Стыд

Форма веток оголённых лихорадящих деревьев возле его дома подобна раскрытой аккуратной ладони, что проводит по запотевшему окну. Рёук нервно сглатывает, наблюдая, как медленно исчезает полупрозрачная влажная пелена, мешавшая ему смотреть за будничной суетой в небольшой квартире в многоэтажке напротив. Ким спешно тушит тлеющую сигарету о блюдечко с райскими птичками, стоящее на подоконнике с потрескавшейся на нём белой краской, и пачкает хвост одной из них пеплом. На сине-золотых пёрышках появляется не первое и не последнее сероватое пятно, которое потом мужчина будет долго оттирать руками, сильно надавливая на хрупкие края фарфоровой тарелочки. Бледные трясущиеся руки Рёука резко хватают бинокль, что лежит на табуретке, стараясь как можно быстрее настроить зум, чтобы увидеть, как капли воды стекают по маленьким пальцам, а потом медленно, прочерчивая полупрозрачные влажные дорожки на запястье мужчины, исчезают за манжетами чёрной рубашки. И даже в своей квартире Ким ощущает смешанный запах свежевыстиранной одежды, противной застоявшейся влаги и табачного тяжёлого дыма, что медленно выпускает из своего рта брюнет в том окне. Рёук видит его размеренное дыхание. Он точно не помнит, когда вся его квартира, обычно светлая и заставленная мебелью, превратилась в тёмную, освещаемую теперь только одинокой ярко-жёлтой лампочкой под потолком, а от матушкиного китайского сервиза, некогда красиво расставленного на полочках в буфете, осталось только одно блюдце. Ким помнит только одно – приезд нового жителя в дом напротив, раздвинутые по разные стороны тяжёлые фиолетовые шторы и пышногрудую блондинку на широкой кровати, озаряемую вспышками фотокамеры соседа. И Рёук, он клянётся в этом и себе и всем святым, в самом начале смотрел только на девушек, абсолютно одинаковых: с густыми золотистыми волосами, пропитанными лаком, молочной кожей и жеманным взглядом из-под сильно накрашенных ресниц. Направляя на них бинокль он чудился, как они принимали такие позы: неприкрытые даже маленьким клочком ткани, блондинки ложились так, что не было видно части их тела, где начинают расти лобковые волосы. Девушки, больше похожие на статичных красавиц из эротических журналов прошлого века, перестали увлекать всё внимание Рёука ровно тогда, когда фотограф вышел из своего тёмного угла, начиная подправлять одной из них причёску. В свете расставленных по периметру всей комнаты ламп сияние белой кожи его рук, убирающих прядь волнистых локонов модели за ухо, казалось ярким и ослепляющим. Его пальцы перебирали её волосы, прилипающие один к другому из-за блестящего лака. Ким снял оттиск с этого момента, сохраняя его у себя в памяти… Отзвуки щелчков затвора его камеры, шуршание его хлопковой рубашки и причмокивание тонких сухих губ витали вокруг Рёука, стоило ему только навести бинокль в сторону окна, просматривая рассеивающуюся тень фигуры соседа сквозь зашторенные окна, когда тот только приходил домой. Плотно укутанный в ароматы сигаретного дыма, Ким тянется рукой к внутренней стороне своего бедра, очерчивая через плотную ткань штанов кривую линию. С его губ тянутся тягучие томные вздохи, а по телу проходит тёплый спазм истомы. Он повторяет все движения соседа за окном, что стоит у окна и ведёт своей влажной ладонью к ширинке тёмных брюк, резко дёргая собачку молнии. Рёук останавливает свои пальцы у края домашних джинсов, поначалу не решаясь отзеркалить всё, что делает брюнет. Но следующее его прикосновение к себе, вздох, который неслышимой волной врезается в висок Рёука, надламывают миг осознанного желания остановить всё, наполняя слабостью и вожделением каждую клеточку тела молодого человека. Пальцы соседа поддевают резинку трусов, ленно проводя линию по едва видимому Киму участку белой кожи. Рёук пытается стать ближе, запуская ладонь к себе в трусы,.. а потом сразу