Диктатор

Проснувшись утром в своей палате, я зевнул и принялся разминать шею. И в этот момент, приоткрыв глаза, я заметил слева от себя какое-то тёмное пятно, которого в светлой палате до сих пор не было. Повернув голову и потягиваясь, я замер с открытым ртом: на кровати у противоположной стены как ни в чём ни бывало дрых его великолепие Диктатор, водрузив скрещённые ноги в чёрных носках на спинку кровати. Если не считать туфлей, стоящих на полу, он был в полном облачении, в брюках, свитере, и его борода забавно торчала вверх над коричневым больничным пледом, скомканным поверх его груди. Я хотел окликнуть его, и уже даже приподнялся на кровати, но, спохватившись, взял с тумбочки рядом пачку влажных салфеток, вытащил парочку и потёр ими лицо и руки, надеясь, что это сделает мой вид хоть немного более соответствующим такой компании. Я взглянул на спящего властителя, на пачку салфеток, заклеил их и прицельно запустил в Хью. Салфетки (меткость не подвела) шмякнулись ему на физиономию, и Хью, вздрогнув, соскрёб их с себя, сонно моргая и рассматривая упаковку у себя в руке. Он повернулся ко мне, поднимаясь с кровати, и, прихватив подушку, рванул в мою сторону. - Меня нельзя бить! - выпалил я, закрываясь от него руками, - Я больной! Замахнувшись, грозный диктатор шмякнул подушку на стул рядом, а сам опёрся ладонями на мою кровать, пристально на меня глядя. - Уже не больной, раз балуешься, - сказал он, наклоняясь и целуя меня в щёку. Я воспользовался моментом и заключил его в объятья, не позволяя подняться. - Мэсс... - усмехнулся он, валясь мне на грудь, - Ну да, да... Ну всё, дай я поднимусь. Дома будем этим заниматься. Я еле-как сюда пробрался. Раз уж проснулись, соберём твои вещи. Который там час? - Хью высвободил руку, взглянув на запястье, - Минут сорок до официального утра... Как раз управимся, - он вынырнул из-под моих рук, - Тебе ещё одеться надо. Кстати, ну-ка давай-ка руку. - Зачем? Не отвечая, Хью самолично завладел моей рукой, вытащил кольцо и вернул его на положенное ему место. - Ты же сказал - дома... - проговорил я, взглянув на папочку. - Ну мало ли, что я сказал, - оставляя руку в покое, произнёс он, - Всё, будем собираться. Прости, малыш, но я тебя отвезу домой и мне нужно будет на работу, но не надолго, к обеду я вернусь, обещаю. - Подожди, Хью! - А? - надевая туфли, Хью поднял голову. - Мне бы... побыть ещё в больнице... - Нет, тебе не надо побыть в больнице, - отрицательно покачал головой диктатор, - Ты будешь дома, я нанял красавчика медбрата, чтобы помогал тебе в течение дня пока я на работе. Будет приходить, начиная с завтрашнего дня. Он молоденький, как ты любишь. Но предупреждаю сразу: аккуратно там с тесным общением, ты знаешь, что я об этом думаю. В остальном - дом есть дом. Не хочу каждый раз красться мимо главврача, чтобы просто тебя увидеть. Мне нужно, чтобы ты был дома. Так. Это твоя книжка? - Нет. - Я полистал твою историю болезни, и убедился, что с последствиями мы справимся сами. Вот, принёс тебе чистую одежду, брюки, кофту, майку... - Ты знаешь, что я не могу ходить? - спросил я прямо, не зная, как ещё подвести разговор к этой теме. - Временно. - Но, если нет.... - В больнице я тебя не оставлю, - отмахнулся Хью, - Тебе нужно в туалет? - он указал на дверь туалета в моей палате. - ...