даже самые невозможные губы могут внезапно стать близкими А.Орловский
Иногда для того, чтобы почувствовать себя счастливыми, нам нужен кто-то рядом. Кто-то близкий. О Сэхун – конченный романтик. О Сэхун много пьет, много курит и много матерится. А ещё он тайно мечтает влюбиться. Чтобы прям сердце стучало о ребра, чтобы ком в горле, чтобы бабочки порхали в животе по-настоящему, а не после несвежих овощей, чтобы каждое утро просыпаться с чувством, что сегодняшний день будет в тысячу раз лучше, чем предыдущий, потому что рядом есть он. И да, чтобы внести немного ясности: О Сэхун – гей до кончиков выбеленных волос. Он весьма недурен собой, не сказать, что отличается особыми талантами или умом, но хватит и того, что есть (разве тот факт, что наш герой относится к семейству «неразмножающихся», исключает его из божественного списка «каждой твари по паре»?). Но все его попытки (а таких было немало) найти своего единственного и неповторимого потерпели фиаско. И нельзя сказать, что в этом была его вина (просто он упертый баран, который думает, что его должны любить таким, какой он есть, и меняться – даже во имя любви – он не собирается). Сэхун ненавидит Рождество, потому что каждый год вынужден подчиняться старым семейным традициям и ехать к черту на рога – в дом своих родителей. Честно говоря, он с большим удовольствием бы пропил очередные выходные, повыл на Луну под Селин Дион, вылизал подчистую тазик клубничного мороженого и раскурил «трубку мира» со своим котом Мортимером (вы не подумайте, он всем сердцем болит за жестокое обращение с животными и никоим образом не относится к этим извергам, просто – этот засранец иной раз так на него посмотрит, что хочется исчезнуть с лица Земли, предварительно записав на имя кота все свое имущество и какие-никакие сбережения на карточке). Но вместо этого ему предстоит путешествие чуть ли не на другой конец планеты, чтобы почтить своим присутствием ежегодный слет старперов и показаться на глаза своей матери. Чудесно. Сэхун вызывает такси, запихивает в дорожную сумку бутылку вина (может пригодиться) и прощается с котом. Морти смотрит на него сочувствующим мудрым взглядом и понимающе молчит, пока хозяин копошится в прихожей и наматывает на горло по меньшей мере двухметровый шарф. – Пока, сатана, – по привычке бросает Сэхун и оборачивается за негромким, но многозначительным «мяу». – Обещаю в этот раз не облажаться. Кот только смотрит немигающим взглядом и щурится, переступая серыми лапками по полу (по выражению его лица, вернее морды, можно прочитать «кого ты пытаешься обдурить?»), и Сэхун неохотно соглашается, не сдерживая обреченного вздоха. – Ты прав, кого я обманываю. Когда Сэхун захлопывает за собой пассажирскую дверь, то сразу же спрашивает у таксиста можно ли в машине курить. Мужчина с довольной улыбкой кивает на тикающий счетчик (трогательное расставание с котом едва не лишило нашего героя последней налички) и отвечает что-то в духе «любой каприз за ваши деньги». Сэхун на это никак не реагирует, только долгожданно закуривает свои голуаз. Путешествие до родительского дома обещает быть скучным, если так все и оставить, поэтому Сэхуну не нужно много, чтобы как можно скорее это исправить. Радиостанция воет голосом Кэтти Пэри, и Сэхун нарочито игнорит фальшивые мурлыканья таксиста, но вскоре сам не замечает, как начинает подвывать сладкому голосу певицы, а после достает заныканную бутылку красного южного, и мир сразу как-то добреет, не говоря уже про водителя, который, кстати, оказывается весьма и весьма разговорчивым.***
