Мальчик в полосатой пижаме

Какое значение в нашей жизни имеют стереотипы? Вопрос, которым задаются практически все и ответ - не дающий свободно жить многим поколениям. В мое время все было иначе. Человека могли закидать камнями, либо подвергнуть смертной казни - за одно лишь неправильное слово. Тогда это было обычным делом, подобным пыткам никто и не думал сопротивляться. Люди было песчинками, под тяжелыми подошвами функционеров. Раса, богатство и то - какого цвета кровь течет в жилах, могли решить твою дальнейшую судьбу. Частично весь этот бессмысленный хаос был сравним со средневековьем, когда египетские правители могли распоряжаться жизнью раба одним щелчком пальца. Холод, голод и нищета были неотъемлемой частью существования. Но тогда в моем понимании еще не существовала жестокость. Мой отец был военным: добрым, справедливым и самым лучшим человеком из всех, что я знал. Я любил свою семью. Возможно, не дорожил и не думал о ней, но любил. До сих пор в сознании всплывают теплые и мягкие руки матери, сладко пахнущие персиковым печенье. Объятия - что вырастили меня в доброте и любви. Я был слишком молод, чтобы вдаваться в подробности, которые происходили за бетонной оградой моего большого уютного дома. Это был тот самый незабываемый возраст, который многие классики с придыханием называли – юность. Да, я был юн, и достаточно ветрен, чтобы запах свежих листьев и бескрайние поля маргариток, смогли заставить меня садиться за чистый пергамент. Но возможно мои неустоявшиеся принципы и легкомысленность спасли меня, от ошибок, совершив которые я бы жалел всю оставшуюся жизнь. Моя голова была затуманена романтикой и мыслями о первом поцелуе с горничной Фридой, чтобы видеть немного дальше ее полных аппетитных ножек. Я мечтал стать исследователем, отправиться в Болгарию или Китай, чтобы покорять горы и вершины. Ездить в дальние плавания и путешествия. Я желал величия. Ведь путешественники чаще всего натыкаются на что-то стоящее, которое и не терялось никогда, просто лежало себе смирно на одном месте и никого не трогало в ожидании, когда его обнаружат (например, Америка). Иногда же исследователи находили нечто, что лучше было бы и вовсе не искать (Забальзамированные мумии не вселяли ничего кроме страха и отвращения) Так я и нашел тебя. Гуляя по заброшенному лесу, не далеко от своего жилища. Ты явно принадлежал к первой категории находок, хоть и не лежал, но сидел на земле – смирно, никого не трогая, будто только и ждал, когда же тебя отыщут. Отодвигая тяжёлые ветки можжевельника, я и представить не мог, что наткнусь на огромную территорию - со всех сторон изолированную колючей, заржавелой проволокой. Место было пустынным. Казалось, что все в округе вымерло, судя по безжизненным домикам с деревянной черепицей и грязным телегам, которых я впредь еще нигде не видел. Ничего не понимая, я уже развернулся уходить, когда заметил небольшой предмет. Точку - которая выросла в кляксу, потом в пятно по мере моего приближения, затем в силуэт, и наконец в мальчика. Он был меньше меня, и выглядел каким-то потерянным. Невероятно худым и изможденным. Одет он был в такую же полосатую пижаму, как и остальные люди за оградой, которых я разглядел позже. В матерчатую голубую шапочку из под которой виднелись грязные клоки волос. Ни ботинок, ни носков. Из-под штанов торчали только тощие ноги. А на рукаве он носил странную красную повязку со звездой. Когда я подошел к пареньку - тот сидел, скрестив ноги и невидяще глядя в пыльную землю. Услышав шорох шагов, он испуганно поднял голову, и я увидел его лицо. Странное лицо, прямо скажем. Некогда красивое было видно. Кожа была серого цвета, но такого оттенка серого, которого я ещё никогда не видел. Большие блестящие глаза отливали пожухлой травой, белки были очень белыми, и когда он посмотрел в мою сторону: сердце пропустило удар и мне почудилось, что на лице незнакомца ничего больше и нет, кроме огромных грустных глаз. В тот момент я мог бы поклясться, что в жизни не встречал такого тощего и унылого человека. Глядя на него, я раздумывал: