***
Холодный северный ветер сильными потоками бил в лицо, не давая возможности нормально открыть глаза. Приходилось прикрывать их рукой и, сощурившись, едва различать дорогу, по которой меня вели ноги непонятно куда. Я пробежала совсем немного — от дома до границ Дистрикта 12 около двух километров напрямик. Мышцы до сих пор помнят погони за жизнью на арене, поэтому расстояние растворилось на одном дыхании. Покидая квартал, я слышала Пита. Он кричал моё имя, просил остановиться. Побежал, кажется следом, но прекратил попытки еще в самом начале. Меня не догнать. Я скрылась среди многочисленной толпы горожан почти сразу же. Без разбора, я расталкивала всех в стороны и бормотала извинения себе под нос. Мне нужно было убежать как можно дальше от себя самой. Около площади столкнулась с мужчиной и опрокинула его маленькую тележку с продуктами. Вскрикнула. Упала на землю, больно ударившись плечом. Не слышала голоса. Грубо оттолкнула обидчика и сорвавшись, помчалась дальше. Со стороны казалось, что за мной гонится нечто страшное, от чего я пытаюсь сломя голову скрыться, но неудачно. Толпа что-то кричала обидное вслед, но они звучали глухим эхом в голове. Мне было все равно. Несколько раз я падала, рвала новые штаны, сдирала кожу с коленок и локтей, поцарапала щеку и пальцы. И за все многочисленные падения, что происходили на моем пути, рука крепко сжимала цветок примулы. Моя голова просветлела мгновенно, когда по лицу больно хлестнула массивная ветка дерева, расцарапав кожу мелкими отростками. Из горла вырвался крик. Глухой, с хрипотцой. Я поняла — Дистрикт 12 остался позади. Ветер с каждым шагом все усиливался. Недалеко Темное ущелье. Здесь постоянно дует сильный ветер. Руки замерзли, покраснели. Пальцы онемели в теплых карманах куртки. Примула оставалась в плотно сжатом кулаке, как трофей за выполненную работу. Я не понимала, зачем несу с собой ненавистный цветок. Почему не выброшу у ближайшего дерева, в замерзший, покрывшийся коркой льда, снег. Примула не переносит морозов. Спрятавшись за массивным стволом дерева, я едва открыла полностью слезившиеся глаза и потерла обмерзшие щеки онемевшими от холода пальцами. Даже не припомню, когда мне было так холодно в последний раз. Зима в дальней части Панема проходила быстро и не холодно. Мы с Гейлом отправлялись в лес на охоту в осенних вещах, а по возвращению домой задыхались от жары. Лишь единожды у меня не было возможности согреться в суровую зиму. Тогда я была ребенком, вроде, не больше десяти лет. В одну из ночей, в начале зимы, у нас сломалась лампа для обогрева, и на тот момент, в семье не было лишних денег. Их никогда не было. Теплая одежда, поношенная прежде до дыр, согревала плохо. У нас не хватало смелости и совести пойти к соседям, у которых и помимо нас было трое своих детей, чтобы попросить погреться. В школе я случайно услышала от девочек про пекарню, в которую сбегалась вся детвора за хлебом, и подумала, что стоя даже возле дымохода можно хорошо согреться, отморозить заледеневшие, до костей, пальцы. Я бегала туда по вечерам, пока никто не видел, прижималась спиной к шершавой облупленной теплой стене и пыталась сохранить тепло до самого дома, чтобы ночью не стучать зубами от пробирающего до костей, холода. Детство закончилось. Быстро и незаметно. Началась война за еду. За шанс прожить еще один день в гнилом мире. Сильные шли вперед. Слабые погибали на глазах у народа. Дети с самых первых дней своей жизни видели жестокую реальность за пределами собственного дома. Внутри жил животный страх, что однажды они смогут оказаться на месте умирающего старика за старым прогнившим сараем или того хуже. Стать трибутом Голодных Игр. У ребенка не было свободного и веселого детства. Он заранее знал, что пешка в руках Капитолия и вся его короткая жизнь принадлежит зрителям Панема и Сноу. Голодные Игры научили нас боятся собственного существования. Убрав руки от лица, я оглянулась вокруг. За прошедшие семь лет Панем изменился. В лучшую сторону. Капитолий остался частью прошлого. Руинами страшных дней