Дома Сэхуна встречает орава людей, которых он лишь отчасти может назвать родными. Единственный человек, которого он действительно рад видеть, это его мама. – Сэхуни, а вот и ты! Солнышко, иди скорее, я тебя обниму! Кроме рук матери Сэхун чувствует, как его оплетают еще десяток чужих. И это, как минимум, раздражает. Как максимум Сэхун думает, что юношеская мечта о шведской семье, кажется, осуществилась не в его пользу – ибо дряблая кожа и старческий запах вкупе с раствором, где плавают челюсти тети Чон, это вам не накаченные мускулистые мужики с загаром. – Как такой красавчик и без подружки? – подтрунивает его дядя-Юно-грабли-вместо-рук, и Сэхун передергивает плечами, потому что эта тема самая популярная на таких вот вечеринках. А главной целью всего этого представления является не встреча друзей и родственников, а перемывание косточек. Сэхуну кажется, что свежевание чертовски синонимично «рождественскому семейному ужину». Но вместо соответствующего ответа на едкий вопрос, Сэхун кивает, мол, откуда мне знать, и выскальзывает из центра ритуального круга. Сейчас ему нужно влить в себя чего-то покрепче, желательно виски или джин, ну или можно чего-то совсем необычного, например, водку. Но стоит ему подвалить к накрытому закусками столу, как его взгляд цепляет чья-то широченная спина. Широченная спина, которая продолжается вниз длиннющими (почти от подмышек) ногами и аппетитной задницей, а вверх – короткими темно-каштановыми слегка вьющимися волосами и ушами-локаторами, кончики которых направлены на Восток и Запад соответственно. Сэхун хочет присвистнуть, но тактично сдерживает в себе этот порыв. А потом (внезапно, как в фильмах) носитель смешных ушей оборачивается, и мир замирает, когда их взгляды встречаются. – Ах, вот ты где, солнышко. Ты помнишь Чанёля? Вы были так близки в детстве, – мама ностальгически всплескивает руками и начинает бормотать что-то без умолку, но Сэхун не слушает ее, вернее, не слышит. Чанёль (что удивительно, Сэхун помнит его) всем своим видом демонстрирует, как должен выглядеть нормальный натуральный парень: прямая спина, ровные плечи, одет с иголочки и по последнему шепоту модных дизайнеров, рядом с ним, по левую руку, девушка (невеста, наверное) просто невероятной красоты. И всё это настолько гармонирует и привлекает, что Сэхун со своей незаразной гомосексуальностью сюда ну никак не вписывается. «Жалкое зрелище» – хмыкает он себе под нос, мысленно восстанавливая в голове образы двадцатилетней давности. Вот он в песочнице, делает горку из песка и накрывает формочкой в виде черепашки, рядом валяются разноцветные – всех цветов радуги – трафареты для песка, чтобы радовать бурную детскую фантазию; вот к нему подходят какие-то дети и отталкивают в сторону, наступают на его песчаную черепашку и… он почти готов разреветься, когда мальчишки разбегаются, а его, Сэхуна, загораживает широкая тушка; вот ребята уносятся со всех ног и смеются, кричат в их сторону «жирдяй!» и «слабак!», и кто-то кладет свою горячую и тяжелую ладошку на его плечо; вот он дергается от чужого прикосновения и поднимает голову, видит перед собой мальчика шириною с баржу и обиженно поджимает губы, бурча под нос тихое и колкое «жирдяй»… Их повторное знакомство ограничивается молчаливыми кивками, Сэхун тонет где-то в своих мыслях, параллельных вселенных и желании оказаться в объятиях дивана с мурчащим котом на животе и неотразимой Анжеликой по телеку, лишь отдаленно различая обрывки фраз и не замечая на себе липкого чанёлевского взгляда.***
Ночью Сэхуну не спится, даже учитывая, что его поселили в его детской комнате со старыми голубыми обоями и плакатами Super Junior над столом. Господи Боже, а ведь это было не так давно. Сэхун бросает взгляд на часы перед тем, как выйти из комнаты – 5:08. Восхитительно. Он только надеется, что кроме него таких дураков больше нет, и потихонечку спускается через весь дом, чтобы не разбудить шумное семейство и не разволновать родителей. Оказавшись на улице, Сэхун чувствует, как пробирает холодный воздух, и понимает, что опрометчиво и глупо было выходить на улицу вот так – в одной пижаме и кроссах со смятыми задниками. Но возвращаться за курткой долго и вломно, поэтому хрен с ним. Пальцы дрожат и не слушаются, но он упорно пытается выковырять из пачки тонкую спасительную гильзу горечи. Минуя несколько попыток совладать со своим промерзшим насквозь телом, Сэхун ощущает, как на плечи ложится что-то тяжелое и мягкое, а потом чувствует на затылке чужое дыхание и неосознанно