Их связали гонки

В первый раз это было как-то смазано и нереально. Хант наконец-то победил и, кажется, решил ещё и таким способом утвердить своё первенство. А может просто шампанское в голову ударило… Ники не знал, в чём именно было дело, почему-то особо не сопротивлялся. Как бы он этого не отрицал, но адреналин гонки захватывал и его: это хождение по острию лезвия, риск и скорость… они пьянили и сносили крышу, а потом толкали на безумные поступки, например на такие, чтобы не выставить пьяного осла за дверь, а позволить ему сделать всё, что тот хочет. В итоге Ники старался сдерживать стоны, пока его вжимали в постель довольно-таки тяжелым телом и трахали, надо сказать, не так уж и неумело. Утро было таким же смазанным, а ещё и неловким. Они одевались, не глядя друг на друга: говорить было не о чем. Что там думал Джеймс, Лауда не знал, сам же… В голове просто было пусто. Ни удовлетворения, ни претензий: ну не обвинять же Ханта в изнасиловании, когда он сам вчера не то, что не сопротивлялся, а в чём-то даже и помогал. Потом это случилось ещё раз… и ещё раз… А потом, когда Ники в одном из этапов вновь одержал верх, в номер к Ханту пришёл уже сам. Конечно, адреналин всё ещё напалмом жёг кровь, конечно, в голове ещё взрывались искры шампанского, но было немного боязно. Вдруг оттолкнёт, вдруг это безумие не действует в обе стороны? Но опасения оказались пустыми. Джеймс отдавался с той же страстью, что и брал. Он выгибался на простынях, показывая всего себя, жадно целовал, лапал, оставлял метки ногтей на чужом теле и восхитительно громко и возбуждающе стонал. У Лауды так не получалось. Лауда был часто сдержан, даже в сексе, Лауда привык всё контролировать, и, в глубине души, он словно делал одолжение, позволяя одерживать над собой верх, признавая, что сегодня он был слабее, что сегодня проиграл. Но Джеймс всегда жил на полную катушку, теперь Ники понимал это ещё лучше – он мог получить удовольствие от всего: от победы и проигрыша, от шумной вечеринки и формальной пресс-конференции, от доминирования и подчинения. И Ники ему завидовал, до боли и скрипа в зубах завидовал, но никогда этого не показывал, просто потому, что не мог. Это въелось в подкорку мозга сильнее, чем что либо. Правила, установки, рамки, контроль… Раньше это было всем миром, раньше это было единственно верным, но вдруг пришёл наглый и самоуверенный Джеймс Хант, эдакое яркое слепящее солнце, от которого так хотелось отщипнуть кусочек, чтобы спрятать за пазуху и греться. Хант взламывал ледяную корку спокойствия, запросто разрушал все щиты просто своим существованием, просто брошенной невзначай фразой, просто открытой улыбкой. Они были противоположностями: один всю жизнь источал свет, другой жил в тени, один готов был отдаться миру и получить взамен всё, что тот может предложить, другой же жил в своей скорлупе, бережно охраняя свой маленький мирок. И, наверное, это безумное соперничество одновременно и желание быть ближе к этому солнцу, и стремление отстоять свою прежнюю жизнь, показать что эта самая жизнь лучше, продуктивнее. А потом они вновь трахались у кого-то в номере или в трейлере, или в подсобке, или ещё в какой-нибудь дыре, и все связные мысли пропадали. А потом случился Нюрбургринг, перевернувший всё. Глупая ошибка, всего один маленький недочёт, погрешность в расчётах, и машина уже полыхала как спичка. Шестьдесят секунд ада. Хотя больно было уже потом, после того, как Ники вытащили из машины. Больно было в "скорой", больно было в больнице, больно было смотреть трансляцию гонки, боясь, что никогда больше не выйдешь на трек. И да, было больно смотреть на победы Ханта. И именно боль помогала двигаться дальше, перебарывать себя, чтобы вернуться к жизни, к гонкам. И к… нет, о Ханте лучше не думать. Не думать о том, как изменилось выражение его лица, стоило ему только увидеть своего соперника-тире-любовника, не думать о том, как тот не смог сказать ничего связного. Обидно? Да. Больно? Уже не особо. Ники никогда не думал, что вот это всё навсегда, что здесь какая-то великая любовь или что там ещё приписывают романам? Гонки кончатся – кончится и эта странная связь. Что ж, кажется, это произошло чуть раньше, зато теперь можно полностью сконцентрироваться на работе. Поэтому, после того как на следующей гонке Ники победил (ну как победил, Ханта победил, когда тот сошёл с трассы, а Лауда всё-таки финишировал), он не пришёл к Джеймсу – не видел смысла. Куда лучше не пытаться, чем попытаться и получить отказ. Однако, долго предаваться самокопанию