«Славься, смертный Бог!»

Когда стихли последние звуки умирающей машины – шипение и грохот её железного сердца – я очнулся. Я открыл глаза, прозрев и увидев рядом моих любимых мальчиков. Их холодные тела, поглощённые и уничтоженные машиной, лежали рядом, так близко, что я мог бы коснуться ледяной руки Эноха или покрытых пылью потускневших волос Эдвина. Но во мне не осталось сил даже на самое слабое движение. Да, я ослаб, я умирал и медленно отдавался во власть долгожданной госпожи Смерть. Мои мысли стали чисты и наполнены божественной, умиротворённой музыкой покоя. В глубине этих мыслей, очищенных музыкой, я мог расслышать голос Профессора. Он был рядом, вместе со мной в этой забытой Богом глубине, в самом сердце машины. Здесь, где пыль осела на неподвижные тела моих детей и моё собственное замерзающее тело; где свет погас, лампа за лампой, медленно унося с собой последние остатки уходящей жизни. Он исчезал, и тени покрывали сердцевину умерщвлённой машины, и я видел призрак чудовища, которого я боготворил, которого я сам создал и которому позволил извратить собственные кошмарные иллюзии о Новом Веке. И я боялся увидеть, как мои мальчики станут жить в этом проклятом Веке войн, нищеты и губящего прогресса. В Веке людей-свиней, пожирающих друг друга. Вот, что принёс мне призрак Профессора с собой, и я ещё мог слышать его мольбы о том, чтобы я пощадил машину, чтобы остановился и забыл о детях и о своей грешной душе. Но я не забыл, и мне стало легко, как только машина погибла и унесла с собой порождения Ада, в том числе и моего проклятого Бога. Я уловил линии силуэта посеревшего тела Эноха, когда последние лампы над моей головой навеки погасли. И я попрощался с моими мальчиками, принесёнными в жертву машине. И попрощался с машиной, давшей моей жизни новый смысл и уничтожевшей её навсегда. И до последнего мгновения дух Профессора находился со мной, как безмолное утешение моей душе. Как напоминание обо всех моих грехах. Постепенно звуки оседающей пыли и шипения последних угасающих огней растворились в далёких голосах. И я мгновенно узнал их, пробудившись от забытия, и я стал прислушиваться к наполнявшим машину и меня ужасным, но тонким голосам: «Славься, смертный Бог, Ты не будешь забыт! Когда огни погаснут вновь, Ты вспомни о нас!» О, что за чудесные, но несчастные голоса! Я с неизмеримой печалью вспомнил их владельцев: отвратительных монстров, кривых и жирных; их копыта всегда перепачканы в собственном дерьме, гениталии ничем не прикрыты, морды грязные, с бледными пятачками вместо носов, а пасти перекошены пожелтевшими клыками, выросшими наружу. «Славься, смертный Бог, Ты – наш создатель и отец! Покидая этот мир, Мы будем помнить тебя!» Я слышал их прощальный зов, эту мелодию мольбы из нежности и боли. Дух Профессора, витавший рядом, слышал их тоже. Мои дети, мёртвые и холодные, разлагались под эту мелодию. А люди-свиньи, медленно двигаясь в полутьме гигантского, сломанного мной механизма, шли наверх, в город. Уходя, они всё пели, пели, пели... «О, несчастный смертный Бог! Наши страдания остались тебе! Уходя, мы вспомним о том, Как ты плакал в темноте!» И, когда они ушли, их песня растворилась в тишине, долгожданной и тяжёлой, как пыль на моих глазах, и укрывшей нас своим пологом. Такой тишины я не знал никогда в жизни! В её нежных объятиях мы лежали, умирая медленно, бесславно – я и созданный мною Бог. Я угасал, теряя силы, и последним, что я слышал, был звук церковного колокола – далёкий отголосок жизни над нами, много миль над нами... То были живые звуки перевернувшегося во сне Лондона. В последний час жизни сердце моё разрывалось на части от тоски и печали о том, что я больше никогда не увижу его – города, которому я посвятил жизнь! И я лежал в глубине, вместе с телами моих мальчиков и телом Профессора, и я думал о том, что люди-свиньи покинули нас, уйдя наверх. О том, что завод мой будет опечатан, его ворота с печальным скрипом зароются за душами, загубленными в нём, а вывеска с моим именем над этими воротами выцветет, иссохнет и в один прекрасный вечер упадёт на землю. Я думал о том, что Новый Век принесёт городу, и будет ли он так ужасен, как рассказывал мне Профессор. Я думал, думал до последнего мгновения... Но пальцы мои разжались, ноги свела короткая судорога, и кровь перестала литься из моей разорванной груди. И я увидел моих милых мальчиков – Эноха и Эдвина – стоявших надо мною, улыбающихся и протягивающих ко мне свои маленькие ручки. Церковный колокол замолчал. И в этот момент я понял, что наступил Новый Век, и он ничем не отличался от прошлого. Ибо я вышел за ворота своего завода, ведя за руки моих детей, и узрел первые лучи восходящего солнца. И услышал тонкий, нежный голос одного из своих сыновей, произносящий нараспев: «Па-по-чка...»