Удавки и куклы

Он прогибается в спине, тянется наверх, и у Кайто от этого движения – от одного чертового поворота – захватывает дыхание, как у девчонки. Хотя уместней, наверное, сравнивать с девчонкой Лена, по-детски гибкого и как две капли воды похожего на ту, мертвую. Им обоим, и Гакупо, и Кайто, на роду было написано любить эту смешливую добрую девочку до гроба; девочка умерла; у девочки – брат – неотличимый, только лопатки сильнее торчат. Что было? Что стало? Кайто прослеживает взгляд Гакупо, провожающий каждое движение; они отражают друг друга в точности, как Лен и девочка; это похоть. А еще, вспоминает Кайто, они с горя забрали мальчишку себе, дураки были, не думали, во что это может вылиться. О, взгляни на меня, Рин, любовь моя, смейся, живи!.. Но Лен поворачивается. То, как они похожи, только бередит рану. - Это ненормально, - шепчет Кайто стене. – Ее я любил не так. Они с Гакупо – дерганые, отражающие друг друга в зеркале марионетки, - выходят из комнаты боком, пряча топорщащиеся штаны; Лен подстригает кусты роз на веранде. Каждый день превращается в муку. Когда Лен, застывает, задумываясь, его так и хочется окликнуть чужим именем; Гакупо ошибается однажды; завтрак проходит в мертвенной тишине; в горле сквербит. Глаза Лена тускнеют и выцветают, и каждый раз, когда он поднимает их, Кайто чудится немой упрек, беззвучный вопль. Дома пахнет болезнью. Они перестают выходить на улицу. Лен по полдня сидит на веранде. Веранда выходит в маленький неухоженный сад, замкнутый с трех сторон обшарпанными стенами соседних домов. Гакупо играет, запершись в комнате. Кайто сидит в зале, слушает обрывки мелодий, доносящиеся сверху, и смотрит на фигуру Лена через стеклянную дверь. Солнце. Тишина. Мир мертв. Они тихо сходят с ума, закрывшись сами в себе; Кайто смакует воспоминания о Рин: она смеется и машет ему рукой, она желает спокойной ночи, она тянет его за собой. На ее лице – дрожащие тени листьев, платье испачкано черничным соком. Резкий взвизг скрипки. Когда Кайто открывает глаза, он видит только старые полосатые обои и слепящие блики на двери на веранду. Полдень. Гакупо спускается по лестнице с грохотом и, пряча глаза, падает на диван напротив. Лен, кажется, оборачивается, беззвучно щелкают ножницы, и на пол падает черный в своей красноте бутон розы. Они сходят с ума окончательно еще не сразу, еще не тогда; но начало их безумия Кайто почему-то упрямо отсчитывает от этой случайно срезанной розы, не раньше и не позже. Дни тянутся и тянутся, становится жарче – на улице, наверное, середина июля. Однажды стучится разносчик газет, Кайто выходит на ступени крыльца; улица слепит глаза и оглушает шумом, у мальчишки противный визгливый голос, Кайто щурится и, не дослушав, захлопывает дверь. Благословенная тишина. Когда Кайто оборачивается, он видит, что Гакупо стоит на лестнице, в опущенной руке – скрипка, он смотрит мимо Кайто и мимо двери. На секунду становится страшно. Невозможно понять, о чем думает этот человек, и они вдвоем заперты в четырех стенах этого дома; вспоминая суету на улице, Кайто думает, как же они дошли до такого. Воздух между Гакупо и Кайто будто искрит, они встречаются взглядами – у Гакупо глаза больные, шалые; Кайто закусывает губу. Лен входит в комнату, едва слышно хлопнув дверь, и напряжение спадает. Это немного странно, ведь именно Лен – причина их помешательства. Лен спрашивает: - Кто приходил? - Неважно, - отвечает Кайто, язык едва ворочается в пересохшем рту, отвыкшем от разговоров. - Продукты заканчиваются, - говорит в пространство между Гакупо и Кайто Лен, и, будто осмелев от звука собственного голоса, продолжает: - Кто-то должен за ними сходить. Я уже не могу готовить из того, что у нас осталось. - Давай сходим вместе? – легко откликается Кайто, чувствуя небывалый прилив сил. - Хорошо. Кайто улыбается, Лен хмур, Гакупо запрокидывает голову. С того дня они начинают много и часто разговаривать, хотя Гакупо и не принимает