По волне нашей памяти

1909 Меньшевики мрачно курили в редакции "Искры". Очень хотелось отметить выход новой книги Плеханова, но даже позвать на него было некого - своих много, но все не при деньгах, а чужих как-то неудобно. - Ох, - внезапно вспомнил Мартов, - мы совсем про Ленина забыли. - И правильно, - махнул рукой Аксельрод, - он такой вредный. - Извините! Все дружно подбежали к окну. Там стоял широко улыбающийся Ульянов с велосипедом. - Я почему вредный был? - спросил он. - Потому что у меня велосипеда не было! А теперь я сразу добреть начну. И какую-нибудь зверюшку заведу, чтобы жить веселей. Ты домой приходишь - она тебе радуется... Меньшевики сочувственно пожали плечами, глядя ему вслед. Да уж, если бы его уродливая женушка разрешила ему завести кота, глядишь, и не были бы политическими противниками... 1910 После приятно проведенной ночи в пивной сотрудники и собутыльники Ленин и Зиновьев шлялись по парижским улицам, слегка пошатываясь. Выпитого за ночь явно не хватало. Внезапно они наткнулись на какой-то задрипанный подъезд, скрывающий убежище русских эмигрантов под названием "Нора". Хотя снаружи это была скорее дыра. - Так, - решительно заявил Ильич, которого даже сейчас не покидало логическое мышление. - Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, то дыра - это "Нора". - Ага, - звонко кивнул Зиновьев. - А "Нора" - это Сокольников. - Ага. - А Сокольников - это подходящая компания. А подходящая компания - это такая компания... где нас могут, - Ленин выразительно щелкнул по горлу, - чем-нибудь угостить. Решительно зайдя в подъезд, он постучал в единственную дверь: - Эй, кто-нибудь дома? Никто не отозвался. Но Ильич был настойчив: - Я спрашиваю: эй, кто-нибудь дома? Из-за двери внезапно рявкнули: "НЕТ!" Затем совершенно спокойный голос произнес: - И незачем так орать. Я и в первый раз прекрасно слышал. - Простите, - вежливо поинтересовался Ильич, - а что, совсем никого нет? - Совсем никого. - Не может быть, - уверенно обратился Ленин к Зиновьеву, пытавшемуся заглянуть в глазок. - Кто-то там все-таки есть. Ведь кто-нибудь должен был сказать: "Совсем никого". - Он снова поинтересовался у двери: - Слушайте, товарищ Сокольников, а это случайно не Вы? За дверью помолчали, потом ответили: - Нет, не я. - Тогда скажите, пожалуйста, а куда девался Сокольников? - Он ушел к своему знакомому Ульянову. - Ой, - Ильич даже икнул от удивления, - так ведь это же я. - Что значит "я"? - поинтересовались за дверью и веско добавили: - "Я" бывают разные! - "Я" - значит я, Ульянов-Ленин. - Вы в этом уверены? Ленин подумал, пощупал себя и уверенно заявил: - Ну конечно! Дверь приоткрылась, и на лестничную площадку выглянул Сокольников. Задумчиво оглядев посетителя, он констатировал: - Действительно, Ленин. А это кто? - показал он кивком на пытающегося заползти внутрь Зиновьева. - А это Григорий, - с готовностью ответил Ильич, подтащив Зиновьева обратно к себе и возвратив его в вертикальное положение. После осмотра Сокольников бесстрастно сообщил: - В самом деле, Григорий. Ну, хорошо, входите. Радостно устремившиеся внутрь гости не заметили на его лице весьма ехидной улыбки. лето 1917 Ленин спокойно писал очередную обличительную статью против клеветников, изредка смахивая с бумаги гусениц. Внезапно что-то заслонило ему свет. Он недовольно поднял глаза и прищурился: - Кто здесь? - Не пугайтесь, Владимир Ильич, это я. Закутавшийся в одеяло Зиновьев застенчиво водил ногой по траве: - Я вот чего. Если я действительно стою двести тысяч рублей, то... ну нельзя ли мне получить хоть немного наличными, чтобы