглядом, я поторопился извиниться и пообещал себе впредь держать язык за зубами. Билл улыбался и я мог надеяться, что моя, вдруг обрушившаяся на него язвительность, ничем парня не обидела. - Знаете, - заговорил он, после нашего обоюдного, продлившегося пару минут молчания, - то, что я рассказал вам тогда на утёсе, я не открывал ещё никому. Встретившись с тепло смотрящими на меня глазами, я ощутил уже ставшую привычной мне оторопь и заблудился в вихре, молниеносно сменяющих друг друга чувств. - Почему же открылись мне? - осторожно спросил я, совершенно в себе запутавшись и так и не решив, какой должна быть моя реакция. - Вы хороший человек, Томас. Горячая ладонь, которая легла на мою кисть, крепко её сжала и тут же исчезла, оставив меня один на один с расползающимся из груди жаром. Я сидел не двигаясь и благодарил Небеса за то, что распрощавшийся со мной литератор, не видит ни моих полыхающих щек, ни горящих ярким пламенем ушей. Окончательно потеряв Билла из виду, я придвинул к себе опустевшую чашку и развернул к себе тем краем, которого ещё минуту назад касались его губы.