Неправильный выбор

Румпельштильцхен не был красив, не был силен — зато его глаза излучали теплый, живой ум. Мила сама не понимала, с чего ей взбрело в голову однажды заговорить с ним — эдакий робкий молодой человек, не чета сильным и уверенным мужчинам, которых она уважала. И первый разговор, конечно же, не заладился — Румпельштильцхен смотрел себе под ноги и заливался краской, как девушка. Мила, конечно же, заскучала и поспешила закончить беседу — она ушла, не оглядываясь, не зная, с каким застенчивым восхищением Румпельштильцхен смотрит ей вслед. В его глазах Мила выглядела яркой жар-птицей — задорная, бойкая и красивая девушка. Не отдавая себе отчет, он, возможно, уже тогда мысленно решил, что поймает эту жар-птицу за хвост и не даст ей улететь. Другой раз они случайно разговорились на деревенском празднике. Румпельштильцхен набрался смелости и пригласил Милу танцевать, и, когда она скорее из удивления и любопытства согласилась, воспрял духом. Все-таки отец не до конца испортил ему жизнь; может быть, кто-то и презрел бы сына деревенского труса, но не Мила, которую романтическое воображение украшало самыми немыслимыми цветами. А Мила вдруг обнаружила, что может рассказывать о своих мечтах (ей хотелось путешествовать), честолюбивых устремлениях (девушка хотела стать великой художницей), да о чем угодно — этому странному на первый взгляд, тихому человеку с теплыми глазами. У него были красивые руки, и в танце он всячески старался не наступить Миле на ногу, хотя было очевидно — танцевать не умел совсем. Да и кому нужно было с ним танцевать — чаще всего он сидел где-нибудь в углу с отрешенным видом, и думал — думал Бог весть о чем. Мила ненавидела пьяниц — Румпельштильцхен смущенно признался ей, что его слегка тошнит даже от пива. Конечно, это было уже слишком, но Мила только посмеялась — возможно, она сама перебрала этого самого пива, и ее тянуло в откровенность, в смех, в веселую болтовню с внезапно разговорившимся и так не похожим на других Румпельштильцхеном. В нем была мягкость, деликатность, чувствительность — в целом, все то, что мужчине совершенно ни к чему, а деревенскому — тем более. Но никто еще не был так предупредителен с Милой, ни у кого не было такого особенного восхищения в глазах при взгляде на нее. Не просто грубое плотское вожделение, которого Миле хватало и во взглядах других парней. Нет, тут было то самое, что происходит между важными господами, когда любимая ставится на пьедестал, как нечто хрупкое и прекрасное, когда ей посвящают стихи и песни — и Миле это нравилось. В песнях дело быстро делается, в жизни еще быстрее — не успела Мила опомниться, как уже была законной супругой Румпельштильцхена — праздничное платье, удивленно-недоверчивый, счастливый взгляд мужчины, стоявшего рядом, деревенский священник, что соединил их руки. Дальше — в туманных мечтах — рисовалась жизнь, которой оба хотели, где случилось бы что-то необычное и интересное… но тут нагрянула война. Не с кем-нибудь, а с чудовищными ограми. Мила слабо пыталась отговорить мужа идти на войну, но, чего уж греха таить, втайне и она хотела, чтобы он показал, какой он — не то, что жалкий отец. Мила надеялась, что Румпельштильцхен вернется если не героем, так закаленным в битвах воином, и исподтишка грызшая ее мысль, что муж все-таки слишком нежен, слишком мягок для мужчины — исчезнет навсегда. Да, он был мил, добр, она ценила все его хорошие качества, в том числе трудолюбие и скромность — но чего-то не хватало. И вот оно, это «что-то» — Мила подспудно боялась, что вышла замуж не за того мужчину. Румпельштильцхен обязан был доказать обратное. Все эти надежды разлетелись, как пыль, как только до