***
Рига, 2034 год.
/POV Стаса/ Латвия давно уже была частью Великой и Могучей. Как и большинство стран Прибалтики. Только населения больше не стало - вирус, непонятного, кажется, даже неземного происхождения, заражал все новых и новых, а Смерти не составляло труда выносить их на костлявых руках. Что это был за вирус - понять не возможно, но противостоять ему нельзя никакими способами. Оставшиеся еще в живых химики пытались создать вакцину, только ни к чему это не привело. А людей с каждым днем становилось меньше и меньше. "Все началось в далеком две тысячи четырнадцатом. Кажется, в мае - мы еще тогда праздновали присоединение к России. Странно было то, что большинство населения проголосовало положительно. Было, вроде бы, первое число - как раз совпадало с Вальпургиевой ночью. Народ веселился, радовался. А чуть раньше, в апреле, был совершен научный прорыв - контакт с неземной цивилизацией. Сами себя они называли флирами - низшие их виды были бледнокожими, высокими бесполыми существами, внешне напоминающими эльфов. Их глаза были миндалевидной формы, полностью темными. Уши были вытянутыми, прижатыми к голове, и у каждой особи - в зависимости от ранга - разнообразные сережки, пирсинги, тоннели... А еще у них были крылья. Их цвет так же зависел от ранга: у самых низших - прозрачные, иногда блестящие; у тех, кто стоял выше - серебрились и переливались бледно-розовыми и синими оттенками. А у знатных флир - или золотисто-белые, с крупными, мягкими перьями, или иссиня-черные, с такими же мягкими и широкими перьями. Когда произошел контакт, они не стали палить из автоматов, или что-либо делать: просто добровольно сдались, лишь сказав, что прибыли с миром. Правительства всех стран устроили тайный созыв, до народа доходили только слухи. Спустя несколько дней по всем официальным каналам президенты вещали, что контакт действительно был установлен и это никак не повлияет на жизнедеятельность, а неземная раса прибыла с целью продолжения рода, так как земляне - одна из немногочисленным цивилизаций, которая может свободно контактировать с флирами...". Но, вдруг, однажды случились какие-то разногласия: правительство и знатные флиры что-то не поделили. Первым предупреждением был публичный расстрел Американской правящей верхушки и большего процента депутатов Белого дома, так как именно Американские власти и флиры что-то недопоняли. Вторым шагом был невинный такой мятежик - все в той же Америке: группа лиц, которых ежемесячно забирали по уговору с ними же, отказалась в последний момент. Подобное расценивалось флирами, как предательство. Провинившихся, естественно, казнили. Третьей каплей стала все та же Америка: на этот раз новая, едва укрепившаяся после революции власть решила разорвать все договоры с флирами. Но это оказалось невозможным: флиры забирали всего лишь по двое человек обоих полов из нескольких крупнейших стран мира - России, Америки и Китая; в замен же почти всему миру давались неограниченные способности, знания и сила. Это сотрудничество было выгодно обеим сторонам - флиры присутствовали на нашей планете относительно не долго, но зато делали огромной вклад в развитие нашей культуры и жизни. И отказ от договора одной из сторон означал крах всей системы. Столь фатального краха не последовало, но население изрядно подчистилось - а все началось, в который раз, в Америке... А еще люди полностью перестали стареть. Я, в свои теперешние сорок пять выглядел на двадцать. С чем это было связано - не известно. И, к тому же мужское население стало более женственным - редко у кого можно было встретить бороду, или грубую "мужицкую" морду. Нет, такие, конечно, встречались. Они были везде; ну, или почти везде. А так же население в большинстве своем сменило ориентацию: все чаще можно было встречать однополые пары на улицах города. И, в большинстве своем, ориентацию меняли парни и мужчины. Девушки же были одиноки. Я давно уже был в этом течении: выбор мой поголубел еще в том же две тысяче четырнадцатом. Но, только постоянного избранника у меня не было: в закрытой лаборатории это было не позволительно. "...