Шаг в вечность

      Иван Брагинский всегда любил стихи. С тех самых пор, как со смехом наблюдал за кудрявым мальчишкой, чистым арапчонком, без устали скакавшим по аллеям Царскосельского парка и шептавшим под нос строчки. Молодой Пушкин расцвел быстро, пышно и жарко, словно огненный цветок. Горел ярко, споро и столь же скоро угас, сломанный чужеземной рукой. Россия впал в неизбывную печаль. Среди этой тоски он с удивлением обнаружил, что пушкинское знамя, упавшее в пыль и растоптанное щегольским сапогом, бережно поднял другой человек, одетый в военный мундир. «Лермонтов, Ваше превосходительство!» - козырнул он и пошёл в атаку на всё, что казалось неправильным, злым, ничтожным. И этот дерзкий мальчишка встретил свою пулю. Глупо, нелепо… Не уберёг его Иван, не успел. Да и нужны ли были Михаилу уговоры? Есть среди русских людей те, что сами решают свою судьбу, Россию любят, но слушать его не хотят.       С Некрасовым отношения не сложились. Николай принимал Ивана у себя дома, с интересом беседовал с ним, соглашался со многим, писал изобличительные стихи, но ничего не делал для того, чтобы попытаться поменять жизнь вокруг себя.        - О бедных крестьянах говоришь, а сам деньги лопатой гребёшь! – наскочил однажды Иван на поэта, вернувшегося из Английского клуба с полными карманами нерассортированных ассигнаций.        - Так не у крестьян же выигрываю! – говорит Некрасов и перевязывает очередную тугую пачку рублей ленточкой. – Просто мне чертовски везёт!        - Нет, ты не Пушкин и не Лермонтов… - разочарованно бросает Россия.        - Конечно. Я Некрасов, - уверенно говорит тот и просит Брагинского удалиться.       Отдохновением становится Тютчев. Тот живёт в Германии, но душой всегда с Иваном. Брагинский очень боится потерять хоть каплю его таланта, поэтому просил Эрнестину, жену Фёдора, собирать всё, что вышло из-под его пера. И немка, безмерно обожая Феденьку и дух той дикой страны, откуда пришёл её мудрый муж, бережно хранит обрывки листков, на которых начертаны странные строки. Порой их приходится вытаскивать из корзины или убирать со стола до того, как поэт кинет их в печь. «В Россию можно только верить», - бросает однажды Тютчев в разговоре, и Иван не старается его переубедить. Пусть живёт себе до седых лет, испытаний ему до конца жизни хватит…       В начале двадцатого века Россия оказывается окружён поэтами. Большими, маленькими, талантливыми и не очень… Каждый из них сияет, словно драгоценный камень, и просится в имперскую корону куда-нибудь поближе к бриллианту Пушкина.       Таинственный Блок похож на привидение. Иван заранее читает судьбу на его высоком челе, но молчит. Хоть немного счастья увидит на свете, покуда не обретёт могилу. Но Александр не щадит себя, бьётся, как лебедь, с тьмой вокруг и самоубийственно остаётся в революционной столице.        - Зачем, Саша? - спрашивает Иван, накидывая на продрогшего поэта свою шинель.        - Как я тебя брошу? – мёртвыми губами спрашивает Блок и кутается в совсем не согревающую одежду. – Путь свой крестный пройду до конца.        - Думаешь, Гиппиус и Мережковский меня не любят? Но уехали же. Поезжай и ты, пока ещё можно.        - Значит, не любят… Я хочу увидеть, чем ты станешь. Что толку с ним спорить? Самоубийцей был рождён, им и будет. За свою немалую историю Иван понял одно: нет смысла неволить тех, кто тебе дорог. Дай им свободу, а они уж ею распорядятся, как захотят. Другое дело, что свободной для них бывает только смерть…        Однажды в одном из тёмных переулков Москвы Иван столкнулся с молодым поэтом, обнимающим бутылку, словно любимую женщину. Парнишка маленький, щупленький, похожий на взъерошенного воробья. Только голос у птички соловьиный. Заливается так, что за сердце хватаешься.        - Серёж, может, хватит? – осторожно спрашивает Россия, пытаясь забрать у поэта бутылку. Но Есенин внезапно показывает крестьянскую силушку. Бутылку не отдаёт, отталкивает Россию, потом бросается к нему и падает рядом на колени.        - Плохо мне, худо, муторно, душу выворачивает! – шепчет Сергей, странно качаясь из стороны в сторону. – Что ж ты со мной делаешь? За что?        - Терпи, - изрекает Брагинский и осторожно касается растрепанных золотых волос. – Господь терпел и нам велел.        - Не верю я уже, не верю!        - А придётся… - Иван обнимает несчастного поэта и слышит, как быстро и не в такт бьётся маленькое сердце.        - Друг мой, я очень и очень болен… - изрекает Есенин и заливается слезами искреннего раскаяния. – Не будь моим чёрным человеком, пожалуйста…       России очень интересно увидеть Маяковского. Уж сколько о нём историй ходит, больше, может, чем о самом Иване. Брагинский устраивается в аудитории и ждёт, положив голову на руки. Меняется всё вокруг, мчится стремительно, уничтожая многое из того, что он любил. Если раньше Иван всегда знал, кто есть кто, то сейчас половина из «подопечных» появилась из ниоткуда, выскочила под колёса истории, словно чёртик из табакерки, а вторая половина хочет наживы: быстро, просто и без потерь. А духовность где?       Маяковский вошёл в зал. Стремительный, резкий, с жёстким взглядом, горделивый, громадного роста, с самого Россию, наверное. Иван заинтересовался – уж больно внушительный субъект. Не тот ли это мальчишка, что несколько лет назад щеголял в жёлтой женской блузке и требовал сбросить всё ненужное с корабля истории? Да, изменился… Но кто из нас остался прежним? Маяковский читал свои стихи: громоподобные, поразительно живые и точные.        - Маяковский! – кричат из зала. – Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!        - Мои стихи не печка, не море и не чума! – без раздумий отвечает он, кланяется и продолжает концерт.        Но толпа не унимается:        - Бессмертие – не ваш удел!        Маяковский останавливается в полуметре от эстрады и изрекает:        - Зайдите через тысячу лет. Там поговорим.       Иван восхищён. Пожалуй, этот поэт вполне по нему. И всё же, где-то под яростной бравадой видно живую раненую душу.        - Маяковский, каким местом вы думаете, что вы поэт революции?        - Местом, диаметрально противоположным тому, где зародился этот вопрос.        - Вот вы писали, что «среди грузинов я грузин, среди русских я русский», а среди дураков вы кто?        - А среди дураков я впервые!       После концерта Иван видит Маяковского с какой-то дамой. Женщина крутит им, как хочет, а Владимир лишь влюбленно смотрит на неё. «И этого потеряю», - с горечью думает Россия, за версту чувствуя в возлюбленной поэта ту мерзкую предпринимательскую жилку, которую всегда терпеть не мог.       Владимир уходит внезапно, вслед за Есениным, которого корил за раннее расставание с жизнью. "В вас больше общего, чем вы думали", - говорит Иван и кладёт на могилы белые цветы.       «Поэт в России больше, чем поэт!» - говорите вы? Что ж, Иван согласится с этим. Беда одна – настоящее сердце бьётся на разрыв, точно и больно. И потому долго не живёт. Поэтому Россия будет терять и приобретать, не надеясь на то, что однажды великие поэты просто будут. Но если для того, чтобы писать, им нужно страдать, Россия всегда готов помочь…