Капучино

Ладонью скользнуть по теплому, чуть влажному от пота бедру, обтянутому мелкой сеточкой чулка, огладить, чуть оттянуть широкую полосу кружева, чтобы она с едва слышным хлопком вернулась на место. Целовать солоноватые губы, на которых не осталось и следа блеска после часа концерта. Прижиматься к нему, притягивая к себе за волосы, стремясь оказаться еще ближе, подчинить, невзирая на разницу в росте. Ловить губами тихие стоны и вздохи. Чувствовать бедром, что он тоже хочет, что он готов… И хриплым шепотом на ухо твое имя: - Каору… Противный писк будильника ворвался в сознание, разрушая восхитительную иллюзию, разрывая объятья, размывая образ Тошии. Каору вздрогнул и открыл глаза. Реальность встретила белым потолком спальни, противным писком будильника и мучительной эрекцией. Пальцы привычно опустились на кнопку, прерывая утреннюю трель назойливого аппарата, на электронном табло которого светились цифры, оповещающие хозяина о том, что уже шесть утра и не грех бы поднять задницу с постели, чтобы успеть за день сделать всё и даже больше, начиная с явно необходимого сейчас душа. Поднялся, пусть и нехотя, от души потянулся, до хруста позвонков, сгоняя дремоту, и, прежде чем позволить себе расслабиться под теплыми струями, всё же не удержался и включил кофеварку. Без кофе с утра Каору становился невыносимым. Так говорили окружающие, так ощущал себя и сам Ниикура. Теплая вода бодрила, снимая остатки сонливости, но эти сны не хотелось отпускать. Внизу живота вновь шевельнулся тугой горячий комок возбуждения, когда Каору вспомнил, каким мягким и податливым был Тотчи из его снов. Нежный, восхитительно покорный…с тихим стоном он обхватил пальцами возбужденный член, медленно поглаживая, вспоминая… Короткая юбка в совершенно девчоночьих оборках, открытые плечи, дурацкий цветок из ткани в тщательно уложенных волосах, едва не хрустящих от обилия лака… А под юбкой короткие шорты, чтобы не сверкать задницей со сцены… Но сейчас они только мешают… Тошия сам тянет их вниз, словно отпуская себя, позволяя Каору всё. Его бедра восхитительны, а он сам безумно горячий и узкий… И лишь томные, сладкие, чуть хриплые стоны срываются с припухших губ, когда Каору входит, движется, ласкает возбужденный член, беспорядочно и жадно целует, куда придется… Надолго его не хватает – сказывается усталость и почти эйфорическое состояние от обладания Тотчи… Белёсые капли на кафеле и судорожный выдох… Каору провел рукой по лицу, отбрасывая тяжелые влажные пряди. Возбуждение ушло, оставив после себя острое чувство неправильности происходящего. Как и всегда, впрочем. Каждый день на протяжении последних…трех месяцев, верно. Сначала сны, в которых он трахал Тотчи, потом болезненное возбуждение, душ… А после репетиция и совсем другой Тотчи. Со времен тех костюмов, сумасшедших причесок и прочих атрибутов вижуала, прошло десять лет. Впрочем, Тошия и сейчас с удовольствием носил юбки, но теперь они целомудренно опускались до колена. Причин для этих снов вроде и не было вовсе. За чашкой крепчайшего кофе Каору пробежал глазами страницу ежедневника, краем уха послушал утреннюю сводку новостей, успел проверить почту. Эта первая за день чашка была самой важной - из утреннего кофе за много лет Каору создал для себя почти культ. Никаких сливок, никакого сахара, только темная, почти черная жидкость с воздушным слоем пенки цвета коричневого сахара. А после – сигарета. Тоже первая в этот день и самая важная. Завтракать Каору не любил, да и, чаще всего, с утра кусок не лез в горло. Еще раз все перепроверил, долго просидел с сигаретой над эскизами обложки нового сингла, и, вздохнув, отодвинул их в