я мог купить... маленький тортик? Ленин зевнул и пробормотал: - По-моему, тортики сейчас немного не входятбрврдсимост... - Чего? - переспросил Зиновьев, но Ильич уже уткнулся обратно в статью. Тяжело вздохнув, Зиновьев с головой накрылся одеялом и грустно прошептал: - Похоже, что всю жизнь проживешь вот так... без сладкого... осень 1917 На собрании большевики сразу обступили заросшего щетиной Зиновьева, который, залихватски надвинув кепку на ухо, взахлеб верещал: - Эх вы, жизни не нюхали! А я цельное лето - цельное лето: утром покос, вечером надои, то корова опоросится, то куры понеслись... А тут вишня взошла, свекла заколосилась! Пашешь как трактор... А ежели дождь во время усушки, а? И совершенно пролетарским манером деловито задымил папиросой, но закашлялся и долго пытался прийти в себя под дружный смех собравшихся. 1923 Расхаживая по коридору, Рыков поучал Радека: - И ты с-с-скажешь: "Здравствуйте, дорогая жена Б-бухарина. Ваш муж - наш д-друг. Мы рады, что Вы приехали". - А можно я скажу так: "Мы рады, что Вы приехали к нам"... - Это не наша жена. Она приезжает к Бухарину. - Нас, извините, четыре, и он с нами поделится... - хитро улыбнулся Радек. Рыков одернул его: - Жены на ч-четыре не делятся! - А на сколько жены делятся? - Жены совсем не д-д-делятся! Тем временем Зиновьев нетерпеливо расспрашивал Бухарина: - А твоя жена какая? - Она... - Бухарин мечтательно улыбнулся, - такая, она... эм... мечтательная. Не жена, а мечта мужчины. Только она очень хвостливая. - Хвастается? - Нет. Просто она... ну... хвостом вертеть любит. - Как ты? - шутливо ткнул его в бок Зиновьев. Бухарин потупился: - Нет, сильнее. Рыков подошел к ним: - Ждете? - Ждем, - кивнул Бухарин. - В-в-вы неправильно ждете. Вы ждете в одну сторону, а надо в разные. Ты, К-к-коля, жди туда, - он отвел Бухарина к балкону слева. - Ты б-будешь ждать сюда, - Зиновьев был отведен на балкон справа, - а я буду ждать прямо. - С этими словами Рыков занял балкон по центру и удовлетворенно заявил: - Вот теперь мы д-д-дождемся. - Непонятно, - пожал плечами Бухарин. - Зачем ждать в три стороны? Ко мне приезжает не три, а одна жена. - Правильно! Тебе одна, а две остальные - мне и Рыкову, - усмехнулся Зиновьев. - По жене. - А мне? - оживленно поинтересовался Радек. - Не отвлекайся, учи слова! - отмахнулся от него Рыков, напряженно высматривая кого-нибудь вдали. Все-таки нелегкое это дело - людьми управлять... 1926 Было голодно уже второй день. Все-таки жизнь без кремлевского пайка была несладкой. Убедившись, что его никто не видит, Зиновьев попытался вскарабкаться на дуб, на ветке которого сидела довольно упитанная ворона. - Бог в помощь, - внезапно донесся сзади него знакомый голос, и Зиновьев мгновенно съехал по стволу вниз. - Ты шо по деревьям лазишь? Это был Троцкий - тоже грустный и, судя по прокуренному голосу, очень голодный, ведь заполнять пустоту в желудке кремлевским изгнанникам можно было разве что папиросным дымом. - Да вот, - смущенно пробормотал Зиновьев, - птичку... хотел... - Ага. Безнадежный голос Троцкого давал понять, что врать бесполезно, но Зиновьев попытался: - Да я это... гулял... гулял... - Ага. В животе у Зиновьева предательски заурчало. - Выгнали? Потупившись, Зиновьев не ответил. Троцкий подошел к нему поближе и спросил: - А помнишь, как ты меня гонял? - Так я это... - Ну да. Работа такая, да... эх... А я всю жизнь тут мотаюсь - и никто мне сам косточку не даст. - Так я это... - Теперь как я, а? - И Троцкий хрипло засмеялся, дернувшись назад, но схватился за спину и охнул. Воцарилась неловкая тишина.