поддается назад, когда это чувство исчезает. Он хочет обернуться, чтобы узнать кто за ним стоит, но все подозрения мигом рассеиваются, когда перед ним появляется Чанёль. Сэхуну интересно, почему тот не спит, но он не собирается спрашивать, потому что они даже близко не друзья. Они друг другу никто, и от этого ещё больше непонятно, откуда такой необъяснимый приступ доброты. Это прямо как тогда, в детстве, когда Сэхун по глупости обронил обидные слова, за которые потом даже не извинился, а Чанёль все продолжал ходить за ним мышиным хвостиком, снося все кирпичные и бетонные сооружение, что выстраивал перед ним Сэхун. Когда их взгляды встречаются снова, Сэхун не знает, почему чувствует то, что чувствует. Какое-то странное тепло. И дело вовсе не в пуховике, согревающем спину. Чанёль молча помогает Сэхуну достать сигарету и точно так же молча прикуривает ему от зажигалки (не пойми как и откуда появившейся в его руках), а потом он делает шаг в сторону, и у Сэхуна вырывается отчаянное: – Куда ты? – (до одури охрипшим и жалобным голосом, от которого хочется как следует прокашляться и прополоскать горло тетушкиным раствором для зубов). Чанёль впервые за вечер демонстрирует свою улыбку, которая в силах растопить даже северные ледники, не говоря уже про маленькое сехуновское сердечко, и берет Сэхуна за рукав пуховика, ведя к качелям. Металл невероятно холодный, и Сэхун удивляется, как так получается, что он оказывается почти что сидящим на коленях у этого смутно знакомого парня из далекого прошлого, но, честно признаться, это последнее, о чем ему хотелось бы думать в эту минуту, потому что руки Чанёля греют его под пуховиком, и он просто хочет, чтобы сегодняшняя ночь подарила ему одну падающую звезду, и та исполнила его желание остаться так навсегда.***
Сэхун просыпается в своей комнате, что весьма неожиданно, и один одинешенек, что вполне ожидаемо, и, в общем, он к этому уже привык. Протерев глаза, он с подозрением косится на дверь, наглухо закрытую, и сомневается в том, что произошедшее ему не приснилось. Просто в последний раз, когда они с котом раскуривали наипрекраснейшую малазийскую коноплю, Сэхун заподозрил нечто неладное. Ему даже на секунду показалось, что мир встал вверх ногами, а кот превратился в сфинкса. Потом, конечно, все быстро прошло, но кто знает, может подобные галлюцинации теперь нормальное явление в его никчемной жизни? Перекатившись на кровати под громкий «бух» на пол и проползя расстояние до двери на четвереньках, Сэхун в очередной раз залипает на великолепном профиле Кюхёна, а потом строит умильную мордочку, прикладывая кулачки к щекам и, оглядевшись по сторонам, чтобы никто не спалил его на месте преступления и надругательства над постером, целует Донхэ в просвечивающую пупочную ямку. Когда наш герой выползает из комнаты, ничто не выдает его хорошее настроение, которое, впрочем, с громким треском лопается в одночасье, когда Сэхун не открывая слипшихся глаз плетется в ванную и вместо дверной ручки натыкается на чей-то голый торс. Взвизгнув как девчонка, Сэхун резко распахивает глаза, видит перед собой вытянувшееся лицо Чанёля, опускает глаза на свою руку, все еще лежащую в промежутке между твердыми кубиками пресса, случайно выхватывает взглядом банное полотенце, низко повязанное на бедрах, и капли воды на горячей распаренной коже. Его лицо сменяет все оттенки красного, прежде чем он отскакивает в сторону, влево и вперед, зажмуривается и, проворчав бессвязное «черт, я случайно, не заметил, прости, пока», выталкивает Чанёля из ванной и запирается там сам. Сползя по двери, Сэхун думает, что денек будет веселым в отвратительнейшем смысле этого слова и еще – блять, у него что, серьезно встал на этого мудака? Really?***