сторону. Этим стоило бы заняться Кё. И кстати, интересно, что же он имел ввиду, когда сказал вчера по телефону, что на репетиции их ждет сюрприз. Зная Тоору, это могло быть все, что угодно, от новой татуировки до заявления, что он решил завязать с музыкой и податься в монахи. Последнего Иноуэ не выдержит. Их бессменный менеджер был человеком, закаленным в бесконечных спорах с подопечными, но и у его выдержки был свой предел. Каору еще успел позвонить и уточнить время фотосессии к новому релизу, которая была назначена на послезавтра. Кажется, это будет самый спокойный их фотосет за последние пару лет. Никаких эксцессов, ничего выдающегося, кроме, пожалуй, Тошимасы в юбке. Снова Тотчи… мысли неизменно возвращались к высокому мужчине, который не отпускал его даже во сне. Почему эти сны начались только сейчас? И почему именно те, давно оставшиеся в прошлом образы сейчас ожили в его воображении? Ответов не было. А сны становились все более изощренными. Каору, конечно, слукавил бы, если бы сказал, что никогда не думал о басисте в таком ключе. Во времена вижуала Тошию подчас было сложно отличить от хорошенькой девушки, и на все эти коротенькие шортики, чулочки, юбочки и прочую дребедень у них у всех не раз вставало. Но дальше быстрой разрядки с мыслями об упругой заднице Тошии, обтянутой мини-юбкой, дело не заходило. А потом они изменили стиль, Тотчи сменил женские шмотки на обычные, и всё как-то само собой прошло и долгое время вызывало лишь ностальгическую улыбку. Тошия временами приходил на репетиции в одежде, поразительно напоминающей женскую, после выхода Уробороса внезапно признался, что хочет вернуть в свой образ юбку, но всё это было уже совершенно другим. А потом, внезапно, в туре Каору приснился сон, как он берет Тотчи в пустой гримерке. А на Тотчи был тот самый костюм с фальшивой грудью, который в свое время вызвал немало сальных шуток в адрес басиста. Тогда, в самый первый раз, Каору списал всё на длительное воздержание, и в тот же вечер после концерта уединился в своем номере с симпатичной девушкой… Кажется, она была фанаткой, но тогда это было неважно… Она не задавала лишних вопросов, была раскованна…в общем, то, что нужно… Да и сам Каору не давал ей спать до самого утра, стараясь наверстать последние месяцы. И все же, несмотря на горячую ночку, под утро ему снова приснился Тошия. И так день за днем... Еще раз перепроверить все перед выходом из дома, убедиться, что все идет как нужно, и прочь из квартиры. Шестнадцать этажей вниз, до подземной стоянки, привычное третье место по левой стороне, на котором припаркована машина. Сухой кивок охраннику на выезде. До студии без пробок полчаса. С пробками, а они есть почти всегда, - полтора часа. А если вдруг не будет, то ему есть чем скоротать время. Проверить звучание, подтянуть разболтавшиеся струны, перечитать интервью, которое нужно утвердить, и перезвонить в редакцию с согласием на публикацию. И конечно, еще одна чашка кофе перед репетицией. В полутемной студии, в одиночестве, пока рядом еще нет флегматично спокойного Кё, присутствие которого даже настораживает в такие моменты, шумного Дайске, пристающего с перенастройкой гитары, привычно уткнувшегося в ноутбук Шиньи и Тошии, стремящегося разрушить холодную отстраненность ударника. Как ребенок… Каору всегда думал, что первым успокоится и отстанет от Терачи именно Тошия. Оказалось, что Дай остыл быстрее. А может, ему просто надоело получать тычки палочками под ребра. Или…а впрочем, это были только догадки. Иногда Каору казалось, что во взглядах ритм-гитариста и ударника, когда они случайно или намеренно пересекались, было что-то большее, чем