ему не дали – раздался стук в дверь. – А я тебя ждал, – именно это сказал Хант, буквально отодвигая Ники от дверного проёма и проходя внутрь. Лауде сильно хотелось сказать, что тот был пьян, что пришёл поглумиться, напившись. Но нет, Хант был отвратительно трезв, несмотря на его любовь к выпивке после гонок. – И? – спросил Ники, не понимая особо, что от него хотят. Вроде, Джеймс всё ясно дал понять своим поведением, так зачем пришёл? Неужели ему так хотелось, чтобы Ники к нему явился, и Хант мог с радостью отфутболить его как надоевшую фанатку. – И не дождался, – как что-то само собой разумеющееся добавил Джеймс. – Ты вообще приходить собирался? – А надо было? – Эм… – кажется, Хант даже завис. – А раньше тоже что-то кому-то надо было? – То было раньше. – А что такого в том, что не было раньше? – Ты идиот, Хант? – эта игра в дурачка уже начала порядком раздражать. – От козла слышу, – мгновенно, будто на автомате, среагировал Джеймс. – А если ты так намекаешь на свою подгорелую мордашку, то, поверь, ты и раньше красавчиком не был. Сейчас хоть меньше на крыску стал похож. А дальше Ники осознал себя практически рычащим, вжимающим своего любовника в постель с такой страстью и злостью, как никогда. Подсознательно Ники ждал, что Джеймс начнёт нежничать, жалеть, пытаться быть осторожным, в общем, поступать как все, кто видел последствия аварии. Это безумно бесило – люди видели в нём какую-то хрустальную статуэтку, а не человека, боялись, что он тут рассыплется от неосторожного движения или слова. Но не Хант. Тот отвечал такой же страстью, кусал за плечи, шею, сжимал в объятьях почти до хруста в рёбрах, со стонами насаживался на член Ники, подгоняя к быстрому грубому темпу, который, будем честны, оба любили. Он не изменился, не изменил своё отношение. И за это хотелось быть благодарным, просто за то, что есть хоть один человек, который не пытается провести параллель «до и после», не пытается относиться к Ники как-то иначе. А ещё… надо заканчивать с самокопанием, рефлексией и поиском скрытых мотивов и эмоций у других людей – всё равно получается фигово, так можно себе и мировой заговор надумать. На следующие дни-недели тоже ничего не поменялось. Джеймс Хант был собой – заносчивым самовлюблённым придурком, с которым Ники периодически спал, в особенности после заездов, но иногда и в перерыве между ними, ну так, время от времени. Однако, финал приближался, и было даже как-то обидно… Ники не умел обманывать самого себя, он и правда привязался ко всему этому, он впервые за свою карьеру гонщика действительно наслаждался азартом гонок, настолько эмоционально относился к соперничеству. Ну и да, привязался к Ханту, как бы при других и самом Джеймсе это не отрицал. А соревнования кончались, значит кончалось и всё остальное. Возможно, именно эти мысли дали силу сойти с трассы. Именно, что силы, ведь сойти и отказаться от борьбы куда сложнее, чем реально осознать риски и суметь поставить жизнь на первое место. А Джеймс… Что ж, он всегда боролся до последнего, даже когда шансов почти не было. Джеймс сумел получить свой титул чемпиона. Последний секс, а Ники нутром чуял, что он именно был последним, отдавал какой-то горечью. Хант одновременно был окрылён победой, считал себя в своём праве больше, чем когда либо, но… при этом был до странного нежен. Не до приторности и сопливости, но он… прощался. Ники когда-то ведь пообещал себе больше никогда не делать поверхностных заключений по поведению людей в общем и Ханта в частности, но тот… был другим. Джеймс больше ничего не доказывал, не пытался сломить и подчинить, впервые это было не доминирование, а… просто секс с равным партнёром. Джеймс целовал, а не насиловал рот языком, ласкал тело партнёра руками, а не просто удерживал на месте, придавливая к простыням, брал, а не жёстко вколачивался внутрь, будто, чёрт побери, врага своим членом проткнуть пытался. Помнится Ники долго ржал над собой, когда впервые придумал такое сравнение. Ага, конечно, Джеймс Хант не может победить в честной гонке, так что мало того, что регламент нарушает, так ещё и противников пытается своим членом угробить! Впервые предположения оказались верными. Хант улетал куда-то там развлекаться и жить на полную катушку. Хант оставлял большой спорт, а значит Хант говорил окончательное «прощай» и Ники. Их связали гонки, а больше не связывало ничего. Этап пройден, пора перевернуть страницу жизни. Ники должен был быть готов к этому, должен был готов, но почему-то было обидно и чуточку больно, самую малость.