Wrong door

С того времени, как его нет, прошло два месяца, четыре часа и двадцать шесть… Двадцать семь минут. Я не считаю специально, просто каждая секунда моей жизни кажется невыносимо долгой. Я не перестаю ждать, что он вот-вот выйдет из-за угла. Я по-прежнему заказываю для него чизбургер каждый раз, когда покупаю еду. Я так и не смог выбросить его ужасные кассеты; даже если я их не слушаю, они всё равно валяются в коробке за сиденьем Импалы. И я постоянно по ошибке заказываю в мотеле комнату с двумя кроватями. Но самое плохое — я все ещё сажусь в машину не с той стороны. Каждое утро, едва разлепив глаза и с похмелья, я дохожу до машины и падаю на пассажирское сиденье. Иногда мне требуется полных пять минут, чтоб осознать, что машина не двигается с места. После одной особенно бурной ночи, которая включала в себя парня по имени Росс, девушку по имени Кэнди и больше алкоголя, чем вообще было легально продавать в одни руки, я сидел в машине добрых полчаса прежде чем вспомнил, что мой брат не придёт. Не сегодня и никогда больше. Эта чертова Импала. Слишком много хороших воспоминаний о Дине было связано с этой машиной. Он учил меня её водить. Та ночь с фейерверками. Ночь, когда он пел песню Металлики снова и снова, пока не убедился в том, что я её запомнил («for whom the bell tolls… time marches on…»), а потом заставил меня петь без фонограммы (и я всё ещё помню слова). Сотни часов, что мы провели в ней. Разыгрывая друг друга (я так и не смог исполнить ту шутку с ложкой во рту, жаль), смеясь, разговаривая, уезжая в закат (иногда в буквальном смысле). Я ел и спал в этой машине рядом с человеком, который был для меня важнее всех, человеком в кожаной куртке, запах которой напоминал ему об отце, а мне – о нём. И сейчас мне больно при одном взгляде на машину, в которой я вынужден проводить так много времени. Долгое время его сиденье пахло, как он. Я мог бы сказать, что я никогда не откидывал водительское сиденье, не устраивался на нем так, чтоб сильнее ощущать этот запах и не спал так всю ночь, но это было бы ложью. Мог бы сказать, что делал это не так уж и часто, но на самом деле я спал так до тех пор, пока аромат не начал ослабевать и в итоге стал моим вместо его. И я особенно не хотел бы признавать, что я не надевал на сиденье полиэтиленовый пакет в тщетной попытке сохранить аромат. И раз уж начал говорить об этом – я никогда не надевал его куртку, не носил его оружие и не использовал оставленный им шампунь. Как вообще можно пережить потерю человека, который был для тебя важнее всего? Единственного, кто у тебя был? Конечно, у меня были Бобби, Джо и Эллен, но они никогда не были мне так близки, как Дин. Разумеется, я люблю их. Но просто… У Дина есть (было) достаточно места в сердце, чтоб любить меня и их. Возможно, со мной что-то не так, но я никогда не был способен на это. Я скорее буду полностью предан одному человеку, чем смогу так сильно любить несколько людей одновременно. Дина было достаточно для меня, и, хотя я знал, что рано или поздно он меня покинет, я цеплялся за него сильнее, чем когда-либо цеплялся за Джесс. Родственные души многих людей – их возлюбленные, иногда — лучшие друзья. По злой насмешке судьбы мне достался мой брат. Он был единственный человеком, к которому я всегда возвращался. Он был тем, кого я всегда принимал обратно, несмотря ни на что. Он был единственным, чье место в Аду я готов был занять. И именно он был тем, кого я потерял. Очевидно, все близкие мне люди умирают. Все, кроме меня — того, кто не хочет быть живым. Я знаю, что должен чтить память жертвы, которую принёс Дин, живя на полную катушку. Он бы хотел, чтобы я был счастлив. Чтобы у меня была девушка, дом и дети. Всё, чего мне так хотелось до того, как он ворвался посреди ночи в мой дом и вытащил меня на поиски отца. Наверное, мне не стоило надеяться, что он поймёт, что без него всё это не было мне нужно. Он никогда не смог бы жить подобной жизнью. Мы никогда не стали бы соседями, чьи сыновья росли бы вместе и были лучшими друзьями. Он