вежливый интерес. В любом случае, кроме этих взглядов у него не было никаких причин думать о каких-то особенных отношениях между Дайске и Шиньей. Может, ему просто казалось. Тотчи же… Тотчи был взбалмошным, немного рассеянным, даже беспечным. Он тщательно оберегал своего внутреннего ребенка. Но все же… он умел быть и совершенно другим. Таким задумчивым, серьезным, собранным. Особенно когда писал музыку или рисовал. Он выглядел таким…одухотворенным… И казался невероятно красивым в такие моменты. Пробка растянулась на пару километров вперед. Делать было нечего и, под навязчивый попсовый мотивчик по радио, Каору отстукивал ритм пальцами на руле. Невольно, во время таких вот моментов бездействия, его мысли вновь возвращались к Тошимасе и их прошлому. Все эти фансервисные штучки… И их фотосессия… Когда Хара был так близко… Совершенно неприлично близко. Прижимался всем телом, обжигал горячим, чуть сбившимся дыханием шею, почти касаясь губами кожи… Каору бросало в жар, по коже бегали мурашки, а после окончания съемки он сбежал, даже не посмотрев результат, и заперся в душе, чтобы снять сумасшедшее возбуждение, уповая лишь на то, что Тошия не понял причины. Удивительно, что на снимках он выглядел совершенно невозмутимым. Но даже и тогда это наваждение быстро прошло и не возвращалось больше. Они не раз ездили все вместе на горячие источники, на пляж, да просто постоянно переодевались в одной гримерке… И ничего… При взгляде на подтянутое стройное тело Тошии Каору никогда не испытывал ничего, кроме легкого укола зависти – сам он таким никогда не был. А этот, последний тур стал пыткой. Потому что когда Тотчи нагибался, чтобы снять джинсы, Каору едва сдерживался, чтобы не вылететь из гримерки как ошпаренный в поисках любого укромного места подальше от стройных бедер и длинных ног бас-гитариста. И курил. Кажется, еще больше чем обычно. И старался держаться до последнего, каждую ночь, чтобы хоть немного, самую малость отсрочить постыдно сладкие сны. Кофе, сигареты, гитара и нотные листы, исписанные мелкой вязью черных значков. Этого материала хватило бы на пару альбомов, но Каору не спешил делиться своей музыкой с группой. У них было достаточно готового материала, который нужно было в последний раз обкатать и превратить в сильный, красивый и запоминающийся альбом, которого все так ждали. А надрывные, пронзительные мелодии ночных бдений, пропитанных ароматом кофе и окутанных невесомой полупрозрачной вуалью сигаретного дыма, принадлежали только ему. Потом. Все позже, когда будет не так остро, не так сильно чувство, что если он даст их услышать, то признает свои чувства к Тошимасе. Пробка, наконец, сдвинулась с мертвой точки, и Каору мотнул головой, отгоняя непрошенные мысли. *** В студии обнаружился Шинья, как всегда сосредоточенно что-то читавший с экрана нетбука, одновременно разминая пальцы перед репетицией. Его собственный ритуал. Он не мешал Каору, хотя и морщил нос от табачного дыма, а Каору никогда не спрашивал, чем зачитывается драммер по утрам. Каору углубился в чтение интервью, смакуя кофе. Как раз успел к приходу неугомонного Дайске. Уютная тишина была нарушена – Дай просто не умел молчать дольше двух минут, когда находился вне сцены и прицелов камер. Ритм-гитарист заглянул через плечо Шинье, получив от того несильный тычок под ребра, преувеличенно болезненно поморщился, но отстал, предпочтя общество кофеварки. Дай, как и Каору, предпочитал черный кофе. Шинья и Кё кофе не пили. Терачи заботился о здоровье, а Кё слишком любил сонное состояние, чтобы с ним бороться. А вот Тошия… Тошия жизни не мыслил без капучино. Еще одно испытание для его выдержки - зрелище того, как Тотчи слизывает с губ белую молочную пенку. Привычный, совершенно обычный жест, на взгляд измученного ночным безумием Каору, выглядел верхом пошлости. Брюки становились неприятно тесными, и мужчина просто не знал, как заставить себя отвести взгляд, прекратить так откровенно пялиться на губы Тошимасы. Каору чувствовал себя одержимым, психом, кем угодно, только не нормальным уравновешенным человеком, каковым считал себя всегда. За последние три месяца его жизнь слишком сильно изменилась. И Каору пока не мог понять, почему, и к чему это приведет. За мыслями Каору не заметил, как пришел Тошия, и очнулся только в тот момент, когда услышал резкий громкий звук. Оказалось, что Тошия выпустил из рук чашку с недопитым кофе. Каору проследил за направлением его взгляда, пытаясь понять, что же заставило аккуратиста Хару не обратить внимания на расплывающееся на светлом линолеуме некрасивое кофейное пятно. И замер. В дверях стоял самый настоящий якудза. Застегнутая под горло кожаная куртка, черные очки в половину лица, небрежно приспущенные на бедрах брюки. И совершенно лысая голова. Только через пару мгновений до Каору дошло, что перед ним стоит наголо обритый Кё. - Ты…что с собой сделал? – первым от немого изумления оправился Дай. Ке шмыгнул носом, стянул очки и рассеянно провел ладонью по лысой макушке. - Захотелось. Каору вздохнул. Логика Кё была убийственной. - Иноуэ хватит удар. Теперь нужно менять общий образ фотосессии. Ты вообще помнишь, что она через два дня? - Помню, - Кё снял куртку и плюхнулся на диван. – Я уже придумал. Каору махнул рукой. В спорах с Кё было не больше толку, чем в попытках пробить толстую стену головой. - Иноуэ это скажешь. - Скажу. Очевидно, на Кё с утра снова обрушился период отвратительного настроения, как и перед каждым релизом. За пару недель до выхода диска вокалист становился апатичным, немногословным, резко реагировал на замечания. За столько лет все уже привыкли к таким периодам и не дергали его без нужды. Каору мысленно чертыхнулся, представив сцену с менеджером, и отодвинул пустую чашку. - Черт с тобой. Давайте репетировать. **** К концу репетиции Каору чувствовал себя как выжатый лимон. Тоору чуть не засыпал стоя, постоянно лажал, а Дай и Шинья, будто сговорившись, начинали играть быстрее, будто мыслями были далеко. Кое-как, с криками и взаимными обидами, отыграли запланированное, вымотавшись, как после полноценного концерта. А после пришел Иноуэ и Каору выслушал десятиминутную истерику на тему: «Нельзя срывать фотосессию по прихоти вокалиста». И даже заверения Кё в том, что у него есть новая концепция, не успокоили разошедшегося менеджера до конца. В итоге Каору сам не понял, как умудрился уснуть на диване в студии. Просто присел и устало прикрыл глаза, собираясь с мыслями, прежде чем поехать домой. Остальные уже разошлись, и он, по обыкновению, остался один. А проснулся оттого, что его трясли за плечо. Каору с трудом разлепил глаза и прищурился, стараясь сфокусировать взгляд. Пальцев коснулся прохладный пластик – очки. Каору тряхнул головой, надел очки и, наконец, смог понять, что над ним склонился Тошия. Кажется, у него хватило мужества не покраснеть, вспомнив, что ему снилось только что. - Тошия? Ты почему вернулся? Басист смущенно улыбнулся. - Я ключи от квартиры выронил … Вернулся поискать… Но, кажется, придется ехать домой ни с чем… А что тебе снилось? Ты звал меня… - Хара едва заметно покраснел, не оставляя сомнений в том, что интонации Каору были вполне однозначными. - Не помню. Я редко запоминаю, что мне снится, - старая как мир отговорка, работавшая в туре, не подвела и сейчас. Тошия еще