Право убивать

Мир Армина похож на книгу: хрупкий, шелестяще-бумажный, чуть желтоватый — нет, не потрёпанная газета, а фолиант в выцветшей бархатной обложке. Этот мир полон тайн и знаний, наивных раскрашенных гравюр и мягкого шёпота древней мудрости. Огненные реки рассекают этот мир, и огромные горы вздымаются по краям, и северное сияние освещает его. Этот мир завораживающий, тихий и безмятежный. Но иногда он окрашивается кровью. — Вам не стоит сейчас к нему заходить, — говорит отец, и Эрен хмурится. — Почему? Мы же друзья. — Потому что Армину нужно отдохнуть. Ему сейчас очень плохо. Эрен лишь хмурится сильнее, и отец понимает, что сделал ошибку. — Хорошо, только ненадолго. Они узнают своего друга не сразу: голова утопает в подушке, лицо посинело от кровоподтёков, глаза заплыли. Дедушка Армина сидит в углу, и Эрен не сразу замечает его — он словно часть этой тёмной комнаты, полной резких запахов и тяжёлой боли. Поверх одеяла лежит тоненькая рука, она чуть вздрагивает, когда Эрен громко спрашивает: — Кто? — Потише, — рассеянно говорит отец, записывая что-то на листе бумаги. — Кто с ним это сделал? — снова спрашивает Эрен и сжимает маленькие кулаки. Его резкий голос вспарывает сумрачную тишину, и в прорехе на мгновение мелькает алое, кровавое — ненависть. Армин беспокойно ворочается на постели, пытается приподнять голову. Что-то пытается сказать распухшими чёрными губами. Отец наклоняется к нему, и Эрен подходит поближе. Под ногами звякает, и он с удивлением обнаруживает прямо у постели алюминиевый тазик. На дне что-то жидкое и кисло пахнущее, и Эрен удивлённо моргает. — Осторожнее, — рассеянно говорит отец. — Армин, всё хорошо. — ...книга, — шепчет Армин. — ...книга. — Какая книга? — переспрашивает отец. Дедушка в углу виновато покашливает. — ...он отнял... она была ещё целая... Отец переводит взгляд на дедушку, и тот извиняюще улыбается. После небольшого замешательства отец говорит: — Мы найдём её, Армин, обязательно найдём. Не волнуйся. В его глазах под стёклами очков как на поверхности мыльного пузыря — плывут переливами беспокойство, сострадание и что-то ещё. Что-то ещё, что Эрен видит, но не может описать словами. Вот оно, вот. — Кто это сделал? — Эрен, не кричи при Армине, я же просил тебя быть потише. Эрен поджимает губы, но глаза его странно светлеют. Микаса знает, что это означает. Она не уверена, что сможет удержать Эрена — и что она хочет удержать его. Она подходит к постели Армина, старательно обойдя тазик с рвотой, и берёт в свои ладони его руку, безвольную и холодную. Армин пытается улыбнуться ей, но получается плохо, словно зияющая рана на глазах становится ещё шире. Микаса чувствует брезгливость и злость: будто не Армин это, а кто-то другой, чем-то похожий. И этот другой пытается сейчас походить на него, выдаёт себя за её друга, чтобы помучить её и чтобы посмеяться над ним. Она продолжает гладить его, а Эрен, уклонившись от руки отца, почти падает на постель и шепчет быстро и холодно: — Они пожалеют, они очень пожалеют, Армин. Им будет намного больнее, я обещаю. — Не надо... — испуганно шепчет Армин, но отец уже сгребает Эрена за плечи и подталкивает к двери. — Всё, вам пора, Армину нужны тишина и покой. И помните, — обращается он к дедушке, — ему лучше не вставать с постели около недели. Пусть лежит. И... — он позволяет себе чуть улыбнуться, — читать ему тоже пока нельзя. На прощание дедушка кладёт печальную жёлтую ладонь на макушку Эрена. — Будь осторожнее, мальчик, — говорит он. Отец ничего не говорит Эрену, сколько бы тот ни приставал, как бы ни возмущался. Микаса ничего не говорит, но