За завтраком куча народа улыбаются и машут ему, и наш герой отвечает им фальшиво-приветливой улыбкой, закравшейся в уголки губ. Чанёль спускается в зал спустя каких-то пару минут, но Сэхун невольно ловит его появление взглядом. Чанёль заметно помятый, словно не спал всю ночь, а – ну вы поняли. И Сэхуну почему-то неприятно об этом думать. Чанёль приветствует всех своей обезоруживающей, очаровательной улыбкой, от которой Сэхуну требуется много-много желатина, чтобы не растечься бесформенным желе. Но когда его взгляд натыкается на острые сехуновские черты, то он заметно мрачнеет, взгляд становится хмур и холоден, и он ограничивается сухим кивком, резко отведя глаза. И Сэхуну совершенно неясно, чем он вызвал такое поведение по отношению к себе.***
Вечером, за день до Рождества, Сэхуну становится настолько тоскливо, что спасти его от недельного запоя может только телефонный звонок. В комнате пусто, темно и открыто окно, и он лежит поперек кровати, свесив голову и устремив взгляд на атлетические тела драгоценных суджу. – Клиника «Здоровёнок», Лухан, слушаю Вас, – монотонно и устало раздается в трубке, и Сэхун только потом понимает, что набрал рабочий номер. – Я ни дня не продержусь больше в этом отстойнике, – начинает он свое нытье и ежится от промозглого ветра, метнувшегося по всей комнате. – Я же просил тебя использовать этот номер только в крайних случаях, – вздыхают на том конце, но Сэхун никак на это не отвечает, потому что даже когда Лухана спалили за использованием рабочего телефона не по прямому назначению, ему достаточно было просто улыбнуться, чтобы все претензии были разом забыты, а премия возвращена на свое законное место – в его карман. – Скажи, что ты бросишь все дела и приедешь завтра же вечером, иначе, я клянусь, меня найдут повешенным на заднем дворе с граффити на груди «в моей смерти прошу винить моего лучшего друга», – Сэхун закатывает глаза, когда Лухан начинает громко смеяться (чем вызывает косые взгляды со стороны пациентов и недоверчивые администраторов). – Надпись слишком длинная, а твой почерк слишком корявый, так что, думаю, тебя не поймут, а меня оправдают, – Сэхун не видит, как Лухан пишет на стикере и показывает девушке за соседним столом «Мне нужно срочно уехать. Отпросишь меня на пару дней?». – Ха-ха, сейчас просто лопну от смеха, – Сэхун не может поверить, что его голос звучит настолько обиженно. Это же так по-детски, в конце концов. Но ему и правда нужно, чтобы сейчас рядом был близкий человек, с которым он может поделиться всем на свете. И под это описание, как бы грустно это ни звучало, не подходит ни один из тех людей, что находятся в этом доме, под одной крышей с ним. Лухан в трубке молчит, а Сэхун почему-то на минуту о нем забывает, возвращаясь мыслями к утру, когда ему повезло почувствовать этот яркий контраст между тем Чанёлем «из сна» и настоящим, с ледяным неприятным взглядом. – Так ты приедешь? – Лухан удивляется, когда слышит в голосе друга умоляющие нотки, и благодарно улыбается согласившейся подменить его девушке, чиркнув на стикере быстрое «с меня печеньки~». – Сейчас же заказываю такси, – Сэхун улыбается в подушку и прикрывает глаза, завтрашний день обещает быть не таким уж унылым.***
Сэхун просыпается раньше всех, опережает сонно плетущегося по коридору Чанёля с полотенцем на плечах (и почему их поселили на одном этаже?), на удивленное выражение лица он показывает ему язык и демонстративно хлопает дверью перед его носом. Чанёль стоит вкопанной статуей с минуту, а потом его губы расплываются в ухмылке, и он, оставшись с «носом», возвращается обратно в комнату. К завтраку Сэхун спускается не в широких штанах и футболке, а в бежевом свитере и светлых джинсах, с декоративными дырочками тут и там – дядя Юно давится салатом, а матушка довольно кряхтит, долго примеряясь на стуле, как курица-наседка. Сэхун впервые за последние три дня громко желает всем присутствующим: – Доброе утро. И теперь челюсть отпадает у всех без исключения. Даже у Чанёля, который до этого тактично пытался не смотреть в сторону Сэхуна. Теперь же он пялится на него во все глаза. – Милый, сегодня какой-то особенный день? – Конечно, сегодня же Рождество, – насмешливо хмыкает Сэхун, делая вид, будто ничего сверхъестественно не произошло. И да, он знает, что иногда может выглядеть очень специфично. И да, он