да. - Тогда давай я тебе помогу. - Я им в последнее время не пользовался... - Самое время начинать. Иди на ручки... - Хью! Ну и как я буду передвигаться по дому? Спальня на втором этаже... - Мы будем жить на первом этаже, я его обустроил... И что ты вообще беспокоишься о всякой ерунде?? Как будто... я не знаю! Иди сюда, сказал! - в приказном порядке велел он, подхватывая меня на руки вместе с простынкой, которой я укрывался, - Ну-ка сейчас посмотрим... Мэсси! - выпрямляясь со мной на руках, возмутился он. - Что?.. - Я тебя поднял. Ты знаешь, о чём это говорит? - Что я из-за болезни потерял в весе? Безнадёжно выдохнув, Хью промолчал, отнёс меня, куда собирался, удостоверился, что в сидячем положении я вполне могу находиться там и один, а сам вернулся в палату, чтобы не мешать мне и окончательно разобраться с вещами. - Тебе помочь, котёнок? - позвал Хью, спустя какое-то время. - Ещё пару минут, - отозвался я негромко. - Первым делом, как приеду с работы, утащу тебя в ванную комнату... И как следует вымою, Мэсс. Я заказал завтрак домой. Может быть, хочешь чего-то особенного? - Неа. - Ты сможешь пару часов один побыть дома? Только честно. - Да. - Хорошо. Поучишься пользоваться своим домашним транспортом... Хотя нет! Не надо. Ещё свалишься куда-нибудь... Не надо. Приеду, вместе разберёмся. Но, говоря серьёзно, я рассчитываю, что недели через две-три ты будешь по дому шастать на своих двоих. Ежедневно с тобой будет заниматься врач из больницы. Не очень приятное мероприятие, знаю, но без этого никак... Ну что ты, можно войти? - Да... Я немного в шоке от всего, папочка, - признался я. - Ничего страшного, - ответил на это Хью, - Ничего страшного, крошка. Примерно через час, диктатор благополучно вывез своего верного подданного (то есть меня) с территории больницы. Видимо, он не исключал возможности моего дальнейшего пребывания в стенах лечебного заведения - не позволят ли выписаться или я сам откажусь - но очень не хотел этого. Однако всё сложилось, как он и планировал, поэтому по пути домой он смог, наконец, прекратить нервно щебетать обо всём на свете и умолк. К тому времени он понял, что я уже никуда не денусь и можно больше не заполнять каждую секунду какой угодно болтовнёй, лишь бы не дать мне времени одуматься и отказаться вернуться домой. Собственность возвращалась в зону доступа, и Хью был этим доволен. Однако, в силу разных причин, у меня складывалось впечатление, что он не совсем понимает, как следует себя вести. То есть с одной стороны, он, как мне казалось, не хотел, чтобы я усомнился в его уверенности. С другой стороны, всё могло выглядеть так, словно он взял меня покрепче за воротник и принялся насильно топить в собственной заботе. И, не смотря на то, что мне всегда нравился его властный и решительный тон, мне хотелось, чтобы он хоть чуть-чуть, но показал мне свою слабость. Я хотел разговора о том, как нам быть. Чтобы он объяснил, что на самом деле чувствует и чего хочет. Честное слово, я был уверен, что его объяснение получится поистине прекрасным и очень приятным для меня, и я готов был пренебречь тем, что это может быть не слишком приятным для него. Но требовать этого как можно скорее я был не в праве; вернее, боялся ошибиться в своих требованиях: у нас и без того было много проблем, с некоторыми из которых мы справились, а с некоторыми нам ещё только предстояло столкнуться. Мне многое пришлось перетерпеть за время пребывания в стенах больницы, много о чём пришлось подумать, оставшись наедине с самим собой. Но то, что чувствовал я и что - Хью, имело колоссальные различия. Ему определённо было не легче, чем мне, но как именно ему было, мог сказать только он сам. Он не чувствовал того, что чувствовал я. Для него не было боли, не было путанного туманного сознания, не было понимания собственной ничтожности перед лицом неопровержимого факта... Он всё чувствовал иначе. И мне ещё предстояло выяснить, как именно. Хью вынужден был просто наблюдать за этим издалека, полагаясь на статистику, никак в этом не участвуя. В такой ситуации легко засомневаться - а остаёшься ли причастен к происходящему?.. Или всё происходит без твоего вмешательства? И, в лучшем случае, единственное, что остаётся - заниматься повседневными делами, делая вид, что ничего не происходит?.. Наверняка, ему приходило в голову всякое. И как это всякое теперь повлияет на наши отношения? Его чрезмерная забота - безусловно