не спросить ли почему он такой странный, но опасался, что вопрос прозвучит слишком грубо. Уже в те свои года я знал, что некоторые люди, когда им плохо не любят расспросов. Это глупо и бессердечно, по крайней мере. Иногда они сами все выкладывают, а бывает, молчат месяцами, привыкая и раскрывая свое сердце перед другим человеком… Месяцами и я решил узнавать его, расспрашивая и успокаивая, тщательно взвешивая свои слова. Моя экспедиция увенчалась успехом: я нашел его. Существо - человека так непохожего на других. Обитающего по ту сторону ограды и мне было бы обидно честно говоря, если бы в тот момент я упустил удачу, спугнув паренька. Мною двигало врожденное любопытство и нечего больше. Тогда ничего больше. Помню я уселся на землю по свою сторону ограды, скрестил ноги подражая новому знакомому, и пожалел, что не захватил с собой шоколада или булки. Настолько изголодавшимся выглядел он. - Я Луи, - с улыбкой произнес я. - Ну, я тогда Гарри… - Гарри – Какое странное имя подумал я, ведь ни одного человека с таким именем я до этого не встречал, - Мне нравиться какой звук получается, когда его произносишь. Будто свежий ветерок подул. - Мне тоже нравиться твое имя. Будто кто-то растирает тебе ладонью руки, чтобы согреться. - У тебя случайно нет еды? – Жалобно спросил он. У него и голос был странный, хриплый и низкий, почти как у папы, в период весенней ангины. - Нет, к сожалению. Я хотел захватить с собой шоколадку, да позабыл. - Шоколад, - медленно повторил Гарри, проведя языком по обветренным губам. – Я ел шоколад только раз в жизни. - А хлеба, тоже не захватил? Каким же я был глупцом. Знаю о прошлом не жалеют, но все же. Только сейчас ко мне приходит понимание того, что в тот момент еще можно было все исправить, не знаю как, но изменить. Мы бы смогли найти выход. - Я буду приносить тебе еду каждый день, что бы ты поскорее поправился. Сколько тебе лет? - Шестнадцать, кажется, - неуверенно ответил он. - Прости, но ты слишком тощий для своего возраста, впредь я буду заботиться о тебе, ведь ты теперь - моя находка. - Военным не очень нравиться, когда люди выздоравливают, - застенчиво проговорил он тогда, - им больше нравиться, когда совсем наоборот… Я кивнул смотря на небо, хотя тогда совсем не понял, что ты имел в виду. - Если я - твоя находка, то, по-моему я похож на Америку, - помолчав добавил Гарри. - Думаю, ты намного лучше… *** С этого дня он стал моим лучшим другом, братом, товарищем, тем единственным человеком - который меня понимал. Мы так сильно зависели друг от друга, я ведь даже перестал носить полосатые вещи, что было, кстати на радость моему отцу. Я дышал моим Гарри. Миндаль, пыль, мускус и капелька самого его. Если бы я был парфюмером - то создал бы запах из всех тех частичек что были в нем и распылял бы по всему миру. Настолько невероятен он был. Проходили, дни, недели, месяцы. Сезоны сменялись подобно ускоренному монтажу видео съемки. Я стал замечать, что думаю о нем постоянно. Слишком много. Где бы я не находился и что бы не делал, все о чем я мог думать, только о Гарри. В последние дни осени дожди то переставали, то опять начинали лить с новой силой и виделись мы много реже, чем хотелось бы. Когда же происходили те редкие встречи, я не мог не испытывать беспокойства: он худел на глазах, стал медленнее двигаться, а лицо становилось совсем серым. Я всегда удивлялся, нет я искренне недоумевал как после всего того дерьма, что он пережил, мой Хазз все еще оставался тем невинным и верящим только в добро ребенком? Я восхищался его выдержкой и душой, настолько неземная и чистая она было. Не для этой жизни… *** Я хотел быть таким как Гарри. Неважно, что будет после - только с ним я становился по настоящему счастливым, живым. И если и умереть то лишь с ним, ради него. Так я и решил перебраться на другую сторону. Интерес путешественника и желание быть рядом с любимым человеком. Да уже тогда любимым. И я это сделал, мы сделали. Не подумайте что я хвастаюсь, такой черты характера у меня, слава богу - не наблюдается, но только сейчас я понимаю