Об обещаниях

Ночью стало еще холоднее, да и снег опять пошел. Разъезжать верхом по лесу в подобную погоду просто издевательство, и над собой и над животным. Да только дома находиться было невмоготу. Дома Анна, наверняка сладко спит после этого нелепого ночного визита или плачет. Или желает мучительной смерти им обоим. Дома слишком бьет мыслью, что все зашло слишком далеко. И был бы смысл, была бы надежда, что хоть один из них сможет сделать Анну счастливой и быть по-настоящему счастливым с ней. Так нет, и дураку понятно, что Анна никогда не простит этой дуэли, какой бы у нее не был исход, а просто так отменить это мероприятие после всех произнесенных обещаний и ядовитых слов, после всех некрасивых, рвущих душу сцен, устроенных ими тремя на конюшне и в кабинете, уже невозможно, поздно. Дома все шушукаются по углам о том, что молодой хозяин разругался с лучшим другом и, кажется, собирается с ним стреляться, и даже не стараются сделать вид, что обсуждают какие-нибудь другие события. Дома отчаянно не хватает Миши. Ох, Корф даже привык к этой войне и мог ее продолжать еще очень долго, но пара слишком красивых жестов в сторону мадемуазель, пара слишком резких слов друг другу, и точка поставилась сама, на глупых эмоциях, вопреки всем доводам разума. И уже вторые сутки порознь, из-за чего даже несмелая улыбка Анны, играющей со своим котенком, совершенно не радует. Словно Репнин, уехав так гордо, без споров, без попыток помириться, половину жизни у него забрал. Скорей бы следующие сутки, пусть уже заберет и вторую, жить так: не имея возможности просто поговорить с ним, слыша постоянный шепот слуг за спиной, видя слезы в глазах Анны, совершенно невозможно. - Ну ведь уехал же… А все равно, скрыться друг от друга не получается, - знакомый голос с язвительными интонациями, болезненный усталый вздох, который Владимир тут же повторил, даже не пытаясь скрыть это. Смысл что-то изображать перед Репниным, он его как себя знает. Но промолчать невозможно тоже. - Ну так сидел бы себе в поместье Долгоруких. Чего тебя сюда понесло? - Не хочу огорчать Вас, но запрещать мне ночные прогулки Вы не можете. - Так не жалуйся, черт! – Сказал и тут же пожалел. Можно было придумать что-то оригинальное, начать перепалку, которая захлестнет с головой, и время больше не будет так мучительно тянуться, наоборот, покажется секундами. А теперь Мишель уедет, а ему останется только снова думать-думать-думать и ждать. - Собаки выли прямо под моими окнами, не мог уснуть, - неожиданно пожаловался Репнин вместо того чтобы сострить на прощание и развернуть свою лошадь. Собаки. Выли. К смерти. Владимир невесело усмехнулся, а Миша спросил вдруг: - А тебе чего не спалось? Переход на ты, сочувствие в голосе. Словно и нет никакой вражды, никаких планов стреляться. Первый порыв – честно сказать про визит Анны, потому что ну не может Володя врать и отмалчиваться, когда Миша разговаривает с ним так. Но быстро приходит понимание, что тот вряд ли поверит, а даже если и поверит, вот эта иллюзия, что все как раньше, рассеется в одну секунду, а ее слишком хочется поддержать подольше. - Думал… - В твоем духе. Сперва наворотить всякого, а только потом начать думать. Я не удивлен. - Репнин, ты хочешь, чтобы я пристрелил тебя раньше времени? – Тоже в их духе, в принципе. Такие обстоятельства, такая тема разговора, а они шутят, заигрывают. - Не советую. Ты же потом снова думать начнешь, надумаешь себе что-нибудь не то, а мне на том свете страдать из-за необходимости являться к тебе… - Михаил картинно поморщился. - А странно, столько лет вместе, а о взглядах на жизнь после смерти ни разу не поговорили… - заметил вдруг Володя. И улыбнулся, понимая, что просто было не до этого. - Не до этого было, - повторил Мишель его мысли, и Владимир точно знал, что сейчас он также вспоминает. Войну, вечный страх за жизнь и попытки сбить его нелепыми авантюрами вроде азартных игр и вылазок черт знает куда, а также глупейшими разговорами, в которых нет смысла, зато много пошлостей и задора. Службу в Петербурге с ее легкостью и гораздо более интересными возможностями развлечься. Первые отпуска и полную беззаботность этих недель, незамутненное счастье. Балы со соревнованиями, кто очарует больше дам, которые Мишель находил бессмысленными, потому что «а дальше-то что, интереса продолжать общение нет», но в которых он исправно участвовал. Пикники на природе. Первые раскрытые секреты, пьяным шепотом, и ощущение жгучего стыда вместе с облегчением от мысли, что найдена, наконец, родственная душа, которая поймет, не осудит. Разговоры о службе, о родителях, о взглядах на любовь, на развлечения. Редкие, в особо эмоциональные моменты, поцелуи в губы, нежные, такие родные, словно очутился дома после долгой отлучки. Периодически загорающаяся мысль о том, что хочется большего, и негласная договоренность, что им это не нужно, они уже и так друг на друге слишком завязаны, если перейдут последний рубеж, никогда не смогут быть счастливыми с женщинами. Мечты о дружбе семьями. Обещания всегда быть рядом. - У нас есть еще двое суток, - пробормотал Корф задумчиво, выныривая из воспоминаний. Слез с лошади, привалился к дереву, посмотрел насмешливо. – Можем порассуждать… - Вроде как, узнаем, на что именно, по нашему