Я ему верю

Темная спальня. Шторы плотно задернуты. В воздухе повисла давящая тяжесть. Ни единого луча от фонарей не пробивается сквозь плотную ткань. Мне не свойственно такое состояние. Парни бы никогда не подумали, что вечный ребенок Донхэ может сидеть и с такой болезненной отрешенностью разглядывать стену напротив. Достало. Все достало. Почему на концертах всегда так до тошноты весело, что хочется целовать всех на свете людей, улыбаться, каждому признаваться в любви и скакать, как сумасшедший? А потом просыпается неубиваемая горечь. И сжигает тебя изнутри. Дверь приоткрывается, и в комнату проскальзывает Хёкджэ. «Я хочу быть один,» - говорю глазами. Он в ответ виновато и неестественно растягивает рот. Сейчас он как я. С одной разницей. У меня все хуже. Я абсолютно уверен, что у меня все хуже. Не подходи, ладно? Ты не сможешь мне помочь, друг, даже если подключишь свои улыбки до ушей. Плакать не хочется. Тяжелая изматывающая рутина если и приносит удовольствие, то львиная его доля уходит на дыру в груди. Она становится немного меньше, но потом растягивается снова. И так каждый раз. Лёг спать, проснулся через пять часов в лучшем случае, голова не работает вообще. Приезжаешь на шоу или фотосъемки, тебя красят, укладывают. От обильного количества макияжа глаза слезятся, и спать хочется еще сильнее. Как будто макияж изготовлен из свинца, который с готовностью ложится на веки и давит. На съемках спать нельзя. Нельзя показывать, что ты хочешь спать. Попробуй зевнуть — и ты труп. Дыра в груди черная и скользкая. Свожу брови. Как хочется согреться... Чтобы обняли так крепко и держали, пока сам не захочу отодвинуться. Чтобы можно было уронить слезы на плечо, чтобы можно было поймать чужие слезы. Чтобы говорили на ухо, чтобы накрывали одеялом. Любили. Не так, как любят поклонники. Да, они рыдают на концертах, клянутся в любви. Но потом несутся к тебе с безумными, сумасшедшими глазами и хотят разорвать одежду, дотронуться до тебя, откусить кусок твоей души. А иногда взять всего тебя. Есть и другие, конечно. Глядя на которых не хочется верить, что они твои поклонники. Их любовь идет настолько изнутри, так искренне, что невольно пытаешься протереть руками глаза: вдруг показалось? Наверное, можно было выбрать другую жизнь. Но я уже опоздал. Сильно опоздал. Теперь после смеха наступает безмолвная пустота. Вместо дорогого виски — вода, не приносящая даже малую долю облегчения. На плечо осторожно ложится теплая рука. Не выдерживаю. Обхватываю шею друга руками и рыдаю ему в плечо. Глухо, надрывно. Насильно выпуская все слезы наружу; футболка Ынхёка уже намокла. Давлюсь собственными всхлипами и задыхаюсь от нехватки воздуха. Горько, разрывая сердце и голову. Пап, я не думал, что будет так сложно. Руки обнимают меня, держа так, словно я могу вырваться и убежать. - Плачь, Донхэ, давай... И я плачу еще горше, как будто умер еще один близкий человек. Хотя так и есть. Умер. Я умер. Слёзы уже не льются: я просто хрипло вою в шею Хёкджэ, зажмуриваясь до боли. - Все будет хорошо... Он говорит тихо и неуверенно, боится собственных слов. Но почему-то я ему верю. Наконец отпускаю себя и глубоко вдыхаю. В конце концов, пап, я ведь не буду ни о чем жалеть?