Смех

Он никогда не слышал её смех. Не слышал ни единого вздоха, грозившего превратиться в раскаты смеха - ни переливчатого, как волны моря, которого он никогда не видел; ни протяжного и заливистого, как страдальческий вой; ни безумного и облегчённого, как удовлетворение очередным сражением и выигранной жизнью. Ни смеха обречённого, ни смеха садиста, охваченного азартом —никакого. А ведь ему было бы плевать на смысл оттенков... Ту Одершванк лишь улыбалась иной улыбкой — не такой, как у Эспады и половины Нумеросов; без злобного задора перед очередным кровопролитием, без высокомерия, без жестокости, без вызова. Но никогда не звучал смех. Не смеялась она и наедине со своей фракцией, как бы та не пыталась вызвать то самое явление аффективных эмоцией — смех. Она лишь улыбалась краем рта с застывшей в глазах злобной обречённостью. Тоскливо глядя поверх своих присягнувших на верность франсьонов, тех, кого называла друзьями — в видимое лишь самой себе нечто... Возможно, о прошлом она помнила больше, чем он сам. Не было ли чистым безумием говорить в этой свалке ненужных существ в ненужном мире о человечности, читать чью-то беспомощную и бесполезную здесь писанину, словно стремясь нагнать человека в себе, безвозвратно ушедшего? Впрочем, что говорить — все они, бредя из одних барханов в другие, неопределённо смотрели в оставшуюся позади черноту, ожидающую их впереди; с суеверием, свойственном человеку, инстинктивно поднимали тусклые глаза к зависшему в пустоте месяцу, вечному молчаливому зрителю разыгрывавшихся в пустыне трагедий. Родной-неродной спутник, декорация, которую со временем перестаёшь одушевлять... И в этой пустоте, поглотившей и изъевшей их души до такой же пустоты, остался лишь смех. Как эхо от их голосов, как неясная тень тех людей, которыми они когда-то были. То, что отличало их от животных... ...но не у неё. Он не знал, что её покалечило больше — бессмысленные, безнадёжные, бесконечные скитания или что-то иное. Не знал, что не позволяло ей сгорбиться, обхватив притянутые колени и уткнуться в них лицом, в ожидании чего-то, что никогда не придёт. Не знал, что заточило её в промежуток между ненастоящими закатом Лас Ночес, забытым всеми, и рассветом, которого никто не ждал. Не знал, что сделало её глаза похожими на разбитые окна нежилых домов - что за жизнь бросила в них камень, отбежала под негармоничный звон осыпающихся осколков, как уличный мальчишка, и ещё раз бросила... И он не знал, как поймать её мысли, текущие сквозь его. Не знал её смеха — самого искреннего, что было в них... И лишь временное дежа вю, смутная амнезия при превращении в ребёнка дала ей заслуженное право забыть, кто она и где, о шлейфе грехов, который остался в веренице уже давно занесённых песком шагов истерзанных ног, реальном, как собственное дыхание. И тогда она даже не спрашивала позволения у себя, у своей цепи принципов и запретов... Смеяться. До слёз, до изнеможения, до подобия вальса, которого она никогда не видела. Вскидывать ладони, замотанные в лохмотья, как уличный мальчишка, в непринуждённом смехе скаля здоровые желтоватые зубы, не думая ни о чём, просто живя, просто раскрываясь... *** В лицо своим потенциальным палачам они долго смеялись и скалились, как готовящиеся к смерти собаки. Пришельцы из Сообщества Душ не пощадили никого. Даже исполнявший свой военный долг Тесла отошёл в мир иной, храня скорбное молчание, обрёл свой заслуженный и дарованный покой, блестят застывшие слёзы в застывших глазах запрокинутой в смертельной агонии головы. Так символично крупны солёные капли, пролитые в сиянии лучей искусственного солнца, такого несправедливо-яркого над разыгравшейся трагедией. Скоро и самому можно будет пасть на песок, не моля об отмщении ни за себя, ни за других — второй раз ведь не умирают, верно? Единственный застывший глаз будет сухим, как и у ребёнка с зелёной шевелюрой, отдыхающего у камня. Квинта сам бросился на чужой меч, вырвав наказание за свой излишне горделивый смех — желанное, заслуженное. А тому ребёнку с замотанными в лохмотья руками, раздираемому двойственностью своей натуры, предстоит ещё жить и жить. Смеяться над более подходящими вещами, чем кровь слишком слабых, чтобы покончить со своими мучениями, противников у ног. Смеются ведь над чем-то лёгким, ненавязчивым... В мире людей потеряется её настоящий смех: станет не более, чем частью декорации к очередному не-трагифарсу. И так будет лучше... Пусть не будет слишком сложна её жизнь: Нериэл ведь никогда не смеялась, отстаивала своё право одного из сильнейших... И не ему, смеющемуся и побеждённому, о ней волноваться — слишком много чести для той, что никогда не смеялась. Большинство из последних пяти членов Эспады никогда не были так сильны, чтобы сдерживать рвущий лёгкие нервный смех. Они уже в прошлом. Слишком надоедлив был вызывающий смех — исступлённая мольба о смерти, о конце... Просто в этом ненужном мире с ненужными существами смех был подобен слезам.