жизни. Дистрикты вновь почувствовали себя свободными. Обрели долгожданную независимость и перестали ограничивать себя в действиях. У людей появилось второе дыхание. Право на счастливую долгую жизнь. Они по-новому взглянули на мир вокруг себя и учились жить. Закончилось выживание. Началась жизнь. Горько усмехнувшись, убираю с лица пряди волос, мешающие из-за ветра. Я стала исключением. Для меня продолжался период бессмысленного существования. И так будет до тех пор, пока судьба не закроет мне глаза. Навсегда. Ни для кого из жителей Дистрикта 12 не было секретом, что во мне произошли крупные перемены. Да, я перестала быть девчонкой из барака и дочкой погибшего отца. Не носила лук и стрелы. Больше не ждала до поздней ночи сестру, которая задерживалась в вечерней школе на занятиях. Меня поделили. Разорвали. И вторая часть меня не принимала жизнь, которую я обеспечила всем людям. Я стала отголоском себя самой. Мне не хотелось жить. Даже когда Пит предложил мне выйти за него замуж. А я ждала единственного человека, который мог бы радоваться больше меня. Даже когда узнала, что беременна. А я надеялась почувствовать теплые объятия и услышать бормотание возле уха: «Поздравляю!» Даже когда мы зажили, как настоящая семья, каких было сотни в нашем Дистрикте 12. А мой взгляд все устремлялся на лестницу сверху. Звала на ужин. Но не слышала знакомых шагов по скрипучим половицам. Даже когда я во второй раз стала немного счастливее, подарив ему дочь. Вокруг меня существовал пустой мир. Я смотрела на него пустыми глазами. За все эти годы не пропадало странное, и привычное в то же время, чувство, что я живу не своей жизнью. Настоящая Китнисс Эвердин погибла с последними Играми. Осталась заложницей арены, которую разрушила собственными руками. Она потухла, как маленький огонек на темной головке спички. Огненная Китнисс не могла гореть вечно, освещая всем дорогу. Эта смелая девушка сама не заметила, как собственный яркий свет ослепил ее. Она зашла в тупик и не могла найти выход. Впрочем, ей не очень-то и хотелось оказаться вольной птицей. Президент Сноу знал заранее — пламя быстро распространяется. Его меры были жестокими, но понятными. Огонь — один из природных катаклизмов, от которого трудно спастись. Он хотел сделать все быстро и безболезненно, но языки огня успели обжечь его. Койн заметила это и пыталась не повторять ошибок Сноу, быть осторожнее со стихией. Только собственное тщеславие погубило их, а пламя обглодало гнилые кости. Они породили другого человека. Вместо меня, другая Китнисс. Ей не нужна жизнь, не нужна семья. Ее существование бессмысленно. У нее остались только страшные ночные кошмары и пустое сердце за слоем кожи и тканей. Лучше бы его выдрали на Играх и скормили выродкам. Мир только расцветает, как примула, этим декабрем. Нужно только подождать и надежда не останется таить в уголку души, дожидаясь яркого рассвета на горизонте. Поднявшись с земли, аккуратно отряхиваю сзади прилипший снег и говорю сама себе про то, что заболеть так вполне легко и глупо. Натягиваю шарф до носа и снова оглядываюсь, обводя пейзажи скучающим взглядом. Просторы родного дома всегда поражали. Пожалуй, ни один из существующих Дистриктов не мог похвастаться огромными лесами и полями. Я знала каждый уголок нашего леса, почти до окраин. Кажется, это северная часть Каменистого оврага. Значит, недалеко спрятаны мой лук и стрелы. В старом, прогнившем и заросшим мхом, дубе. Рядом не хватает Гейла и чувство опасности, когда понимаешь, что жизнь со дня на день перестанет существовать.***