прямая реакция на произошедшее, но совпадает ли то, что он "должен" делать и то, что хочет - я не мог этого точно знать. Хью должен быть рядом со мной, должен испытывать определённые чувства, он должен желать моего возвращения и оказывать мне поддержку. Это то, как выглядела бы наша ситуация, записанная в трёх символах. На деле всё было куда сложнее. И нам нужно было прийти к соглашению о том, как мы хотим сосуществовать вместе дальше. И хотим ли вообще. Я полагал, что хотим. Оставалось разобраться с деталями. Зачем это было нужно? Чтобы не столкнуться с неизбежными последствиями ситуации, пущенной на самотёк. Зачем это было нужно мне? Мысль о таком разговоре мне нравилась. Послушав, что скажет Хью, я хотел понять, кем теперь я для него являюсь, что я для него значу, зачем я в его жизни. Что произойдет, если я из неё исчезну. Что это в нём затронет. Вовсе не обязательно говорить прямо, но легко можно сказать так, чтобы я это понял. Не будет ведь никаких слёз, громких речей, помпезного оглашения завещания. Что же будет? Отразится ли это от какого-нибудь зеркала глубоко внутри или же всё это просто моё желание быть крайне значимым событием в жизни диктатора. Вот такого, с лёгким налётом извращённости, хотел я признания в любви. Всё-таки ничего ведь не бывает слишком надолго. Может быть, признания в любви в большинстве своём как раз и имеют смысл тогда, когда раны ещё не затянулись, когда до этих признаний действительно есть дело обоим? Может быть даже, у признаний есть срок годности, после которого они, даже произнесённые, становятся только чем-то из длинного списка всевозможных обстоятельств. Может быть, я хотел сказать "ты можешь забрать всего меня". Ради того, чтобы забрать полностью его. Такова природа наших отношений. Мне действительно хотелось бы в это верить. Говорят, это неправильно. Говорят, любви нужна свобода. Но что подразумевают под этим? Свобода чего? Выбора образа жизни и вероисповедания? Какое мне дело до вероисповедания моего папочки? Я не считаю, что это каким-то образом меня касается. Но разве могу я предоставить ему свободу выбора другого партнёра? Может показаться, я противоречу сам себе, говоря такое. На самом деле нет. На самом деле я не хотел бы мешать ему делать то, что он захочет, выбирать того, кого он пожелает. Но пока я - его, а он - мой, существуем мы. Если он захочет стать чьим-то другим, будут существовать они, у них, возможно, всё сложится счастливым образом. Я не хотел бы обманывать себя или его, говоря, что на этом этапе отношений я легко смогу простить измену. Стерпеть - да, но простить до конца - нет. То, что когда-то казалось мне чем-то незначительным, необратимо менялось. Чем дольше всё это длилось, тем более хрупкими становились наши отношения. И параллельно с этим куда более нежными, почти отчаянными. И в этом отношении не могло идти речи ни о какой свободе. Как бы трижды неправильно это ни было. Иногда я думал о том, как и когда между нами стало возможно нечто большее, чем просто увлечение. Должен же я был чем-то его зацепить. Размышляя об этом, я вспоминал и анализировал события нашей совместной жизни. И мне приходило в голову, что его внимание привлёк мой, может быть, очень неправильный собственнический инстинкт. Когда долгое время я просто молчал и не предпринимал никаких попыток демонстрировать свою привязанность, а потом внезапно, для самого себя в том числе, случалось нечто, что заставляло проснуться спящее крепким сном первобытное и дикое желание обладания, и тогда я впивался в необходимый мне объект когтями мёртвой хваткой. Ну, или запирал объект в спальне. В особо тяжёлых случаях. Когда со стороны долгое время нельзя было определить, нужно ли мне что-нибудь, а потом - вдруг нужно было всё, сразу, и я не принимал отказа. Хью всегда мог избавиться от этого ошейника с поводком, который я укорачивал, стоило