не смог бы жить в одном месте, с одной женщиной – так он не был бы Дином. И я становился всё более и более зависим именно от этого «Дина». А теперь он мёртв. Мне пришлось уложить его тело на сиденье (чертовой Импалы) машины и отвезти его туда, где я мог его похоронить. Это была самая длинная поездка в моей жизни. Несколько людей (я уже не помню, кто именно) предложили мне помочь копать могилу. Я не позволил. Они также пытались заставить меня сжечь его тело, но я сказал, что оно понадобится ему, когда я его верну. Видели бы вы их лица. Я никогда по-настоящему не верил, что смогу вернуть его; мне просто хотелось иметь шанс когда-нибудь увидеть его призрак. Дождь лил как из ведра той ночью, когда я копал его могилу. Мне приходилось стоять по колено в грязи. Четырежды я поскальзывался, дважды уходил полностью под землю, а тело Дина лежало всё это время в Импале. На заднем сиденье всё еще осталась кровь — Адские Псы оставили на нём много ран. Бобби пытался отчистить заднее сиденье паром, но я буквально вышвырнул из машины парня, которого он нанял это сделать, сел в машину и уехал. Так или иначе, копание казалось мне вечностью, и я был в грязи с ног до головы, когда закончил; в конечном счёте я получил яму, полную воды. Я положил тело Дина в лужу и вычерпал всю воду, которую смог. И потом я похоронил его. Я связал две палки, чтобы сделать крест. Рыдания тонули в порывах ветра, а волосы скрывали слёзы, застилающие мои глаза. Меня трясло так, что мне понадобился час на то, чтоб сделать простой крест и еще двадцать минут на то, чтоб воткнуть его у изголовья могилы. Это было жалко, совершенно неадекватно, но это было всё, что я мог сделать, чтобы дать понять, что под всей этой грязью лежит человек. Что там мой брат, самый невероятный человек из всех, кого я знал. Мёртв. Под слоем грязи. Вот. Он существовал. Он действительно был, просто сейчас он мёртв. Я достаточно умён, чтоб понимать, что он не вернётся. Я сделал всё, что мог, включая попытку заключить сделку, и всё кончено. Смерть победила. Дина больше нет. Теперь, когда мне нечего терять, всё, чего я боюсь – забыть о нём. Конечно, я не забуду о том, что он существовал, или что он был моим братом, или что он любил свою машину. Я боюсь забыть маленькие детали. Улыбку «Привееет, Сэмми!». То, как он танцевал и исполнял барабанное соло («heeeeat of the moment…»). То, как он пытался говорить с набитым ртом. Как поднимал бровь. Как он переплетал пальцы, лениво садясь и наклоняясь вперёд. Как заставлял меня напиться и на следующий день издевался надо мной («Знаешь, от чего бы я сейчас не отказался? От жирного чизбургера, поданного в пепельнице…»). Как он жевал ручку, а потом улыбался тебе так, будто бы не делал ничего отвратительного. Как он мог заполучить любую девушку – в любом месте, в любое время. Я уже чувствую, как мои воспоминания о нём ослабевают. Когда я закрываю глаза в попытке вспомнить его лицо, я вижу размытый образ, идеализированная совокупность того, как он выглядел на протяжении всей жизни вместо чёткого изображения. А мне бы хотелось помнить его до мельчайших деталей. Хотелось, чтоб он преследовал меня в виде призрака, потому что так я хотя бы не потерял его. Забавно, как я пытаюсь вести себя, как нормальный человек и в то же время разрываясь внутри оттого, что не могу вспомнить, каким бальзамом после бритья он пользовался. И в невероятно грустном смысле забавно, как меня иногда бросает в слёзы при виде вещей, которые ничего не значат для посторонних людей, а мне напоминают о нём. Я не могу смотреть на людей в зеленой армейской форме, на мёртвых кроликов («И вечно кролик попадает под раздачу…»), на бензин для машины («Топливо для детки»). Ни у кого не должна вызывать слёз заправка машины. Я не хочу забывать его, но время идет… И я становлюсь старше, меняюсь, а он вечно останется тем же… Даже сейчас я не перестаю садиться на другое сиденье Импалы. Я не хочу переставать. Потому что это значило бы, что я пережил его смерть, и это означало бы, что я забыл о нём.