Охота выдалась неудачной. Мне удалось подстрелить лишь одного кролика и индюка. Сильный ветер перенаправлял удар в другую сторону, спасая тем самым животных, ставших мишенью. Но это нисколько не расстраивало. К счастью, дома все сыты и в холодильнике имелись продукты на всю неделю вперед. Так что, ставшие моими жертвами зверек и птица всего лишь трофей для победителя. Усмехнувшись, одеваю через голову на себя лук, продеваю через руку колчан со стрелами и беру безжизненные тушки за шеи. Удобней нести. Из-за свинцовых туч, что нависли над Дистриктом 12, вечер наступал раньше, чем положено в зимнее время. Уже к обеду наступали сумерки, а отсутствие снега усугубляло положение в лесной местности. Пришлось идти быстрее, только мышцы ног окаменели от холода и едва гнулись. Под подошвой сапог только лед, двигаться приходилось с максимальной осторожностью. Пару синяков я умудрилась заработать ранее, поскользнувшись на склоне. Через несколько сотен метров показались первые огни Дистрикта 12. Зажмурившись на пару секунд, так как внезапный свет резанул глаза, я остановилась, чтобы привыкнуть к нему. Приглядевшись, узнала знакомую, поржавевшую от старости, табличку рядом с разрушенной каменной аркой. «Кладбище Дистрикта 12». Мрачность этого места меня не пугала. Я провела здесь больше времени, чем дома. Страх ушел, вместо этого наступает какая-то умиротворенность, мне кажется, здесь меня ждут. Аккуратно обхожу несколько надгробий по узкой скользкой тропинке, стараясь не задевать их тушками животных. Ступаю осторожно, не хотелось бы лишний раз тревожить сон покойных людей и получить синяки. Дохожу почти до конца кладбища и невольно чуть улыбаюсь. Высокое надгробие, сделанное из гранита, добытого из наших шахт не без помощи Гейла, немного заметено снегом со склонов, а на меня, своими задорными глазками, смотрит Прим. Как живая. — Привет, девочка моя, — тихо приветствую, как будто могу прервать ее нежный и хрупкий сон. С силой разжимаю замерзшие пальцы и отпускаю добычу на землю. Тушки падают с глухим звуком на покрывшуюся льдом землю. Мне кажется, я слышу как она переворачивается на скрипучей кровати и что-то шепчет своими пухленькими губами, не открывая глаз. Притворяется спящей. Хочется прикоснуться к ее румяным щекам и сказать, что все хорошо, я вернулась домой. Увидеть улыбку на этом по-детски румяном личике, осторожно обнять и понять, что остального мира не существует. Она всё, что у меня есть. Ради чего моему сердцу стоит биться в груди. Сильный порыв ветра ударил в лицо, отрезвляя и возвращая в реальный мир. Опускаю взгляд ниже, на высеченные в камне надписи. Гравировщики постарались на славу, выводя каждую букву предельно ровно и точно, как по линейке. Вряд ли ими руководило желание похоронить героиню войны с почестью и уважением. Скорее не хотели, чтобы победительница последних в истории Голодных Игр, осталась недовольна заказом. Примроуз Эвердин погибла почти восемь лет назад, при исполнении должностных обязанностей на территории Капитолия. Смелая девочка стала героем в моих глазах. Доблестной, смелой, отважной. По натуре боязливая и осторожная, хрупкая по телосложению, малышка, вдруг стала стойкой и решительной женщиной, которая не побоялась выйти навстречу смерти. Судьбе нужно было что-то взамен той свободы, что оказалась у людей всего Панема. И почему-то, она решила, что трофеем за предоставленный шанс жить свободно, должна быть именно Прим. Лучше бы мы продолжали жить в подземелье Дистрикта 13 или у себя дома, но моя девочка была бы со мной, целая и невредимая. Такая высокая цена не окупится ничем и никогда. Если я стала тому причиной, то давно бы приняла смерть и оставила надежду, еще не раскрывшемуся цветку примулы, увидеть свет. Делаю несколько коротких шагов ближе к надгробию. Слышу, как хрустит не то лёд, не то снег под подошвой обуви. Мерзко. Чувствую, как по спине пробежали мурашки. Замерзшими пальцами стряхиваю с памятника горстку снежинок. Заботливо, аккуратно. Грустно улыбаюсь кончиками губ, скрывающимися под шарфом, а глаза стали хуже видеть из-за подступивших слёз. Сердце сжимается в тиски с такой силой, что начинаю задыхаться. Пытаюсь сдержать себя, чтобы не впасть в истерику снова. К горлу подступил комок горечи, а руки задрожали. Я знаю, что виновата в смерти моей девочки. Не смогла уберечь самое дорогое в своей жизни, то, что так часто клялась защищать до конца своих дней, во что бы это ни стало. Она верила мне, знала, что однажды сможет заступиться за меня и сказать, что выросла, стала взрослой и не нуждается