All My Friends Are Dead

Карл не замечает, как по лицу мутными ручейками стекают мешающиеся с покрывающей щёки грязью слёзы. Карл просто идёт вперёд, бездумно переставляя ноги, у него дерёт горло и болят колени, но не останавливается. Он абсолютно не разбирает дороги, ведущей его через заброшенные скверы и парки, через зарастающие диким плющом дома, через собственный страх, через хватающее подгнивающими пальцами за глотку отчаяние. Они мертвы. Они все мертвы. Карл практически не воспринимает окружающую его реальность, каждое движение – будто на автомате. Он не экономит пули, ему совсем не до того. Когда он слышит где-то в стороне утробный рык, то просто поворачивается на звук и одним точным движением всаживает снаряд в лоб очередного монстра. И затем продолжает свой путь, не обращая ни малейшего внимания на падающее на землю тело, на вытекающие из насквозь прошитого черепа мозги, на белесоватых личинок, выползающих из рваной раны. Он всё это видел. Десятки, сотни, тысячи раз. И поэтому ему просто-напросто плевать. Шляпа сползает с головы, лезет на глаза, и Карл, вцепившись в неё пальцами, судорожным движением стаскивает её и на секунду замирает, вперившись в неё мутным взглядом. Побитая временем, старая, пыльная шляпа. Которая принадлежала его отцу. Сейчас он ненавидит свою память, потому что та подкидывает ему самое свежее и одновременно самое ужасное воспоминание. Глухой хрип. Рука, тянущая к нему свои искривлённые, подрагивающие пальцы. Снова хрип и движение тела по полу, мазок живота по ковру, задирающаяся вверх рубашка и собственный крик ужаса. Пальцы, сжимающие ствол пистолета. «Съешь меня, просто съешь меня. Я смогу без тебя прожить, я смогу». Душащие, раздирающие горло и грудную клетку на тысячи кусков рыдания и нажатый спусковой крючок. Багряная кровь, разливающаяся по ковру и покрытым лёгкой сединой волосам. Собственная блевотина, пачкающая до сих пор бывший вполне идеальным ковёр бывших хозяев дома, попадающая на расставленные в сторону, скрюченные пальцы теперь уже окончательно мёртвого тела. Взвыв, Карл с силой сжимает шляпу в кулаке, едва не протыкая плотный фетр отросшими ногтями, а затем откидывает её в сторону. Он не может на неё смотреть. Он просто не может, и поэтому она остаётся лежать на обочине в жухлой траве. Карл продолжает идти, шаркая ногами и чуть ли не задыхаясь от собственных неутёртых слюней и соплей. Карл совсем не замечает, как дорога начинает подниматься в гору, ему не становится сложнее идти, всё остаётся неизменным. Мир так же наваливается на него сумасшедшим чёрно-белым калейдоскопом, который он не в силе остановить и отложить в сторону. Карл толкает резные ворота, скользя пальцами по холодной стали, и поднимается по заросшей с обеих сторон дорожке. Вокруг него – кресты, чёрные, облупленные, увитые диким плющом. Замечает и отмечает самым краешком сознания – действительность он сейчас способен воспринимать только так. Кресты, плющ, имена мёртвых людей и идущая вперёд тропинка. Его мир сужается, сосредоточиваясь на шаркающих по пыли носках ботинок. Усталость накатывает внезапно, и Карл падает на ближайшую подвернувшуюся скамейку, сжимая пальцы на коленях и опуская голову. Время идёт, время ползёт, медленно, будто чёртовы червяки. Старинные часы расположенной где-то на кладбище ратуши отстукивают мерный ритм, а по лицу продолжают стекать грязные, мутные слёзы. – Почему ты плачешь? Карл поворачивает голову и видит усевшегося рядом мальчика примерно его возраста. У того светлые волосы, немного неуверенная улыбка и невероятно длинные пальцы. – Все мои друзья мертвы, – отвечает Карл после секундной замешки, не отрывая взгляда от глаз и неестественно бледной даже для этого мира кожи неожиданного собеседника. – А что такого? – тот удивлённо хмурит брови, чуть наклоняя голову. – Что такого? – выдыхает Карл. – Что такого? Мальчик пожимает плечами. – Все мои друзья были мертвы изначально, – говорит, окидывая взглядом кладбище, – и я как-то никогда не жаловался. Карл смотрит на него непонимающе, хмурясь, и чуть приоткрывает рот в попытке что-то сказать, но затем снова замолкает. Его сосед по скамейке болтает ногами, отстранёно глядя куда-то вдаль, потом машет кому-то рукой и широко улыбается, и Карл не выдерживает. – Мне пришлось убить своих мать с отцом, – бросает он хрипло, чуть сжимаясь. – Сначала – мать. И сейчас, буквально несколько часов назад – отца. Мальчик дотрагивается до его плеча и сочувственно улыбается. – Мои родители были мертвы всегда, – шепчет он, и его голос почему-то начинает казаться естественным, правильным, будто он всегда должен был быть в мире Карла, но почему-то пришёл в него только сейчас. – Ты, наверное, можешь остаться со мной. Хочешь? Карл кивает, судорожно, рвано кивает. Конечно же, он хочет, Господи, конечно же, он хочет. У него не осталось ничего, ровным счётом ничего, и сейчас он тянется к этому кажущимся не совсем реальным образу. Просто он чувствует, что тот сможет стать его спасительным якорем. Той малой крупицей, которая не позволит ему потерять остатки здравого рассудка. – Хорошо, – мальчик улыбается ему, широко и зубасто. – Пойдём. Он встаёт и протягивает Карлу призрачную, будто расплывающуюся в воздухе руку. Карл хватается за неё, отчаянно, цепко. У него щемит в груди. – Как тебя зовут? – спрашивает Карл, тяжело выдыхая сквозь плотно сжатые зубы. – Никто, – мальчик всё так же открыто улыбается, легко поглаживая пальцы Карла своими. – Меня зовут Никто.