Милы долетели вести с фронта. Только что разрешившись от бремени (она была так счастлива! ведь Румпельштильцхен любил детей), Мила не выдержала удара. Румпельштильцхен изувечил себя, чтобы не пойти на сражение, а его боевые товарищи погибли. У них тоже были жены, дети, семьи — но они не отступили, когда нужно было сражаться. Не струсили, отчаянно шептала себе Мила (нет, плакать она не будет — ни за что), а были тверды и мужественны. Значит, она все-таки ошиблась. Чего еще она не разглядела в Румпельштильцхене? С его точки зрения ситуация выглядела по-иному. Неожиданный страх перед судьбой и нелепая вера в слова провидицы — Румпельштильцхен уверял, что бросил все и искалечил себя, чтобы не оставить сына сиротой. Мила знает, как рос он сам — почему она ему не верит? Если бы все дело было в страхе, разве бы он не сбежал раньше? Но нет, ему ясно предсказали, что Белфайер лишится отца, если он, Румпельштильцхен, окажется на поле боя. Мила не верила — ожесточившись, замкнувшись в себе, она с горечью повторяла, что выбрала не тот путь, и теперь прикована, как цепями, к своей судьбе жены деревенского труса. Ее слишком язвили насмешки окружающих, чтобы в сердце оставалось сочувствие для мужа — а ведь сжималось-то оно, сердце, сначала, когда на первые ее жестокие слова Румпельштильцхен ответил полным боли и немого укора взглядом. Порой Миле даже хотелось, чтобы он прикрикнул на нее, заставил замолчать — но он молчал сам, и, возвращаясь из кабака пьяная, она безжалостно мешала его с грязью. Порой Миле казалось, что она понимает это отчаянное, беспомощное, но все же настоящее, что жило в муже и мешало жить ему самому — и тогда ей просто хотелось бежать, потому что помочь она уже не могла и не хотела. У нее едва оставались силы любить, хоть как-то, маленького Белфайера, но мальчику было лучше с отцом, и тот самозабвенно возился с ним, рассказывал что-то на ночь, укладывал спать, иными словами — матери меньше пекутся порой о детях, чем Румпельштильцхен-отец о своем сыне. И, глядя на них двоих, на Бэя, которому папа был дорог таким, какой он есть, Мила чувствовала себя лишней — и снова хотела бежать. Каждый день одно и то же, уныние, скука, тоскливые, вечно просящие прощения карие глаза и привычная репутация жены человека, который трусливо сбежал с войны — все это угнетало. Видимо, так и суждено было медленно гнить Миле, если бы не капитан Джонс, появившийся в ее жизни — и, несколько раз посидев с ним в кабаке, Мила сразу поняла, что вот оно: то, о чем она мечтала. Приключения, путешествия, новая жизнь, а потом — она вернется и предложит сыну, уже взрослому мальчику, то же самое. Мила не замечала, с каким равнодушием выбрасывает из своих мыслей мужа, его боль, его нежелание терять родных и близких — Румпельштильцхен уже не значил для нее ровным счетом ничего. Она вообще о нем не думала. И отгоняла любой намек на мысль, как плохо будет мужу без нее, что он скажет сыну — нет, обо всем этом Мила не думала, поднимаясь на палубу пиратского корабля, на котором должна была уплыть в новую, захватывающую жизнь. Она ни разу не оглянулась — и только когда осталась наедине в каюте, вдруг подумалось, что сейчас дома (дома? уже нет) тихий вечер, Бэй, печальный, сидит рядом с отцом и слушает… что тот рассказал? Что мама уплыла на большом красивом корабле и не вернется? И, представив себе это, Мила спрятала лицо в ладони и от нахлынувшей тоски заплакала — бурно, отчаянно, в голос, не слыша, как Киллиан спускается в каюту и зовет ее. Но это прошло — слезы, неуверенность, печаль по оставленному сыну — прошло и сменилось уверенностью, что все будет хорошо. Тогда Мила была уверена, что сделала правильный выбор…