в моем твердом кулаке. Но для меня она всегда останется беззащитной девочкой, нуждающейся в помощи. Прим хотела жить. Хотела, но не смогла. Через несколько минут понимаю, что дрожу от холода и рыданий. Поднимаю глаза и вижу, что прежде упала на колени перед памятником и уткнулась лбом в холодный гранит. Лицо горит, слезы обжигают глаза, в горле застрял немой крик беспомощности. Выгляжу слабой и ничтожной прямо у ног Прим. Она должна видеть меня сильной, должна брать пример с старшей сестры. Только теперь, похоже, наоборот. Я стала её тенью. Прижавшись боком к надгробию и поджав к себе ноги, вытираю остатки слез после получаса надрывной истерики, и с некой злостью потрошу тушки пойманных мною животных. С силой жму на нож, едва ли не режу собственные пальцы, задевая кожу острым лезвием. Пачкаюсь в крови, темные багровые пятна расползаются по штанам и куртке, но это меня давно не пугает. После Голодных Игр, кровь кажется привычным явлением, которое поселилось в моей повседневной жизни. Оставив очищенные тушки возле надгробия, стараюсь не поднимать глаз, чтобы не встречаться со взглядом сестры. Не хочу видеть ее расстроенного лица, у меня нет возможности приготовить более вкусный ужин. Ветки промерзли до основания, а спичек с собой у меня нет. Она любила жаренную индейку по праздникам. Я специально уходила пораньше в этот день, чтобы поймать птицу. Тупые, но пронырливые животные. Охотиться на них трудно из-за их роста, хоть это и кажется простым делом. Но счастливая улыбка на лице Прим того стоила. Для меня это было самым драгоценным подарком. Теперь обычаи изменились. Иногда я по-прежнему убегаю рано утром в лес, чтобы поймать индюка, хотя знаю, что это никому не нужно. Приношу добычу домой, а муж готовит вкусный ужин. У него выходит это лучше, чем у меня. Мои праздники проходят в компании Пита и детей. Иногда заходит Хеймитч, Эффи или Гейл со своей семьей. Но мне не хватает счастливой улыбки Прим, её выпрашивания подарков или задорного звонкого смеха за столом. С каждым годом я понимаю, что Прим действительно мертва и я никогда не смогу снова взять её за щечки или подарить подарок, на который старательно копила целый год, продовая зверьков на рынке. Она для меня ушедшее прошлое. Часть души, закопанная в землю. И каждое чертово Рождество я загадываю одно и то же желание — чтобы моя девочка снова была рядом. Убирая выбившиеся пряди волос из-под шарфа, краем глаза замечаю что-то темное рядом с ногой. С трудом узнаю в этом пятне примулу, которая от холода скукожилась и почернела, потеряв свой прежний безупречный белоснежный вид. Подбираю растение тонкими обмерзшими пальцами и верчу за стебелек перед собой. Моя сестра названа в честь прекрасного цветка примулы. Красивая, величественная, необыкновенная. Но она ускользнула от меня так же, как жизнь из этого растения. Незаметно и быстро. Кладу его между тушками животных, дабы сильные порывы ветра не смогли забрать с собой умершую примулу. Белый цвет стал для меня проклятием. Потому что Прим умерла зимой. На прекрасном белом снегу оставила после себя ярко-алые лужи крови.***
Наступал рассвет. Я совершенно не помню дороги до дома. Порывы ветра постоянно били то в спину, то в лицо, мешая идти. Ноги подкашивались, пальцы рук посинели от холода, губы онемели и потеряли чувствительность. Мне было все равно. За прошедшую ночь я привыкла к пробирающему до самых костей холоду. Мне не было страшно умереть от переохлаждения. Не страшно стать прошлым. Неторопливым шагом дохожу до входа в дом и останавливаюсь напротив двери, словно ожидая, что та сама откроется и впустит меня внутрь. Представляю лицо Пита, который наверняка не спал всю ночь, в ожидании прихода своей блудной и безбашенной жены. Переживал, тешил детей и пытался сказать им, что мама скоро вернется. Не первый раз всё-таки. Он такой наивный. Сам как ребенок. Сколько раз я говорила ему это? Как будто Голодные Игры не научили его жить в суровой реальности. Берусь за железную ручку двери и стараюсь тихонько открыть её, чтобы бесшумно проникнуть