Из трясущихся рук выпала колба с кипящей бурой жижей, разбилась об пол. Жижа разлилась по кафелю, источая всей поверхностью ядовитое зловоние.
Теперь в комнате крепко пахнет йодом, так, что невозможно дышать.
Хрипя и кашляя чуть ли не кровью, добираюсь до окна и распахиваю его настежь. Ледяной ветер с мелкими снежинками врывается в комнату. Становится холодно. Вдыхаю воздух настолько жадно, насколько позволяет малый объем гниющих легких, но мне все еще мало.
Странно, но, не считая коротких вылазок с целью сбыть товар или закупиться сырьем, я не бывал на улице уже больше трех лет.
Сажусь на подоконник, ноги свешиваю на улицу. Одно неловкое движение, и я сорвусь вниз с десятого этажа, испачкав дорогу перед домом блевотиной из мяса, тряпок и костей, на радость стольким людям, ненавидящим меня и то, что я делаю.
Но мне не страшно. Напротив – так спокойно и свободно, как никогда раньше не было. Кажется, этот ледяной ветер сдирает всю грязь с моей грешной души, оставляя ее, беззащитную, абсолютно голую, висеть над заснеженной пропастью.
"И правда, наверное, крыша совсем уже поехала, но улицу так заманчиво присыпало снегом. Грязи не видно; подо мной обновленный мир, и он не помнит старого, издохшего в грехе".
Я подался чуть вперед. От избытка чистого воздуха, высоты и мало ли еще какой дряни кружится голова. Мне все еще не страшно. И едва заметно, ненавязчиво возникает желание свободы.
"Больше жизни, во что бы то ни стало нужно туда, в темноту, чтобы прямо рожей об дорогу и в этот снег, чтобы вдребезги. Чтобы освободить душу от гнили проклятого тела".
Не успеваю заметить, как это желание забирает меня всего без остатка.
Сейчас я знаю, что не вернусь уже в комнату, пропахшую йодом. Страшно представить, сколько людей я погубил. Десятки и сотни лиц, молодых, разной степени изуродованности, перевидел я за эти три года. Не нужно вспоминать; я теперь все равно не стану с этим жить.