Я ясно помню тот день, в июле, когда меня забрали прямиком из института, с пар, как особо прилежного и отличившегося ученика. В первый момент, конечно гордость и радость были, но, как-то они быстро исчезли. В первый раз продержали меня в этой лаборатории не долго: от силы часа два. После каких-то тестов и проверок на знания, отпустили домой. Через неделю история повторилась, только теперь сказали взять еще и немного вещей. В тот раз в бункере-лаборатории я провел около недели в компании весьма интересных людей - тоже химиков-ядерщиков. В третий раз меня забирали ночью, заявившись без предупреждения, лишь объяснив, что теперь я являюсь членом одного из секретных подразделений и работаю на благо нации. Официально, для людей - я мертв, разбился в ДТП. Так как родственников у меня не было, а родители давно умерли, я воспринял это относительно спокойно, хотя, позже, оставаясь один на один с собой, мне казалось, я слышу лязг затачиваемого метала, стук каблуков по каменному полу и злобный, холодный смех. Позже оказывалось, что это галлюцинации. ...Там, в бункере меня привели к самому Путину, предварительно сказав, что написанные мной вступительные тесты оказались почти со стопроцентным результатом. Владимир Владимирович, который на самом деле был хмур и скрытен, поздравил с зачислением на новую должность и сказал, что на меня возлагаются большие надежды. Тем более, после контакта с флирами и полученными от них относительно небольшими знаниями в области ядерной химии, можно сделать что-то действительно полезное". Контракт был заключен сначала на пять лет, после же продлевался. Ежемесячно мне выплачивалась довольно большая сумма денег. Но, я не мог находиться вне бункера более, чем пять часов в неделю. После мне объясняли, что это делается для моей же безопасности. Верней, для нашей: всего в группе было пять человек, а таких групп была не одна сотня и каждые трудились "на благо нации". Ребята, с которыми я работал, были довольно талантливыми. Все примерно моего возраста. Оказалось, мы учились в рядом расположенных университетах. Почти со всеми я ладил. Кроме одного - Макса. "...С самого начала ведения этого проекта, с момента набора и организации нашей группы, нас двоих выделяли, как особо грамотных. К нам обращались за помощью из соседних групп, нас кто-то о чем-то спрашивал. Наша группа была, наверное, самой умственно развитой: мы открывали новые способы скрещивания молекул, изобретали какие-то орудия по утилизации ядерных отходов, производили редкие элементы, едва ли встречающиеся в природе. В группе была всегда согласованная работа: каждый выполнял то, что нужно ему, тем не менее, план мы согласовывали предварительно вместе. ...Поначалу особой конкуренции между нами не было. Мы старались не замечать друг друга. После же, когда нужно было выбирать главного группы, возник спор. В итоге, в группе было двое главных. И здесь же мы общались сухо, сжато, официально. Вне рабочего времени мы старались друг друга не замечать". Мы были ровесниками. Только, как мне казалось, на фоне Макса я выглядел более хрупким, что ли... Максим был чуть шире меня в плечах, выше, а до попадания в "Этот Ад", как он сам называл лабораторию, катался на скейте и имел свою поп-панк группу. Веселая студенческая жизнь была, нечего сказать.***
О том, что на поверхности происходит что-то невообразимое, я узнал от Маши с Илоной - главных соседней группы. Только, по отличию от нашей группы, у Марьи и Илоны была любовь. Какая-никакая, но они, в нерабочее время были вместе, часто их можно было встретить идущими в обнимку. С этой странной парочкой я ладил очень хорошо. Можно даже сказать, что мы были лучшими друзьями. Только они все смеялись и в шутку спрашивали, когда же я буду с Максом. В пример ставили себя, что сначала друг друга ненавидели, а после - сошлись. В ответ им я только говорил, что они равно пропорционально ненормальные, что нельзя было сказать про меня и Макса: мой коллега был гомофобен, как политики; я же испытывал некоторую тягу к своему полу. Я был не против репа и электронной музыки - он же исключительно поп-панк и рок. Дамы же утверждали, что противоположности притягиваются. ...