раз улыбнулся и шагнул назад. - Ну… я пойду, наверное… Пока. Каору почувствовал, что если он сейчас ничего не сделает, то не сделает уже никогда. Пусть даже ничем хорошим это не закончится. - Тотчи, - мягко, вкрадчиво, нагло копируя бархатные интонации Дайске. – Подожди. Может, сходим куда-нибудь вместе? Или у тебя планы? - Но… мне нужно успеть еще взять дубликат ключей в домоуправлении… - Можем заехать за ключами, а после сходить куда-нибудь. Каору мысленно отвесил себе затрещину. Даже не вдумываясь, было понятно, что он пытается навязаться. Тошия замялся, а потом, словно что-то решив для себя, улыбнулся. - Может, поедем к тебе? Черт с ними с ключами, завтра заберу, никуда не денутся. Возьмем пива, пиццы и посмотрим телик? Или закажем из ресторана что-нибудь? А вот теперь Каору испугался последствий таких посиделок. Вдвоем с Харой, в одной квартире, с алкоголем… И знать, что ночью Тошия будет спать в соседней комнате… - Поехали, - вырвалось, и сам не осознал как. Потому что хотелось. Потому что уже очень давно они не сидели так просто вдвоем. Потому что, в конце концов, было уже все равно, что алкоголь развязывал язык и ослаблял самоконтроль. И, подхватив ключи от машины, Каору вышел вслед за просиявшим Тошией. *** - Ты в последнее время сам не свой, - Каору чуть не захлебнулся, когда Тошия произнес это, задумчиво покачивая перед лицом серебристой банкой на манер маятника. Они сидели в гостиной в квартире Каору. Фоном работал телевизор, включенный на каком-то музыкальном канале, на журнальном столике расположились ресторанные коробки с едой и банки. - С… с чего ты это взял? - Каору натужно прокашлялся. - Ты отстраненный… в туре постоянно раздражался по поводу и без, избегаешь меня… - Если бы я тебя избегал, ты бы сейчас здесь не сидел, разве нет? – Каору закурил, выпуская дым в потолок. – Просто устал. Да и вы не даете мне лишних возможностей отдохнуть. Сингл, туры на носу… - Нет, ты не понял… Это другое…Ты всегда много работаешь и устаешь, и все, что ты сказал, для тебя не в новинку… Но… ты другой сейчас. Когда ты в последний раз по собственной воле оставался со мной наедине? Почему ты зовешь меня по имени во сне так, словно любовнику на ушко шепчешь? И в туре так же было. Что с тобой творится, Као? Ты куришь, как паровоз, осунулся так, словно почти не спишь, срываешься на всех… Что-то произошло? Каору вздохнул. Даже алкоголь не смог оказать такого влияния, чтобы можно было сказать. Да и ничего бы не могло, наверное. Больше всего хотелось малодушно слинять на кухню, от греха подальше. Чтобы не чувствовать на себе испытующий взгляд и не давать ответов. Он просто не мог сказать Тошии, что с ним произошло. - Ты преувеличиваешь. Просто заработался и все, - Каору поднялся. – Я за кофе. Тебе сварить? Отвлечься, все равно на что. И пусть время к полуночи. Каору так привык оттягивать сон кофе, что уже не мог без чашки ароматного напитка вечером. Тошия изумленно посмотрел на него поверх банки, кивнул и залпом допил остатки пива. Если он и хотел сказать что-то еще, то Каору лишил его этой возможности, быстро ретировавшись на кухню. Сейчас было не до размышлений о том, как это выглядит. Привычное гудение кофеварки и шипение взбиваемой молочной пенки немного успокоили. Каору снова закурил и привалился к стене возле окна, бездумно глядя на городские огни. Все это было неправильно, от начала и до конца. И этот вечер, и вопросы неожиданно наблюдательного Тошии, и его собственное позорное бегство под дурацким предлогом. В любой другой ситуации они бы посмеялись, надрались до зеленых чертей и уснули вдвоем на диване. Но все осложняла чертова бредовая