внутрь дома. Хотя я сомневалась, что мой буйная дочь ещё спала. Она начинала кричать до восхода солнца, оповещая весь дом о том, что пора уделять принцессе всё своё внимание. Редкостная нарцисс. Переступив порог, прислушиваюсь к звукам в доме, осматриваю мельком прихожую и часть гостиной, которая виднеется с моего ракурса. Все тихо и мирно. Облегченно вздохнув, снимаю ботинки и аккуратно ставлю их рядом с остальной обувью, отмечая, что даже в таком крошечном месте относительный порядок. Минуя вешалку для верхней одежды, тихо ступаю по лестнице, ведущей на вверх. Не знаю, почему иду навстречу своему ненастью, буквально являясь с поличным. Чисто интуитивно, на автомате переставляю ноги, оставляя позади ступеньку за ступенькой. Мои охотничьи навыки, выработанные с годами, пригодились сейчас как никогда. Крадясь, как хищница за добычей, я ощущала себя отпетой воришкой в чужом доме, испытывающей удачу и адреналин, повышающийся с каждым нелёгким шагом. Остановившись рядом с приоткрытой дверью, ведущей в комнату детей, я заглянула одним глазком внутрь. Пит лежал на кровати сына и спал, уложив голову на вытянутую руку, которая покоилась над детьми. Мой мальчик лежал у стены, свернувшись калачиком и укрытый по нос одеялом, словно прятался от кого-то, а моя девочка устроилась между ними двумя, вальяжно раскинув свои ручки и ножки. Настоящая семья, описанная из призрачных мечтаний какого-то художника. Неужели у меня все это есть? Горько усмехаюсь и не сразу замечаю, что за мной наблюдают. Испуганно смотрю вновь внутрь комнаты и встречаюсь со взглядом карих глаз. Пит. Видимо, он не сразу понял, что подловил свою жену за нехитрым делом. Я так легко себя выдала, что становится обидно, но в этом виновата только моя притупившаяся бдительность и беспечность. Не задерживаясь более ни на секунду, быстро срываюсь с места и бегу вниз, особо уже не заботясь о сохранении тишины. И чего я так боюсь? Упреков? Обвинений в безответственности перед семьей? Пит и слова плохого в мою сторону не скажет, но одного его строгого взгляда хватает, чтобы понять, что он хочет мне сказать. А я только надсмехаюсь. Мельком слышу торопливые шаги сверху. Муж, видимо, в спешке направляется за мной по пятам, пытаясь нагнать. В одно мгновение спускается с лестницы, и в два шага оказывается рядом со мной, останавливая в прихожей. Не церемонясь, он хватает меня за руку выше локтя и с силой сжимает, не давая возможности вырваться. Я дергаюсь, пытаюсь высвободиться, но все бесполезно. Он сильнее, чем кажется. Как же я это забыла. Оборачиваюсь к нему, сдувая с лица выбившиеся пряди волос, тяжело дышу. Видимо на моем лице проявляется гнев, сочетаемый с яростью, поскольку Пит нахмурился, а в глазах заметна настороженность. Да, я весьма непредсказуема. В этом он прав. — Китнисс, успокойся, прошу тебя, — его спокойный, тихий и мягкий голос никак не вяжется с грубыми действиями. Снова дергаю руку. — Пожалуйста. Совсем не помню момента, когда успела оказаться в его объятиях, настолько крепких и надежных, что невольно расслабилась. Вся моя маска твердой и принципиальной женщины разом рассыпалась, осыпаясь осколками у ног. Какая же я стала сентиментальная. Чувствую на своей макушке теплые губы, дарящие легкий поцелуй, а по волосам заботливо скользила его рука, иногда заплетаясь в скомкавшихся прядях. Не знаю почему, но на глазах снова наворачивались слезы, а ком некого бессилия застрял в горле, мешая нормально глотать. Где моя прославленная выдержка и стойкость? Слабая. Без Пита и Прим я ничтожно слабая.***
Примула не переносит морозов. Холод для неё — неминуемая смерть. Быстрая, легкая, безболезненная. Почти в одно мгновение. Примроуз Эвердин умерла зимой. Она стала олицетворением прекрасной примулы, навеки сохранившей белый цвет с алыми разводами на лепестках, в моей памяти. Она сделала белый цвет моим проклятьем навечно. И каждый год я буду страдать еще больше в один и тот же день, вспоминая о страшном проклятье белой примулы, которой стала моя девочка. Не плачь, Прим. Я знаю, ты так не хотела.