Без счастливого конца

Скован. По рукам и ногам. Не двинуться, не шелохнуться, в плену собственного тела. Позвать на помощь невозможно — губ не разомкнуть, сколько ни пытайся, их намертво склеил проклятый воск. Остаётся только двигать глазными яблоками и натыкаться взглядом на таких же бедняг, как и он сам. Дети, женщины, старики — все они обречены на медленную и мучительную смерть от обезвоживания и трудности дыхания. Тела их великолепны, статны и прекрасны. Тот маньяк знал своё дело и отбирал достойные экземпляры в свою чудовищную коллекцию живых кукол. У многих глаза уже пусты, стекляшки. Скоро и он загнётся в этой упаковке, бывшей некогда телом. И его глаза превратятся в два шарика цвета серебра. Жаль, многим они нравились. Девчонки велись на томные взгляды из-под полуприкрытых век. Теперь его юное, совсем молодое тело — лишь место, где покоится душа, которая не в силах покинуть оболочку раньше назначенного срока. Адам знает, что ему осталось совсем немного. От силы несколько суток. А затем будет мрак, смерть и долгожданный покой. Неизвестность пугает, гнетёт. Но это ничто по сравнению с тем, что он чувствует сейчас: скованный, беспомощный, усаженный на дурацкий стул во главе праздничного стола. Дурацкая постановка, глупые роли, от которых не отказаться никому, кроме того маньяка — ненужные жертвы. Блюдо с индейкой это не то, что юноша хотел бы видеть перед смертью. Совсем не то. Увидеть бы ещё разок добрую улыбку мамы, которую он бросил, отправляясь путешествовать по Штатам. Узреть бы голубое необъятное полотно над головой — небо. Почувствовать бы аромат леса, такой желанный и любимый, от которого сердце сладко ноет в груди, а ноги слабеют. Но не видать ему больше ни матери, ни неба. Ничего этого он больше никогда не увидит. Остаётся лишь впериться взглядом в позолоченную стену гостиной и помнить. По частицам, по крупицам собирать воспоминания. Главное — не забыть образ матери, её звонкий, переливчатый голос. Не дать памяти сыграть злую шутку. И Адам упрямо каждую секунду думает о ней, делая себе невыносимо больно, но не желая забывать столь любимую женщину. Он любит её, что бы не говорил перед уходом или в порыве злости. Любит так сильно, насколько хватает сил, душевной мощи. Его любовь не фанатична, отнюдь. Он любит размеренно, мягко и плавно, но в тоже время феерично, остро, порой заставляя мать страдать. Но та принимает любовь единственного сына, единственного близкого человека, во всех проявлениях, не говорит сдерживать себя, когда Адам заступаясь за неё, разбивает в кровь лицо одноклассника. Не упрекает, не винит, а просто любит в ответ. Юноша заплакал бы, в уголках глаз нестерпимо щиплет. Но организм истощён, нет лишней влаги на слёзы. В голове оглушающий звон, превращающий все мысли в пёстрые, не имеющие никакого смысла картинки, словно пришло время отправляться на Небеса. Адам из последних сил цепляется за обрывки прошлого, спешно силится припомнить цвет маминых глаз. Но внезапно с ужасом обнаруживает, что не может мысленно воссоздать даже её облик. От отчаяния спирает в горле, и сделать вдох практически невозможно. Тело скованно теперь не только воском, но и страхом от потери единственного лучика, удерживающего от черноты и забытья. Но Адам сильный, хотя его бессмертная душа порядком измучена от ожидания конца. Он продолжает с трудом втягивать воздух в лёгкие, по-прежнему, где-то глубоко в душе, надеясь на чудо, веря во спасение. Но спасения не будет, Адам, ты умрёшь. Через день, через два, но в итоге всё равно окажешься там, во что никогда не верил. Сражайся, бейся, цепляйся за крохи воспоминаний, за жизнь, силься представить матушку, но ни в коем случае не сдавайся, не опускай рук. Лучше бессмысленно бороться, чем заранее признать поражение и сложить оружие перед боем. Твоя смерть случайна, Адам Миллиган. Так не было написано в твоей судьбе, тебе предстояло ещё долго жить, обзавестись семьёй и домом за белым забором. Случайность, стоившая тебе жизни. Не все сказки имеют счастливый конец. И это — одна из таких.