мнению обрекаем друг друга и возненавидим друг друга окончательно? Или, наоборот, простим? – Миша усмехнулся. Снова разговор перешел на неизбежное. Прошлого, жизни, в которой Миша был самым дорогим человеком, а Анна непонятно за что любимым объектом внимания отца и грязным семейным секретом, уже не вернуть. - Вроде как отвлечемся… - грустная усмешка. - Философствовать, зная, что через два дня один из нас убьет другого. Да, такого времяпрепровождения у нас еще не было… - Миш, хватит так об этом говорить, как будто это изначально было целью моей жизни, не поделить с тобой девушку и устроить дуэль. – Не выдержал. Сорвался. – Так просто случилось… Я не мог больше сдерживать своих эмоций. Гнева на отца, страха за тебя, что ты не знаешь, с кем ты связался. Восхищения ей, что она при своем положении умудрялась держаться так, что фактически ей в вину поставить нечего. И просто…все случилось, как случилось. Я уже не мог смотреть на нее, на тебя, на вас, слишком тяжело. И для меня это единственный способ успокоиться. Я этого очень не хочу, а иного выхода нет. Если только… - он устало потер виски. – Если только не свалить к чертям куда-нибудь, где ее просто нет. Ох, надо было раньше ее освободить и отпустить на все четыре стороны, не мучился бы. Но стало необходимо сделать что-то ей назло. Сделал. Себе в большей степени. Миша только удивленно хлопал глазами, слушая это. А потом тоже слез с лошади, привязал ее, подошел к Владимиру, прислонился плечом к плечу. - Поздно уже жалеть. Сделанного не воротишь. – И голос убитый-убитый. И это как соломинка, за которую просто жизненно необходимо ухватиться. - А может, на самом деле пошлем все к дьяволу и уедем? Вот просто, без объяснений, без прощаний. Не смотреть ей в глаза…Так и забудем. - Поместье, долги, - начал перечислять Миша своим самым занудным тоном. – Шанс восстановить чин. Мне его дали, тебе тоже могут дать… Ты же не сможешь вот так все бросить! - Ты плохо обо мне думаешь. - Я тебя знаю. – Иногда этот человек бывал настолько вредным, что можно лишь удивляться, почему мысль стреляться с ним посетила Владимира только из-за Анны. Серьезно, это же невозможно терпеть. Но сейчас это странным образом вызвало улыбку. - Да, знаешь. И знаешь, как ты мне дорог. И знаешь, сколько раз я тебя подставлял ненароком. – Он посмотрел на Мишу виновато. – Я устал тебя подставлять… Не хочу больше. - Я сам устал… Но Анна… - Знаешь, мне порой до сих пор не верится, что ты, самый разумный из всех моих друзей, умудрился так влюбиться. - Володя… - Миша вздохнул. – Дело ведь не только во влюбленности…Я ей обещал… - Пристрелить лучшего друга? – Да, теперь он вредничает. Ну а что, только Репнину можно демонстрировать остроумие по любому поводу? - Заботиться о ней, болван. Не оставлять ее и оберегать любой ценой. Я поклялся… - он неожиданно взял руку Владимира в свои, посмотрел в глаза внимательно, выдохнул убито: - Неужели ты думаешь, что я бы смог сделать с тобой что-то плохое из-за просто влюбленности? С тобой, с человеком, который часть меня, моя родная душа, мой самый близкий друг. Я бы отошел в сторону, заставил себя забыть. И у меня бы получилось. А здесь… здесь я просто не могу отойти в сторону, слишком много было ей обещано. Это моя ответственность. - Ну тогда все понятно, - Владимир вдруг усмехнулся. – Мне все время из-за твоего слишком развитого чувства ответственности перед всеми и вся хотелось тебя стукнуть. Масштабы ответственности возросли, и вот – дуэль. Миша прыснул, услышав это. И вот теперь точно все было как прежде. Если бы не эти клятвы, то точно было бы. А потом он притянул Володю к себе за воротник, поцеловал в губы совершенно неожиданно, порывисто, быстро. Такое жаркое прикосновение на фоне лютого мороза. Отстранился, поцеловал снова, на этот раз нежно. И стало неохота думать ни про какие клятвы. Володя улыбнулся несмело, потянулся к Репнину сам, даря еще несколько легких поцелуев, а тот пробормотал: - Я не могу нарушить обещания ей… Но ты… ты же никогда не перестанешь быть особенным и очень дорогим для меня. – Словно чем-то тяжелым по голове. И срочно необходимо проморгаться и вдохнуть воздуха, потому что реальность, в которой все только вновь оказалось на своих местах, снова болезненно исказилась. Что он и сделал. И понял, что нет, возвращаться в этот порочный круг он больше точно не хочет. - Стреляем в воздух. По воронам, по деревьям. – Произнес он, наконец. – Может, ударишь меня пару раз, так, для очистки совести и сохранения видимости… А потом я ее отпущу. Насовсем. И ты можешь помочь ей в первое время, устроиться в театр, еще что-нибудь. Только не увлекайся. И не забывай, что клятвы, данные ей, не отменяют нашей истории. И исчезни из ее жизни, как только у нее все наладится. И тогда все у нас будет хорошо. Мы ее забудем, найдем других невест, снова сможем общаться как раньше. А если ты не согласен с этим, стреляй так, чтобы я с первого выстрела умер. Не хочу осознавать, что ты выбрал обещания. – Сказал, тут же вскочил на лошадь и уехал, не прощаясь. Потому что его речь… ох, даже для них с Мишей это слишком откровенно и больно, смущающе, и видеть реакцию просто по-детски не хотелось. Но он не жалел. Ни об одном слове. О тихом «обещаю, теперь уже тебе» в пустоту он не догадывался.