и отцу, и сыну в её молчании слышится поддержка. — Присмотри за ним, Микаса, — говорит отец, и она понимает, о чём он. Но Эрен хочет, Эрену надо. Эрен прав. Обо всём, что нужно, они узнают вечером того же дня, случайно оказавшись под окнами кухни. — Избить мальчика за книгу, какой ужас, — говорит мать, и к голосу её примешиваются звон тарелки о тарелку. — И никто не помог. Гриша, откуда столько равнодушных людей? Он же мог забить его до смерти. — Потому что точно так же могло достаться кому-то из них, — спокойно говорит отец. — Ты же сама слышала, что он сделал с тем стариком, который ему под горячую руку попался. — Неужели нет никакой управы? — вздыхает мать, и тарелки снова легко позванивают. Эрен почему-то представляет себе этот звук в виде прозрачного кружева, повисшего в воздухе. Синей атласной лентой вплетается в кружево голос матери: — А если точно так же ему однажды попадутся Эрен или Микаса? Отец издаёт смешок. — За Эрена и Микасу я бы беспокоиться не стал... Прости, дорогая, прости меня. Но я ничего не могу поделать с тем, что спившаяся сволочь из трущоб, которой место в тюрьме, — брат начальника полицейского участка. Вот если бы он серьёзно заболел и ему потребовалась медицинская помощь — я мог бы прописать ему цианид для успокоения... — Гриша... — Прости, больше не буду. Надо сказать детям, чтобы были осторожнее... Последнюю часть разговора Эрен почти не слышит. Всё, что ему надо, он уже узнал. В этот квартал Шиганшины Эрену ходить запрещено. Он и не ходил — но сейчас нужно. Шиганшина — небольшой городок, где все друг друга знают. Жители форпостов считаются людьми второго сорта среди тех, кто живёт за основными стенами. Эрен и Микаса не знают, почему так, они не видят разницы. Но эта часть города — действительно самая настоящая людская помойка. Вечер надвигается, и воздух между покосившимися домами становится густым и тусклым, крадёт все краски, приглушает звуки. Тени тянутся бесплотными пальцами к двум детям, что идут по узким улицам, но Эрен топчет тени, Эрен не видит надвигающейся тьмы, лишь алая нить ведёт его, алая нить, состоящая из множества крошечных «убитьубитьубить», слитых воедино. Микаса идёт следом, и перед ней — худая спина Эрена, еле различимые под тканью лопатки. Три тени расщепляются и обретают плоть, и перегораживают дорогу. Эрен моргает. — Это наша улица, — говорит одна голосом мальчика чуть старше Эрена. — Плати за проход или вали, — говорит другая. Микаса выступает из-за спины Эрена. — Заплатим, — говорит она. В Шиганшине не так много девочек с её разрезом глаз, и тени застывают. Приёмную дочь доктора Йегера трудно не узнать. — Ладно, проходите, — фыркают тени и пропадают, истаивают, как дым. Остальные тени принимают разные обличия: вот толстая растрёпанная женщина, сидя на пороге дома, кормит грудного ребёнка, суёт ему в открытый орущий ротик тёмный сосок; вот лежит в закутке между домами человек, вытянув длинные чёрные ноги, и непонятно, жив он или мёртв; вот совсем рядом мужчина и женщина обнимаются, вздыхая и постанывая, прямо на улице. Дом, где живёт обидчик Армина, стоит совсем на окраине, почти у самой стены. Эрен хмурится, поднимая голову. В длинном облупившемся здании с десяток квартир, и спрашивать у кого-то, где живёт нужный ему... Эрен не может назвать его человеком. Эрен даже не может назвать по имени того, кто сейчас нужен ему. Имя достойны носить только люди, а у мусора, у не-людей имён нет. То, как называют обидчика Армина, — не его имя, а лишь знание, нужное для достижения цели. Из окна сверху вылетает бутылка и разлетается острыми брызгами прямо у ног Эрена. Следом из того же окна раздаётся грубая брань, и оба они — и Микаса, и Эрен — понимают, что нашли искомое. К задней стене дома пристроена лестница — шаткая, ненадёжная, скрипит под торопливыми шагами. Микаса спешит за Эреном, а он поднимается вверх, к тому окну. Осторожно заглядывает — но комната уже пуста, однако по разбросанным вещам Эрен понимает — да, это он, это тот не-человек, и вид смятых брюк на полу вызывает у него острую ненависть, и кислый запах алкоголя застилает глаза пеленой ярости. ...