Честно говоря, Голополосов был мне симпатичен, возможно, даже нравился. Было в нем что-то притягивающее, или этот лед в глазах или общая пофигистичность. Да, что уж там скрывать! Мне сносило от него крышу! Запах его одеколона мне часто мерещился в воздухе, мысли о нем не покидали моей больной блондинистой головы. Так же стоит промолчать, что главным героем большинства эротических снов становился именно Максим Сергеевич. Макс же на меня поглядывал с заинтересованностью. Ловя на себе скользящие, обжигающие взгляды, я видел в ярко-зеленых глазах искры ненависти и страсти. Ну, конечно, что еще можно ко мне испытывать! Не любовь же... А в последнее время эти его взгляды заметно участились, да, к тому же, Максим, не сдерживая дистанцию, старался подходить ближе ко мне, или находиться в тех местах где был я. Было интересно и то, что коллега старался меня, как бы случайно коснуться: то локтем заденет, то дотронется, как бы случайно, или еще что-нибудь. А еще он стал раздражительным: часто кричит на остальных, все время что-то вертит в руках, колени никогда не бывают спокойны. Будь я опытным психологом, сказал бы, что в организме Макса не хватает эндорфинов. Но, увы, я был химиком-ядерщиком и, поэтому скажу, что коллеге нужно чаще отдаваться плотским утехам. А еще я заметил, что когда меня нет в поле видимости Максима Сергеевича, то его глаза сереют, становятся более стеклянными, что ли... Это мне удалось увидеть за довольно длительное время. Кажется, что ему не хватает хоть капли любви... "...Когда-то, скорей всего, шутя, Илона рассказывала, что до организации проекта, у Макса была любовь - Настя. Этой девушке тогда было всего двадцать лет, она работала моделью. Любила выпить, в отличие от трезвенника-Макса. Тем не менее, любил он ее только больше. Но, как известно, в один прекрасный день Максима утащили в эту самую лабораторию. Тогда Илона, по ее словам, еще была в Москве и очень близко общалась с Настей. После загадочной "смерти" Макса, Настя не находила себе место: бросила работу, ушла в длительный запой. Некоторые рассказывали, что даже "села" на иглу. В итоге, не выдержав такой потери, Настя прыгнула с крыши. Вот так вот просто взяла и прыгнула. И о ней никто даже и не вспоминал...".***
Вечер. Работа давно закончена, и все мои коллеги разбежались по своим комнатам. Только я оставался в лаборатории. Скоро начнется обход по рабочим помещениям - здесь с этим строго. Если кто-то задержится до одиннадцати-тридцати - отстранение от работы на неделю. Мне же этого и не надо. Только вот уходить совсем не хочется. А нужно. Все же, сделав над собой огромное усилие, поднимаюсь с насиженного места, делая глубокий вздох. В глазах тут же темнеет, а в голову резко ударяет кровь. Резко жмурюсь, задерживая дыхание. Да-а, со мной часто происходит подобное. Переждав минуты три, открываю глаза, смотрю на время - только без четверти десять. Ну, наверное, можно еще посидеть. Вздыхаю, опираясь на стол, и закрываю глаза... "Странно, что бы было, если бы не эта лаборатория, с ее строгими режимами и запретами? Что бы было со мной и со всеми этими людьми? Возможно, мы бы никогда и не встретились, и каждый бы прожил свою скучную жизнь. Если бы не флиры, с их вирусом и ближайшей гибелью Земли, то что бы было со мной сейчас? Скорей всего у меня была бы рыжая бородка, жена и дети. А еще скучная офисная работа, которую я бы обязательно ненавидел...". Не открывая глаз, слышу, как открывается дверь и кто-то входит. В нос мне сразу же ударяет полюбившийся с некоторых пор тонкий древесный аромат. - Станислав Яковлевич? - Медленно открываю глаза и поворачиваю голову. Максим, с очень хитрым видом и с теми же искрами в глазах. На нем белый рабочий халат, под которым, кажется, кроме брюк, ничего нет. Губы растянуты в хищной ухмылке. О-о-очень мне интересен повод недовольства коллеги - Интересно узнать, что вы здесь делаете? Или устав вам до сих пор неизвестен? - С каждым словом он подходит ко мне ближе на полшага, - По общепринятым