в этом участия. Кайто чувствует себя обновленным, ожившим заново, он смеется и, легко и свободно, говорит, говорит, говорит – дома становится светлее. Потом Гакупо совсем перестает спускаться вниз. Лен и Кайто по очереди носят наверх еду и оставляют ее у двери в комнату, но Гакупо, кажется, к ней и не притрагивается. Когда он наконец спускается на завтрак, на него страшно смотреть; у него запавшие глаза и пересохшие губы. Когда Лен передает ему тарелку, Гакупо хватает его за руку, притягивает к себе и целует. Тарелка падает на пол. Рассеявшаяся было тяжесть возвращается и бьет по нервам, сбивая дыхание; время застывает – или тянется так медленно, что его течения не заметно. Когда Гакупо отпускает его руку, Лен отшатывается и врезается в ошеломевшего Кайто спиной. Лен поднимает голову и обреченно смотрит Кайто в лицо, а тот видит только его губы, влажные после поцелуя. Дышать становится больно. Кайто наклоняется. Кайто целует его. Лен не сопротивляется. Больше Лен на веранду не выходит. Они больше не целуют его – в губы. Его раскладывают на двоих, жадно и неторопливо; и, пока кто-то входит в него, Лен рассматривает выцветшие полосатые обои. Он не плачет, но его глаза краснеют. Его расцарапанная спина больше не заживает. Его, куклу в разорванных тряпках, они отмывают от спермы и крови, сталкиваясь руками и едва удерживаясь от того, чтобы не наброситься снова. Они целуют ему ноги и клянутся в вечной любви, пока натягивают на него чужое и болтающееся на груди платье. Лен думает, что он мертв. Его под руки подводят к высокому темному зеркалу, и – о насмешка! – в ее платье становится только очевидней, что это он, а не она. Лен не знает, что за пелена застилает глаза этих двоих. Его ноги подкашиваются. У Гакупо сердце щемит от нежности. Кайто готов носить его на руках, как хрустального. Лен чувствует себя куклой. Они спят с ним – то вместе, то по очереди, и чем дальше, тем грязнее становятся их слова. - Тебе нравится, Лен? Тебе нравится? – сбивчиво шепчет ему на ухо Гакупо. Он больше не ошибается с именем, но это уже не может ввести Лена в заблуждение. Когда кто-то поднимает его руку, она безвольно падает на покрывало. Кайто протяжно выстанывает его имя, кончая, а Гакупо трется сзади. Иногда Лен думает, каким был этот дом, когда сюда приходила в гости сестра. Они никогда не сделали бы такого с ней. Раньше он молился каждый вечер, но теперь он чувствует себя слишком грязным для этого. Они обнимают его, а он не может оттолкнуть их рук. Они загоняют его в ловушку и медленно и осторожно, целуя его руки, затягивают на его горле шелковый шнур. Иногда его выводят на веранду – под руки, его ноги слабеют и заплетаются с каждым шагом. Его сажают в кресло, как старика, и укутывают ему ноги пледом. Они суетятся, неумело задевают розы и постоянно зовут его по имени. "Лен, Лен, Лен!". Ему нравится сидеть на веранде. Ему видно небо и его никто не трогает. Правда, после таких дней они хотят его еще больше, чем обычно. Его платье вытирается на локтях, на подоле расплываются жирные пятна – кормят его тоже с ложечки, но они этого не замечают. Лен больше не хочет жить. - Давайте поднимемся на крышу, - просит он однажды вечером тихо. Это первый раз, когда он что-то говорит, за много недель; они соглашаются. В детстве это было любимой их с Рин проказой, когда они приходили в этот дом. Они вылезали через чердачное окно и балансировали на черепице, Кайто смеялся, оседлав конек, а Гакупо ругался, наполовину высунувшись из окошка, но потом тоже присоединялся, и они запускали воздушных змеев и говорили и смеялись, двое детей и двое подростков. Лен не вспоминает об этом. Но на крыше он наконец чувствует себя достаточно сильным, чтобы оттолкнуть их руки. Когда Лен шагает с карниза вниз, (мостовая внизу булыжная) Кайто видит за его спиной широкие белые крылья. Но Лен почему-то не летит, а падает. Изломанное тело на мостовой. Под ногами дрожит черепица. Свет гаснет. Темнота.