прекрасно осведомлен, что стиль его одежды слишком уж вопит о его ориентации. – Но ты же никогда не любил этот праздник, – настойчиво тянет мама и вопросительно обводит взглядом всех сидящих за большим круглым столом, получая в ответ согласные кивки. – Да, но сегодня Санта Клаус подарит мне нечто особенное, – загадочно улыбается парень, и его глаза загораются предвкушающим огоньком. – И что же это, если не секрет? – Чанёль включается в разговор будто из вежливости, хотя Сэхуна напрягает этот фальшиво-несерьезный тон. Он перехватывает направленный на него взгляд, в котором можно утонуть, если хоть на секунду поддаться течению, и хитро прищуривается, растянув уголки губ. – Оленя, – говорит он, довольный странной реакцией на слова и встает из-за стола, потому что в дверь настойчиво звонят. И Сэхун откуда-то знает, что именно ему следует идти открывать. И еще он знает, что все присутствующие последуют за ним. И он не ошибается ни в чем. На пороге стоит Лухан, с лондонской сумкой в одной руке и рождественским венком в другой (к черту эти его хорошие манеры), и улыбается ему ярко и немного устало, и от этого Сэхун не может устоять на месте – кидается в объятия и не промахивается. Лухан, выпустив из рук сумку, но все так же сохраняя целостность подарочного венка – приобнимает его за талию и позволяет загнанно жаться к своей груди. Сэхун слышит позади себя пораженные вздохи и даже разочарованные стоны, а потом ему в голову приходит мысль, о которой у него на спине волоски становятся дыбом, стоит только помыслить о последствиях, но почему-то именно в этот раз ему совсем не хочется быть неудачником. Он резко отрывается от Лухана и берет его за руку, сцепляя пальцы с такой силой, что у того перехватывает дыхание, а во взгляде застывает немой вопрос. – Мама и все остальные, – Сэхун обводит родственников беглым взглядом, останавливаясь на замершем Чанёле, – Позвольте представить, это Лухан, мой парень. Когда пальцы друга чуть дергаются от неожиданности, Сэхун стискивает их в своей ладони, и Лухан ощущает его мелкую дрожь даже через столь незначительное прикосновение, и все вопросы вмиг улетучиваются. Он улыбается своей обольстительной улыбкой, в уголках его глаз проступают мелкие морщинки, от чего он становится похожим на семнадцатилетнего мальчика, а зрачки загораются смешинками и озорными искрами. Он тянет Сэхуна за руку, пока, наконец, не подносит его запястье к своем губам и не прижимается к тыльной стороне его ладони в легком поцелуе. Со стороны зрителей этого маленького спектакля двух актеров слышатся восхищенные ахи и охи, и Сэхун вспыхивает румянцем больше от желания нервно засмеяться, чем от смущения. Он запоздало понимает, что это было немного слишком. Черт. – Ну, вот и познакомились. А теперь нам пора, – Сэхун хватает свою куртку с крючка и не глядя сует ноги в белые найки, выпихивая Лухана с порога. Тот только успевает просунуться в щелку двери и впихнуть венок в руки опешившей хозяйке дома. – А это вам. С Рождеством, – хмыкает он и, отсалютовав Чанёлю, выныривает вслед за Сэхуном.***
Они проходят пешком не меньше двух кварталов, на расстоянии вытянутой руки, которое Сэхун изначально устанавливает сам. Лухан позволяет другу собраться с мыслями и ни о чем не спрашивает, потому что то, что произошло, явно было непреднамеренным решением, а спонтанной прихотью младшего. Или даже не прихотью, а необходимостью, потому что шутки шутками, а Сэхун всем сердцем не желал признаваться родным в том, что он конченный и неизлечимый гомосексуал. Но, видимо, сегодня что-то заставило его поменять свое решение, и Лухан собирается узнать, что именно. – Прости, – Сэхун резко останавливается, и Лухан видит его опущенные плечи и скрытое за спавшей челкой лицо. Его руки спрятаны в карманах куртки, потому что на улице минус, а взять перчатки – высший пилотаж. – Не так я хотел, чтобы это случилось. – Лухан слабо улыбается и молчит, ждет, потому что знает, что выговариваться для О Сэхуна как болеть ветрянкой – в его возрасте это проходит