меркам, - Максим уже почти вплотную подошел ко мне, - вы, уважаемый коллега, давно должны быть в своей кровати. - Расстояние между нами не более десяти сантиметров, - Так в чем проблемы? - Еще на полшага ближе, и я отчетливо вижу пульсирующие зрачки, чувствую тяжелое горячее дыхание. - А, собственно, ни в чем, - говорю я, немного желчно, с придыханием, без стеснения, глядя в глаза цвета стали. - Мне же интересно, Максим Сергеевич, что делаете вы здесь, да еще и в столь поздний час? - Проговорив, облизываю пересохшие губы. Максим ловит этот жест, с какой-то животной жадностью и уже без стеснения пожирая меня глазами. Его дыхание сбитое, горячее, щекочущее, и я его ясно ощущаю. - Ваш ответ, коллега? - Произношу это шепотом, сбито выдыхаю, против своей воли растягивая губы в хищной улыбке. - Kleine Wesen - шепчет на немецком Максим. Не успеваю ничего сказать или сделать, как меня уже грубо и глубоко целуют горячие, сухие губы. Влажный язык касается моих губ, насильно раздвигая и проходясь по небу, ряду зубов, касаясь моего языка. Я же не пробую даже сопротивляться, отвечая на поцелуй и проводя своим языком по губам Максима. Тело реагирует, будто мне, действительно, двадцать лет, хоть я и выгляжу на этот возраст. Его руки сжимают мои ягодицы, прижимая ближе к своим бедрам. Нехило у коллеги так стоит, скажу я Вам! Ну, как и у меня. Поддаюсь напору сильных ладоней и трусь бедрами о бедра Макса. Тот, от столь откровенной шалости несдержанно стонет мне в рот, ладонями только сильнее сжимая мои ягодицы. Когда легкие неслабо так закололо от нехватки воздуха, я на секунду отрываюсь от Максима, но, только чтобы, чуть вздохнув, снова впиться в любимые губы. От такого рьяного движения парень немного опешил, но не был против, тут же отвечая мне, и перехватывая инициативу в свои руки. Плотней прижав меня к себе, Макс расстегивает мой халат. Это удается у него, на удивление, довольно быстро. Пару мгновений - и мой халат вместе с рубашкой летят на соседний стол. Дрожащими пальцами расстегиваю пуговицы на его халате, но руки не слушаются. Все же, изрядно помучившись, делаю это и стягиваю белую накрахмаленную ткань с бледных плеч. Меня грубо куснув-поцеловав за шею, толкают к столу, поворачивая лицом к стене. Одним движением расстегнув мои брюки, Макс стягивает те до колен. Рукой скользнув по спине, заставляет лечь на стол, отклячив задницу, что я послушно выполняю, за что получаю мягкий, едва ощутимый поцелуй между лопаток. Пальцы Макса, скользнув по моей груди, чуть сжав сосок, нырнули мне за спину, пробежались вдоль позвоночника и, опустившись, раздвинули ягодицы. Чуть огладив сжатое кольцо мышц, Максим отстранился. Послышался звук открываемого флакона и снова пальцы, но уже чем-то смазанные коснулись моей задницы, проталкиваясь глубже. От резкой боли я вскрикнул, тут же закрыв рот ладонью. Чуть остановившись, Макс дает мне привыкнуть, но дискомфорт быстро проходит. Второй, третий палец в моем теле приносят уже удовольствие: я стону и выгибаюсь на встречу имеющей меня руке, как последняя блядь. - Ну, не тяни ты уже! - проговариваю не своим голосом я, откинув голову назад, тем самым предоставив Максу вид на мою шею. Эти он непременно воспользовался, тут же впиваясь зубами и оставляя краснеющий засос. А дальше следовали пошлые стоны, вздохи, руки скользящие по телам, искусанные в поцелуях губы и все новые и новые всплески страсти. Мы сливались в одно целое, кусали друг друга до крови, царапали друг другу спины и руки... Не могли насытиться, не могли напиться этой страстью... Воздух стал, как будто, осязаемым, горячим: казалось, его молекулы расширились настолько, что налипая друг на друга, они множились и множились, давя на наши тела. Глаза сами собой закрывались от удовольствия, от осознания того факта, что сейчас именно меня, именно Максим - уже целиком и полностью только моя маленькая дрянь - жарко и страстно берет на этом столе, где несколько часов назад я стонал от горя и одиночества. Теперь же меня переполняли эмоции и чувства. Еще пару движений бедрами навстречу друг другу, невинное касание