же останавливается, потому что мужчина в квартире напротив запрокидывает голову, скатываясь вниз. Исчезновение фигуры брюнета из поля зрения Кима подобно пробуждению. Он убирает бинокль в сторону и быстро застёгивает молнию своих штанов, стыдливо опуская взгляд в пол и стараясь не вспоминать, что он делал секундами ранее, подражая своему соседу… Каштановая отросшая чёлка падает ему на глаза, застилая отрешённый взгляд, когда он всё-таки поднимает голову и смотрит в окно, где отражается его лицо, перекошенное от так и не наступившего оргазма. Состояние, в которое его погружал фотограф по соседству, ударяло тысячебалльными штормами, и хрупкий Рёук никак не мог противостоять ему. Сквозь стену, создававшуюся вокруг него, невозможно было пробиться: автомобильный гул, телефонные звонки, противный писк часов не могли достичь его слуха. Но он отчётливо внимал каждому движению или звуку, всему, что происходило за окном брюнета. Весь мир был сосредоточен на одной точке, расплывающейся чёрной кляксой вокруг Кима, - всё, что он видел и слышал, стоило ему только вспомнить фотографа, – это он. Где угодно… Даже на забытой Богом остановке с мигающими лайтпостерами, зазывающими афишами и потухшим фонарём, пока Ким ждал свой автобус, промерзая до самых косточек. С ярких листов, наклеенных на доски объявлений, ему улыбались лисьи чёрные глаза, и Ким дичал от страсти. – Чонун… – хрипит Ким, убирая грязное блюдце с подоконника. Имя соседа узнать было не трудно – бабушка, что живёт с Рёуком на одной площадке, рассказала всё, что знала о фотографе из соседнего дома. Рёук чувствовал себя пленником в своей же квартире, когда наблюдал за Чонуном, изгибающимся под лаской своих ладоней. Он полностью подчинялся его движениям, копируя. Его (Рёука) кожа шипела и растрескивалась от лёгких касаний своих длинных пальцев, когда он очерчивал линии своих острых ключиц. Ким весь в дыхании и касаниях Чонуна. Любое движение рукой по своему телу отдавалось тягостными всплесками возбуждения. Рёук в его шкуре. И это конец. Руки Кима сильно давят на края тарелки, когда он подставляет её под струю воды, стараясь отмыть серые пятна. Хрупкий фарфор, на крыльях синей птички появляется едва видимая трещина. Но Рёук, кажется, совсем не замечает, продолжая тереть блюдце и недовольно цокать, когда подушечки пальцев не могут убрать некрасивые пепельные крапинки. Стрелки часов показывают три часа ночи, и Ким быстро протирает посуду жёлтым полотенцем, ставя её на стол. Лампа в его комнате противно мигает, выводя парня из себя, заставляя его некрасиво кривить губы и со всей силы хлопнуть по выключателю. Комната наполнена запахом дыма и противного парфюма Кима – приторно-сладкого. Ему нестерпимо хочется открыть окно, впустив в квартиру немного ледяного воздуха, остужающего и чистого. Рёук медленно шагает к окну, жмуря глаза от противного скрипа половиц, запинаясь о лежащий посередине комнаты бинокль. Парень наклоняется, хватая в руки мешавшуюся вещь, прислоняя её к своим глазам и пытаясь быстро настроить фокусировку. У Чонуна кривая улыбка, вырисовывающаяся на алых влажных губах. И оглушающий смешок, срывающийся с кончика языка, когда он настраивает режим макросъёмки на своей камере, направляя её в сторону окна Кима. Они встречаются взглядами сквозь мутные стёкла, ошарашено вглядываясь в чужие зрачки и видя в их черноте блики самих себя, погружая друг друга в состояние полудрёмы. Яркие машины, быстро проезжающие мимо их домов, разделяемых узкой дорогой, освещают фарами тёмную комнату Рёука, продолжающего шокировано хлопать глазами и не замечающего как оптический прибор выпадает из его рук, падая под ноги и издавая звук бьющегося стекла. А Чонун лишь успевает подловить нужный ему момент, когда Ким наконец смотрит на него прямо и не прячет взгляд карих глаз за тусклыми линзами бинокля.