ему выйти за линию безопасности. Но он этого не делал. Напротив, впервые почувствовав натяжение поводка, он оглянулся на меня с интересом. Кто это ещё такой посмел его задерживать? Это был всего лишь я. Увидев меня, настолько нуждающегося в том, чтобы он остался, он остался, подумав, что, возможно, со мной будет интереснее, чем там, куда он собирался сбежать. Он не был свободен, и был - ведь это его выбор. И я не был свободен. Но и это был мой выбор. Теперь всё становилось сложнее. Но я верил, что смогу с этим справиться. А раз уж я в это верил, что говорить о нём? Хью доставил меня домой и моментально испарился решать свои рабочие проблемы, успев только мимолётом поцеловать меня на прощанье. Я был дома, сидел в гостиной на разложенном диване, застеленном постельным бельём. Я был дома. Я не мог побродить по нему, исследовать его, но я оглядел комнату, насколько хватало взгляда, и стал понемногу осознавать, что такое не иметь возможности нормально передвигаться в привычной обстановке. В больнице это казалось достаточно логичным. Дома - не очень. Но всё-таки меня это не слишком тревожило. Я убеждал себя, что это только вопрос времени, что лечение вновь поставит меня на ноги, и, надо сказать, я был вполне убедительным. Настолько, что я не испытывал по этому поводу никакого особенного беспокойства. Просто принимал это как факт, но не более того. Меня больше занимала практическая сторона вопроса. Как мне добраться до кухни, как налить стакан воды, как достать из шкафа стакан? В этом было даже что-то забавное. Как если пытаешься что-то сказать, когда у тебя пропал голос, но, сколько бы ни прикладывал усилий, ничего не получается. Что касается способности ходить, то и это я уже испытывал. Например, повредил в детстве стопу, и тоже какое-то время чувствовал себя беспомощным. С одной стороны, это, конечно, накладывало неприятные ограничения. Но, если посмотреть иначе, это и избавляло от лишнего беспокойства. Серьёзно. Когда ты не можешь встать - тебе наплевать, что происходит вокруг, и, если рядом есть кто-то кому ты хоть немного небезразличен, ты вполне в праве командовать им. Принести, унести, подать, поправить, помочь. Пусть кому-то такой расклад и показался бы ужасным и тягостным - мне это нравилось. Главное в этом вопросе - не перегнуть палку, прикидываясь немощным. Итак. Я был один и круг моих возможностей исчерпывался передвижениями по дивану. Этого вполне хватило, чтобы дотянуться до пульта и включить запылённый и забытый мной в последние пару лет телевизор. Одним глазом поглядывая в выпуск новостей, я не спеша переоделся в любезно подготовленную для меня папочкой одежду и забрался под одеяло, устраиваясь на куче из подушек спиной. Втаскивая ноги на диван, я на мгновение задумался - что, если я в самом деле никогда уже не смогу ходить? Но, стоило этой мысли вторгнуться в моё спокойствие, я сейчас же прогнал её, справедливо признавая, что думать о таком рано. Врачи, конечно, разводят руками на вопрос о сроках, но это в любом случае означает, что шанс есть. Пока это главное. Как следует укрывшись и умаявшись от энергичных действий, я, наконец, завалился на подушки и уставился в экран. Я дома, - снова пришло мне в голову, и я ощутил сильный приступ удовольствия от этой мысли, - И Хью обещал скоро приехать. Я невольно улыбнулся. Вернувшись домой, он наверняка заставит меня, наконец, пообедать, несмотря на то, что к заказанному им завтраку я пока даже не притронулся, и вообще не был голоден. А потом, может быть, он захочет провести со мной немного времени. Может быть, вечером. Или ночью. Когда-нибудь. Но он точно будет рядом, или даже просто в доме. Мы оба будем дома, а там уже будет видно, что станем делать дальше. Мне было тепло, по тв шёл какой-то фильм, меня немного клонило в сон. И всё было совсем не так плохо, как можно было предположить.