языком мочки уха - и нас накрывает. Оргазма такой силы я никогда, наверное, не испытывал. Максим же, кончая, то ли простонал, то ли взвыл, заполняя своей спермой, прижимая меня к своей груди. "Это было настолько чувственно и страстно, что мне не под силу это описать даже в своих мыслях. То, как он целовал меня, было незабываемо. Да, и целовал ли? После его поцелуев губы чуть опухают и всегда ярко-красного цвета. Зато прикосновения его рук незабываемы: он сжимает мои бедра одновременно сильно и одновременно нежно, но, после, все равно остаются синяки. Его, чуть грубые ладони просто прекрасно умеют надрачивать, а пальцы с мозолями от гитарных струн великолепно могут гладить и растягивать мое тело. То, как Максим прижимает меня к себе, я промолчу: одновременно ласково и нежно, но одновременно ревниво и грубо. Еще он имеет привычку тереться бедрами о мои ягодицы, словно кот. А на шее у меня еще очень долго осталась та его метка...".***
ПРОШЛО ПЯТЬ ЛЕТ
/ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА/ Флиры все так же населяли Землю. Но чудом российских ученых было изобретено противоядие. Вирус был побежден. Договор с флирской знатью был восстановлен, только от Америки не осталось и "мокрого места" - вирус выжег там все дотла. Остальные же страны остались относительно живы. Флиры же, восстановив нужный им процент населения, согласились на продление контракта, только теперь им нужны были ядерные разработки и отходы. По всем странам были воскрешены и запущены программы по разработке и испытанию атомной и ядерной продукции. Знакомая же нам подпольная лаборатория теперь стала официальной. Ее уровень значимости был немного выше остальных и все из-за того, что набор профессоров и ученых туда совершал президент лично. Да и рабочий план там выполнялся быстрее. "Теперь, когда развитие науки достигло своего пика, можно сказать, что человечество достойно жизни. Когда мы ясно понимаем, к чему мы стремимся и зачем нам это нужно, мы можем работать не покладая рук. В теперешнем мире, где не ущемляются ничьи права и свободы, каждый может работать абсолютно спокойно. Мне же это удавалось. Многое достигнуто было при поддержке любимого теперь человека. Оказалось, мы, действительно, были идиотами: за ненавистью скрывать что-то более возвышенное и светлое в такой форме, как делали это мы, доступно только двум ебнутым людям на этой планете. А, хотя, есть же еще и Маша с Илоной. Про тех вообще стоит молчать. И еще у Максима появилась привычка называть меня нур мейн кляне хенден, что в переводе с обожаемого нами обоими немецкого означало «только моя маленькая дрянь». Да, собственно говоря, я и не против, мне чужого и не надо, своего хватает: любимый муж, двое деток, чем ли не прекрасная жизнь? Наши дети были почти полной нашей копией. И меня не смущал их взрывной характер: производители сами были ненормальные. Саша и Влад – однояйцовые близнецы. И их связь не рушима. Воспитание же их в условиях лаборатории было невозможным и, по сему, я ушел в отставку на основе гражданских прав – на государство я вкалывал уже более двух десятков лет. Максим же последовал моему примеру. Но, и в гражданском браке я не прекратил давно начатого дела: еще до того, как в четырнадцатом году меня забрали, я обожал рисовать карандашом. И вот, спустя двадцать с лишним лет я снова уверенно держу в руке карандаш. И, помимо этого мое увлечение ядерными разработками никуда не делось: у нас на двоих была лаборатория на цокольном этаже. Там, конечно, не такой размах и серьезного ничего не сделаешь, но все же, что-нибудь элементарное, к примеру, разбить на молекулы небольшой кусочек любого материала представлялось возможным. А еще Владику очень нравилось наблюдать за моей работой: ему было безумно интересно разглядывать все схемы, чертежи и планы. Саше же больше приходилось по душе слушать, как его второй отец играет на гитаре и пытается учить его. Не по годам смышленые дети, все в родителей.***
Теперь, когда мы жили в собственном загородном особняке, а государство обеспечивало нас и наших детей, что могло быть еще прекрасней?!"