тяжело и болезненно, и если не сделать с этим что-нибудь сразу, как появились симптомы, то потом будет только хуже и возможен даже летальный исход. – Только не говори Бэкхёну, он же убьет меня на месте, если узнает. Он и так тебя вечно ко мне ревнует, а тут еще это, – Сэхун нервно жует губу, шаркая тонкой подошвой по снегу. Он чувствует, как горлу подступает ком. – Не хочу сейчас возвращаться туда, знаю, ты устал, но, может, составишь мне компанию? Чуть дальше есть бар, он круглосуточный и… Сэхун не договаривает, потому что Лухан просто берет его под руку и ведет в заданном направлении. И, наверное, это хорошо. И, наверное, это называется настоящей мужской дружбой.***
После третьего бокала у Сэхуна развязывается язык, и Лухан слушает душещипательную историю о его детстве и краткую характеристику Пак Чанёля, начиная с «полный придурок» и «его невеста-лохудра» и заканчивая «о, боже, видел бы ты его тело». Лухан улыбается, выслушивая весь пьяный поток сэхуновской речи, который то и дело переплетается с матерными эпитетами и подробностями его утренней дрочки в душе под запах чанёлевского геля для душа и воспоминания о его шикарном торсе. Обычно весьма проницательный до этого дела Сэхун почему-то никак не собирается признать очевидное – свою влюбленность. Мало того, Лухан уверен более чем на сто процентов (хотя в медицине и не принято давать таких точных гарантий), что это чувство взаимно. И еще – что искра между ними проскочила уже тогда, в песочнице, когда весь такой неповоротливый малыш Чанёль полез защищать малыша Сэхуна, хотя наверняка знал, что снова станет предметом насмешек и издевательств. После второй бутылки Сэхун уже почти не в состоянии ворочать языком, но продолжает что-то бухтеть себе под нос, иногда вздрагивая и даже всхлипывая. Лухан разбирает из его монолога только «я не хотел», «я был маленький и глупый, и… маленький», «даже не поблагодарил его», «он теперь ненавидит меня», «теперь считает меня отбросом», и понимает, что Сэхун вовсе не такой крепкий и сильный, каким пытается казаться. И еще – что иногда даже крестной фее нужна помощь, чтобы найти уготованного ей судьбой эльфа. Почему эльфа – Лухан и сам не знает. Быть может, так захотели звезды, а, может, все дело в магии рождественской ночи. Тащить на себе Сэхуна тяжело и неудобно, особенно, когда он извивается и норовит угодить в каждый подвернувшийся сугроб, просто потому что это весело и ему очень хочется освежиться. – Сэхун, прошу тебя, иди ровно, – Лухан перехватывает парня подмышкой и буквально волочит на себе. – Это максимальная степень ровности, на которую я способен, – пьяно смеется тот и ойкает, когда они все-таки падают, удачно приземлившись на мягкий снег. Он смеется совершенно искренне, по-детски счастливо и открыто, откидывая голову и вглядываясь в густое чернильное небо с мигающими точечками звезд. А потом он резко становится серьезным. – Жалеешь, что приехал ко мне? – тихо спрашивает он, хотя Лухану кажется, что вопрос прокричали у него прямо над ухом. Потому что это как удар по дых – выбивает весь воздух из легких, и хочется сделать новый глоток, но ты просто не можешь. – Сейчас ты мог быть с Бэкхёном, днем вы бы вместе суетились на кухне, готовили и болтали о каких-то бытовых вещах, а вечером сидели в гостиной, на том жестком диване, который ты ненавидишь, но терпишь, потому что любишь Бэкхёна и не хочешь лишний раз ссориться из-за всякой фигни, а ночью вы бы занялись любовью, потому что так правильно и... – Сэхун давится всхлипом, когда его резко дергают за грудки, и он оказывается в вертикальном положении. Лухан подрывается следом и пораженно наблюдает со стороны. Чанёль удерживает Сэхуна за плечи и вглядывается в человека, появления которого так долго ждал. Как бы это нелогично не звучало, но это так. Больше нет этих бетонных стен, нет лжи и фальши. Есть только Сэхун, настоящий. И Чанёль. – Самое время сказать то, что давно должен был, – Чанёль наклоняется и шепчет почти что у самых губ Сэхуна, его взгляд теплый и какой-то… соскучившийся, как