одержимость Каору. Потому что сейчас любой неосторожный жест Тошии мог привести к непредсказуемым и неприятным последствиям. Об ином развитии событий Каору не думал просто потому, что считал это лишь фантазиями, не имеющими никакого отношения к их с Тошимасой реальности. - Каору… - тихий голос над ухом. Он дернулся, задевая плечом стоящего рядом Тошию, и только теперь понял, что сигарета, дотлевшая почти до фильтра, обжигает пальцы. Поспешно затушил окурок в пепельнице и повернулся к Тотчи. Тот, будто почувствовав момент, когда его кофе будет готов, а может, просто услышав, что кофеварка перестала шипеть, взбивая пенку, пришел как раз вовремя и теперь держал в руках чашку с капучино. И Каору с обреченностью приговоренного к смертной казни проследил за тем, как Тошия осторожно, чтобы не обжечься, отпивает глоток кофе и облизывает губы, на которых осталась пенка. - Вкусно, - Хара блаженно прикрыл глаза, и это стало последней каплей в чаше терпения Каору. Буквально вырвал из рук Тошии чашку, отставляя ее на подоконник, и подался вперед, впиваясь в сладкие желанные губы. Кажется, за эти пару секунд, пока он стоял, прижимая к себе стройное сильное тело, чувствуя бешеный стук собственного сердца, его кровь успела вскипеть. Так сладко…так желанно… Так остро… Но Тошия не отвечал. Он вообще ничего не делал. Просто стоял и позволял себя целовать. Каору отстранился, уже понимая, что только что испортил все, что вообще можно было испортить. - Прости. Я не хотел, чтобы так… - Каору отвернулся и ссутулился, опершись руками на подоконник, закрыв глаза, пытаясь унять сумасшедшее сердцебиение и просто не видеть ошарашенного Тотчи. И охнул, когда почувствовал на своей талии сильные руки. Тошимаса прижался всем телом, утыкаясь подрагивающими губами чуть пониже уха. - Какой же ты дурак, Каору... – ты невольно вздрагивал от горячего дыхания, обжигающего кожу. – Я не слепой… не глухой… и не идиот… - Я не… Не считаю тебя идиотом… - мысли путались, низ живота сладко и немного болезненно тянуло. И тонкие сильные пальцы Тошимасы, поглаживающие живот, совсем не способствовали связности мыслей и невозмутимости. - Тогда скажи мне… Скажи, что с тобой. - Тотчи…что ты вытворяешь? - Мне прекратить? – теперь уже полноценный поцелуй за ухом. Каору хрипло рыкнул и резко извернулся в объятьях Хары, хватая за руки и жадно впиваясь в губы. Перехватывая инициативу, стремясь подчинить, выразить в этом грубоватом, жестком поцелуе все те ночи, все те полубезумные утра, всё свое желание… Хара подчинился, сладко, тихо постанывая в поцелуй, прижимаясь крепче. Каору сходил с ума от ощущений. Он слишком хотел…слишком давно… И, уже не контролируя себя, толкнул Тошию к стене, вжимаясь всем телом, запуская руки под одежду. Чувствовать его…упиваться его запахом, его вкусом, обладать им… Тошия был совсем другим… Ничего подобного Каору никогда не чувствовал… Под пальцами, под губами было чувствительное, гибкое, сильное тело… Твердые рельефные мышцы, гладкая кожа, совершенно мужской запах… Он стремился покрыть поцелуями каждый сантиметр этой восхитительной кожи, коснуться каждой чувствительной точки…. И упивался сладкими, тихими, хриплыми стонами и вздохами в ответ на свои ласки… И уже неважно, что не хватит ни сил, ни терпения добраться до спальни, что Каору с утра недосчитается пуговиц на рубашке, а майка Тошии, кажется, порвалась, когда Каору ее нетерпеливо стягивал. Кожа к коже, тело к телу… и пусть от окна веет декабрьским холодом – ему жарко. Жарко от сумасшедшей страсти, с которой ему отдается так давно желанный Тошия, жарко от собственного возбуждения… Тотчи неподатлив, нет никакой смазки, кроме