насколько сумасшедшим и мужественным был тот поступок. С какой стороны посмотреть, вернее. Я попросил принести пижаму, не знаю как, но он сказал, что в старом амбаре полно таких вещей. Помню: как я переодевался в дурно пахнущую робу, со смущённые лицом и красными щеками. А Гарри просто стоял и непонятно чему улыбался, только глаза были грустными и неживыми. Обреченными. - Я теперь вылитый ты… - Только толще, - скорбно произнес он, будто речь шла о великом несчастье. С трудом сделав подкоп и чуть не попавшись разгуливающим охранникам - я наконец оказался около него. Чтобы не выделяться, идти надо было босиком. Первый шаг я сделал с отвращением, босые ноги по щиколотку провалились в жидкую грязь, а когда я начал переставлять их ощущения были и того хуже. Только тогда я впервые понял, что нас уже не разделяет железная решетка, и первое что мне захотелось это дотронуться до него, обнять так крепко - как только можно. Гарри был мягче, чем я думал. Хрупкий будто стеклянный. И губы у него были совсем не такими жесткими, как казались. Смешно, но я предполагал - что в центре лагеря будут люди, семьи или где-то будет стоять магазин, а может и маленькое кафе. Вроде тех, что я видел в Берлине. Однако ничего из того что я нарисовал в своем воображении, в лагере не обнаружилось. Ни стариков сидящих в креслах качалках. Ни детей, играющих в футбол или прыгающих через скакалку. Вот что было на самом деле: дрожащие люди, сбившись в кучки, сидели на земле с опущенными головами и безнадежным видом. Роднила их не только мрачность, но и жуткая худоба, ввалившиеся глаза и одинаковая одежда. Такая же, что была одета на мне. Я долго озирался по сторонам, пытаясь понять смысл всего этого представления. Но нет, никаких других людей я больше не заметил. - Это вовсе не актеры, - прошептал Гарри тогда на мои догадки. Как оказалось люди делились в лагере на две категории: либо несчастные, плачущие полуживые существа в пижамах, большинство которых смотрело перед собой ничем не выражающим взглядом. Либо красивые солдаты в выглаженной выхоленной форме, веселые и смеющиеся. Гарри прижался ко мне почти вплотную, когда мы подошли к столпотворению. Он смотрел на меня как то странно, снизу вверх, глаза в глаза. Закусив губу и пытаясь что-то сказать. Уже тогда вопросы были лишними. И тут я сделал нечто, что казалось было совсем не в моем характер: взял тоненькую ручку Гарри и крепко сжав, притянул его к себе - целуя нос, ресницы, виски, подбородок, губы. Сцеловывал мокрые дорожки слез на щеках и изо всех сил сжимал его жесткие нечесаные кудри. Помню, пошел сильный ливень. Звуки сирен оглушали и все, что я тогда чувствовал: это запах озона, жар в груди и непонятные крики людей, погнавших всех нас в железное здание. Всем приказали раздеться. Догола. Очень странно, подумал я тогда. Так вот почему так много было лишних пижам… Люди прижимались друг к другу, словно надутые шарики, и было ощущение - что сейчас кто-то лопнет, так много их было в душной комнате. Мурашки, почувствовав опасность, пробежались по всему телу… А потом в помещении стало темно. И посреди наступившей паники, неразберихи и непонятного шума над головой, я вдруг обнаружил, что все еще сжимаю дрожащего Гарри в своих руках. Прислоняю к себе его обнаженное тело и шепчу слова любви. Слова спасения и обещания, понимая, что теперь уже ни какая сила на свете, не заставит меня разжать немеющие пальцы... *** С тех пор как Луи пропал, почти неделю солдаты прочесывали дом, двор и все местные окрестности. Разъезжали по соседним городкам и деревням, всюду показывали фотографию молодого парня. Наконец один из них обнаружил сложенную стопку одежды и сапоги, оставленные им у ограды. Солдат не тронул вещи, но побежал за комендантом - начальником лагеря. Тот осмотрел окрестности, вращая головой то вправо, то влево в точности как Луи когда только попал сюда в первый раз - но так и не смог понять, сколько не силился, что же случилось с его любимым сыном. Юноша словно растаял в воздухе, не оставив на земле после себе ничего - кроме воспоминаний.