Я видел сон, и сбылся он.

Если кто-то когда-либо задавался вопросом, можно ли просыпаться в холодном поту под жарким израильским солнцем, то у меня готов ответ. Да, можно. Этим утром я вскочил со своего ложа, весь покрытый испариной, будто в адской лихорадке. И виной тому был кошмар, приснившийся мне. I dreamed I met a Galilean A most amazing man... Его лицо до сих пор стоит у меня перед глазами - худое и кроткое, с глазами, полными невыразимой печали. Я был не в силах отвести от него взгляд. И это было ужасно, да, ужасно, ведь чем дольше я смотрел на этого человека, тем сильнее был страх, овладевавший мной. Жутко было даже просто вот так смотреть на него. Ах, если бы он сказал хоть слово, разрушил бы атмосферу неподдельного ужаса, царившую в моём сне! Я помню, как пытался заговорить с ним, но на все мои вопросы неизменным ответом было молчание. Я не могу сказать точно, слышал ли он меня вообще. Не могу сказать, понимал ли он, что происходит. По крайней мере я-то не понимал ничего. Не знаю, что бы со мной сделалось, если бы картина не сменилась. Но видит Бог, лучше бы она не менялась вовсе! Откуда ни возьмись, со всех сторон на этого странного человека накинулись люди. Они сыпали проклятиями и грязнейшими ругательствами из тех, на которые были способны, а он стоял посреди них всё так же невозмутимо и спокойно. Мне было невыносимо быть свидетелем всей той злобы и жестокости, и когда эти образы померкли, я почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение, которое тут же сменилось противной дрожью. Холодок пробежал по моей спине, когда перед моими глазами предстали совершенно другие толпы - стенающие, безутешные. Чутьём, присущим только сновидениям, я понял, что они оплакивали этого молчаливого галилеянина. Горю их не было предела, оно захлёстывало и меня тоже, я слился с этим плачем, и только тогда расслышал слова, до сих пор гудящие в моей голове: "Пилат... Пилат... Пилат виноват". Не в силах вынести напряжение ни секунды дольше, я проснулся. Или не просыпался? Иначе почему перед моими глазами всё ещё проплывали эти ужасные картины, а уши закладывало от криков и плача? Солнце уже клонится к закату, а я до сих пор не могу ни придать этому сну смысл, ни стряхнуть с себя беспричинный страх. Я, Понтий Пилат, римский префект в Иудее, дрожу, как осиновый лист! Хотелось бы мне знать истинную причину всего этого.