Я устала, — доносится до него женский голос через алый туман, через багровую злость. — Устала, слышишь? Теперь этот ребёнок, ну зачем? — Гадёныш мне нахамил, — отзывается низкий хриплый голос, и Микаса еле успевает схватить Эрена за руку. — Он на меня смотрел как на пустое место... — Мама меня уговаривает уйти от тебя... Она знает, что ты меня бьёшь, знает про... Женщина останавливается в дверном проёме, она видна лишь светлым силуэтом, на лице — большие тёмные глаза. — Дети, — растерянно говорит она. — Что вы тут делаете? Микаса дёргает Эрена назад, они чуть не слетают с лестницы, из-под ног брызгают сухие щепки, а они бегут, бегут прочь. — Что ты будешь делать? — спрашивает Микаса — большие чёрные глаза на белом лице. — Убью его, — спокойно отвечает Эрен. — Он не человек, от такого мусора надо избавляться. Они лежат в кроватях, и детский шёпот осторожно касается ночной тишины. — Те, кто... Кого мы убили тогда — они были бандитами, и потому нас только поругали. Если ты что-то сделаешь с этим — тебя накажут. — Это только если узнают, — отзывается Эрен. — Армин где-то прочитал, что преступник не тот, кто нарушил закон, а тот, кого поймали. Микаса молчит. Надо сказать родителям, но Эрен не простит. Кроме того, она тоже хочет смерти обидчику Армина. — Я могу сама убить его, — говорит она. — Нет, я сделаю это сам, — отрезает Эрен. И Микаса сдаётся — потому что так хочет Эрен. Новый вечер снова встречает их тенями, но тени оплывают, тени сторонятся их, словно зная, чувствуя пылающую внутри Эрена ненависть. — Я хочу сделать это в его комнате, когда он будет один, — говорит Эрен. — Ты можешь постучать в дверь и отвлечь его жену. Женщина в квартире не жена, но Микаса не поправляет Эрена, её кровь тоже жжёт предчувствием убийства. Они идут за дом — Микаса должна зайти с парадной лестницы, но она хочет убедиться, что Эрену ничего не угрожает. А там, за домом, они видят вдруг его — обидчика Армина. Мужчина стоит к ним спиной и словно держит что-то перед собой. Потом они различают журчание — он просто мочится под стену дома. Микасе даже в полутьме заметно, как снова бледнеют глаза Эрена, как рот его становится прямой линией. Он вынимает из кармана перочинный нож, раскладывает его и делает шаг вперёд, словно разом забыв обо всём на свете. Мужчина слышит шаги за спиной и оборачивается, и глядит из-под набрякших век: — Тебе чего? Он высокий, Эрен еле достаёт ему до живота, и он явно недоволен. С повисшего члена капает на землю, и прелый запах раздражает ноздри. Эрен делает ещё один шаг — Микаса не успевает перехватить его — и бьёт прямо в пах. Мужчина даже не кричит, лишь удивлённо смотрит, словно не его только что ранили. Эрен бьёт ещё — и на волосатом бедре раскрывается беззвучным криком тёмная рана, и толчками начинает бить густая кровь. — Ты... — сипло говорит мужчина, протягивая руку, и Эрен отскакивает от него и снова выбрасывает вперёд нож, рассекая пальцы до кости. Не-человек издаёт странный скулящий звук, прижимая руку к низу живота и тряся второй, окровавленной, делает шаг вперёд, а штанина уже мокрая