собственной слюны, и все же, пусть медленно, осторожно, мучительно долго, но Каору готовит его… Тошия болезненно жмурится и стонет, уткнувшись горячим лбом в холодное оконное стекло, стискивая пальцами подоконник. И только когда Каору задевает твердый бугорок простаты, с его губ срывается мягкий, едва слышный стон наслаждения… - Еще… И теперь уже можно немного ускорить темп, лаская Тошию, слушая эти едва различимые стоны, переходящие во всхлипы. Хочется… безумно хочется, но все еще страшно причинить ему куда большую боль… Только сейчас Каору жалеет, что никогда не пробовал с девушками так… потому что идиотское чувство растерянности не отпускает, перекрывая даже сумасшедшее желание. - Ну же… Каору… - Тошия почти хнычет, уже сам неистово насаживаясь на ласкающие пальцы. - Потерпи… я не хочу… делать больно… - он чувствовал себя жалко, не в силах объяснить, что не имеет ни малейшего представления, что же делать. Одно дело – неистово трахать Тошимасу во сне, где можешь все, и совсем другое – так… Тошия судорожно выдохнул и отстранился, опускаясь на колени. И Каору пришлось срочно искать опору, чтобы не упасть, когда мягкие теплые губы обхватили член, а язык с силой прошелся по головке. Восхитительно…сладко…порочно… Тошия, кажется, имел немалый опыт… Меняя ритм, то почти невесомо касаясь языком ствола, то с силой, быстро и ритмично посасывая… И, точно угадав момент за секунду до того, как Каору уже готов был излиться в жаркий умелый рот, сжал член пальцами у самого основания, вырывая у него разочарованный стон. И снова это его привычно пошлое облизывание губ. Каору грубовато потянул Тошию за волосы, вынуждая подняться и толкнул к подоконнику, почти заваливая на него. Бас-гитарист зашипел от прикосновения ледяного стекла к разгоряченной коже, но в следующий миг уже отвечал на поцелуй, забыв о холоде. От неловкого движения руки, когда он потянулся, чтобы обнять Каору, на пол полетела забытая чашка с остатками кофе. Но это последнее, о чем Каору мог думать сейчас, когда Тошия обнимал его, прижимаясь всем телом, притягивая ближе и обвивая ногами, когда болезненно возбужденный член терся о ложбинку ягодиц. И Каору наконец решился… Осторожно толкнулся в жаркое, такое невозможно узкое тело, срывая с губ Тошии болезненный вскрик. Сильные пальцы басиста впились в плечи, наверняка оставляя синяки. Тошия отчаянно, болезненно жмурился, и мелко часто дышал, словно старался таким образом уменьшить боль. Каору кусал губы, из последних сил сдерживая желание двигаться. И только когда гримаса боли оставила лицо Тотчи, он позволил себе… Узкое, непривычное тело поддавалось с трудом… Но так хорошо Каору не было до этого ни с кем. Пусть приходилось сдерживать себя, пусть иногда становилось почти больно и самому, когда Тошия зажимался от боли. Но когда они все же поймали общий ритм, Тошия расслабился, а его тело привыкло к Каору…когда Каору задел ту самую сладкую точку в теле Тотчи… Началось настоящее жаркое безумие. Тошия неистово подавался навстречу, стонал и вскрикивал, судорожно скользил дрожащими пальцами по спине Каору в попытках притянуть еще ближе, будто желая раствориться в нем. Подставлял шею под жадные поцелуи и сам нетерпеливо целовал, кусал губы Каору. Его собственное имя, произнесенное припухшими от поцелуев губами, казалось высоким, почти музыкальным и невероятно возбуждающим. Это было странно…так хорошо, что казалось очередным безумным сном, бредом воспаленного и отравленного Тошией разума. И каждый стон казался последним перед неумолимой трелью будильника. Но Тошия никуда не исчезал, и лишь стонал все громче, все слаще, судорожно стискивая талию Каору