будто они просто давно не виделись. У Сэхуна дрожат колени, сердце заходится в сумасшедшем ритме, как от пяти кружек нерастворимого кофе, и алкоголь как-то разом выветривается из сознания. – Прости меня, я был маленький и глупый, и… маленький, – Сэхун опускает глаза на губы Чанёля, ему так невыносимо хочется их поцеловать, что даже если это его очередная галлюцинация, ему уже абсолютно плевать, – Мне так жаль за то, что тогда сказал. И вообще за то, как я себя вел. И спасибо, что заступился за меня тогда. Я до сих пор храню эти формочки в кладовке, и твоя фотография, где ты с хорьком, я до сих пор ее… Это уже стало порядком раздражать, но Сэхуна снова обрывают на полуслове. Но в этот раз – губы Чанёля, властно и настойчиво накрывшие его болтливый рот. Язык проникает в горячую полость и диктует свои правила, хотя, впрочем, Сэхуну это слишком нравится, чтобы пытаться этому помешать. У Чанёля горячие ладони, которые наш герой через секунду ощущает на своих порозовевших от холода щеках, и невыносимые губы, настолько мягкие, что грех их не целовать. –…берегу. – выдыхает Сэхун едва слышно, стоит только их губам разъединиться. И тут же цепко хватает Чанёля за воротник его пальто, уставившись в его спокойные, как во время штиля, глаза. – И вообще, чего это ты меня целуешь? Как же твоя ненаглядная невеста? Чанёль только усмехается, не спеша стряхнуть с себя сэхуновские руки и обнимая того поперек талии. – Если бы ты научился смотреть дальше своего носа, то давно бы заметил, что мы спим в разных комнатах, – Сэхун тут же как-то теряет ядро ссоры, потупляя взгляд, но хватку не ослабляет, – Девушка, с которой я приехал, всего-навсего моя секретарша. Я попросил ее поехать со мной по той же причине, по которой твой друг здесь, – Чанёль кивает в сторону Лухана, который, как бы между прочим посвистывая, ковыряет землю носком ботинка и помаленьку ретируется в сторону дома, попутно набирая в телефоне номер своего парня. – Не хотел, чтобы семья считала меня неудачником, который не в состоянии даже девушкой обзавестись. – Или парнем, – тихонечко напоминает Сэхун, окончательно сдувшись и дав волю смущению, окрасившему его скулы в очаровательный нежно-розовый цвет. – Или парнем, – с улыбкой соглашается Чанёль, приближая к себе парня и ласково отводя его челку с глаз. – Даже не представляю, как мы им все это объясним, – заметно приуныв, замогильным голосом говорит Сэхун. – Как-нибудь выкрутимся, – обещает Чанёль, утыкаясь носом в сэхуновское плечо и прикрывая глаза. На него вдруг наваливается такая вселенская усталость, что хочется упасть прямо здесь и уснуть. – И что, мы теперь типа вместе? – Сэхун старательно пытается не покраснеть еще сильнее, хотя он может, хотя… о, боже, он все-таки сделал это. Чанёль насмешливо фыркает где-то между его шеей и плечом. – Теперь я типа буду прощать тебе жесткий диван, а ночью мы будем заниматься любовью, – он подцепляет большим и указательным пальцами подбородок Сэхуна и проводит языком по его нижней губе, – Хотя, наверное, днем без этого тоже не обойдется. – У меня диван как раз таки мягкий, но есть кот, у которого очень трудный характер, – Сэхун чуть приоткрывает рот, чтобы его бесконечный поток слов не мешал Чанёлю его целовать. – Мягкость дивана мы проверим, обещаю, – Чанёль чувствует, как холодный воздух заполняет его легкие, а приятный голос Сэхуна успокаивает, почти убаюкивает, – а животных я люблю. Сэхун не находит, что еще сказать и чем возразить, потому что – да ну его, зачем все портить, когда так хорошо?***
Уже лежа в своей кровати, Сэхун тихонько поворачивается в кольце обнимающих его рук и смотрит в чанёлевские глаза только на половину осмысленным взглядом, но ему непременно нужно узнать об этом прямо сейчас. – Чанёль. – М-м. – Позавчера на качелях, мне же это не приснилось? – Не приснилось. – А сегодня? – А сегодня Рождество, Сэхун, и все заветные желания сбываются, – Чанёль мягко целует его в уголок губ, и Сэхун сам тянется за повторением, – Особенно, если о них просят влюбленные.