от крови, и в ботинке хлюпает. Он делает шаг, другой и вдруг падает на колени, и всё — молча. Эрен с широко раскрытыми глазами — зелёная ярость в них выкипела почти добела — снова делает шаг вперёд, но сверху женщина зовёт: — Ты скоро? И Эрен отступает в спасительную тень соседнего дома, а Микаса снова, как в прошлый вечер, хватает его за рукав и тащит прочь, а следом за ними несётся запоздалый крик. Они спешат прочь, петляют узкими незнакомыми переулками, и Микаса замечает: — Ты не убил его. — Он умрёт, — часто дыша, отзывается Эрен. — Папа однажды не смог помочь человеку на стройке, ему в ногу воткнулся кусок пилы — прямо туда. Он останавливается, переводит дыхание. Микаса замирает перед ним. — Я думал, папа сможет что-то сделать, — говорит он наконец. — А он сказал, что здесь, — испачканный палец тыкает в ткань штанов, — какая-то крупная артерия, и он не может её перевязать, и человеку остаётся жить совсем чуть-чуть. Я видел, как он умирал. Этот... — Эрен кривит губы, — не выживет. Микасе отчего-то хочется знать, почему Эрен тогда хотел ударить ещё раз — наверное, перерезать горло, как тогда в хижине убийце её родителей. Но она молчит, потому что, кажется, понимает — чувствует вместе с Эреном эту потребность ощутить, как угасает жизнь на другом конце ножа в собственной руке. Как почувствовала она — когда ударила в спину человека, душившего Эрена, ударила крепко, обеими руками между ребёр, почувствовав дрожь сердца, которое стукнуло последний раз. Эрен оглядывает себя и замечает, что курточка в крови. — Карла заметит, — говорит Микаса. — Нам нужно постирать, а потом скажем, что ты упал в лужу. Эрен, не отвечая, думает о чём-то, хмурится. А потом просто идёт дальше, и Микасе остаётся лишь идти за ним, верить ему. Они выходят на главную городскую дорогу, и Эрен останавливается перед каменной серой оградой крупной кладки, идущей вдоль дороги. Смотрит внимательно, подходит и с размаху бьёт кулаком, потом вторым. Лицо у него сосредоточенное — он не морщится и словно вовсе не чувствует, что разбивает руки в кровь. Микаса знает, о чём он сейчас думает: «Армину было больнее». — Где это ты так перепачкался? — напускается дома на Эрена мать, и он бурчит что-то про «упал». — Покажи руки. Эрен продолжает бурчать, отнекивается, старается спрятать руки в карманы, но мать безжалостно тянет за запястья — и ахает, увидев сбитые костяшки. — Снова дрался!.. Микаса, пожалуйста, смотри за Эреном, — умоляюще говорит она. — Смотри, даже на курточке кровь. Ну как можно... Эрен шмыгает носом, вид у него злой и виноватый, но Микаса знает — он доволен. Армин раскрывает книгу и показывает пальцем. — Вот тут почти незаметно грязь, правда? Как хорошо, что она нашлась... Смотри, это пирамиды. Так хоронили своих королей древние люди. У него уже почти прошли все синяки, он улыбается и ничего не спрашивает об умершем, которого нашли у дома в луже крови. Это их секрет, их тайна, она лишь потревожит тот бумажно-книжный мир, что снова раскрывается перед Эреном — мир с плоскими горами, из которых вырывается раскрашенное пламя, и бескрайними морями, чьи блекло-голубые воды рассекают нарисованные корабли. Они сидят втроём под солнцем на каменных ступеньках, разглядывая картинки, и им никто не нужен. Они не знают, что в это время не так далеко от них, по ту сторону стены, приближаются трое. Они безоружны, потому что их оружие — собственные тела. Они совсем юны: девочка ровесница Эрена, Микасы и Армина, а мальчики чуть старше. Они тоже верят в то, что могут отличать тех, кто жить должен и кто должен умереть. И у них тоже есть право убивать.