ногами, так, что он не выдержал и подхватил Тотчи под колени, удерживая, раскрывая сильнее, толкаясь еще глубже в ставшее таким податливым тело. Тошия пока еще негромко вскрикивал от каждого неистового толчка, метался под Каору, как безумный… Вьющиеся волосы влажными прядями липли к коже и стеклу… Алые, зацелованные и искусанные губы судорожно ловили воздух… Восхитительный… страстный…желанный… И сейчас он принадлежал только Каору. - Каору… Као… прошу… еще… немного… совсем… - бессвязный, едва слышный шепот. Тошия стискивал пальцы так, что Каору было больно. От этого причудливого смешения боли и удовольствия сносило крышу. Наверное, Тошии было больно. Наверняка – неудобно. Факт – он, как и сам Каору, совсем не думал об этом. И, отдавшись сумасшедшему ритму, Каору очнулся лишь когда Тошия невозможно сильно сжал его в себе, высоко, сдавленно вскрикнул и между их телами разлилось влажное тепло. Каору хватило всего пары толчков в подрагивающее тело, чтобы последовать за ним и буквально рухнуть сверху, тяжело прерывисто дыша и чувствуя бешеное биение его сердца, которому эхом вторило его собственное. Хотелось остаться так навсегда. Потому что сейчас не было ни вопросов, ни нужды что-то говорить, ни даже необходимости просто смотреть в лицо Тошимасе. Каору не был уверен, хочет ли он знать, что обо всем этом думает Тошия. Но вот он пошевелился и чуть болезненно застонал, пытаясь выпрямиться. Наверняка разболелась спина от холода и неудобной позы, затекли все еще покоящиеся на плечах Каору ноги. Каору нехотя отпустил Тотчи и опустился на пол, прислонившись спиной к стене и закрыв лицо руками, пытаясь собраться с мыслями. И почувствовал, как Тошия сел рядом. - Я… - Если ты сейчас извинишься, то группа лишится Лидера, - Каору вздрогнул от ощущения теплых сильных рук, обнявших его. – Дурак ты… Неужели совсем ничего не видел дальше себя? - Я… Я не понимаю, о чем ты… - И не нужно… Просто позволь мне остаться рядом, - Тошимаса легкомысленно чмокнул его за ухом. Каору вздохнул, оборачиваясь, обнимая Тошию. - Я бы не смог тебя прогнать, даже если бы захотел… Ты мне нужен, Тотчи… Я с ума сходил три месяца… И вздрогнул от едва различимого шепота: - А я ждал этого вечера десять лет… Мы квиты, верно? Вместо ответа Каору опрокинул Тошию на спину, нависая над ним, жарко целуя. - Еще как… Под пальцами было что-то холодное и неприятно липкое. Каору с изумлением взглянул на ладонь, а затем на лужу на полу. Он успел забыть об опрокинутой чашке. - Ты загубил чудесный кофе, - Тошия тихо фыркнул. - Я сварю тебе еще. Утром… А сейчас бегом в душ и в постель, - эйфорическое состояние прошло, оставляя привычные заботы. И хотя ужасно не хотелось завтра выскакивать из постели пораньше, но обязанностей никто не отменял. Этой ночью Каору не снилось ничего. Блаженное, давно забытое чувство покоя, тепла и уюта, и крепкий сон счастливого человека. Тошия во сне прижимался к нему всем телом, обняв и устроив голову на плече. Это утро встретило его привычно противной трелью будильника, заспанными глазами его прекрасного наваждения и нежным, медленным, таким сладким сексом. А на кухне в это утро рядом с чашкой с крепким черным кофе примостилась большая чашка капучино с высокой шапкой воздушной молочной пенки. И, кажется, впервые Каору признал, что его пристрастие к кофе все же нельзя назвать совсем уж вредной привычкой, раз она привела его в это счастливое утро. И пусть между ними еще очень много недосказанностей, впереди множество проблем, ссор, взаимных обид, но сейчас, за чашкой ароматного кофе, с сигаретой, глядя, как Тошия облизывает с губ белую пенку, Каору твердо знал, что он счастлив.