Сияние

— Слишком много обнаженной натуры, — пробормотал Хаммел. Я неотрывно смотрел ему в затылок, такой знакомый, коротко стриженный. Наверное, я одеревенел от удивления, потому что пожилая леди, оказавшаяся рядом со мной, инстинктивно отпрянула, а потом заглянула в программку и тепло улыбнулась. Словно, не знаю, я был ее давно потерянным внуком. — Не подпишите? — спросила она, протягивая полоску глянцевой бумаги и ручку со слегка стершимися подсолнухами. Я потеребил ухо. Ненавижу такие моменты. — Разумеется. Как вас зовут? — Мэгги. Мэгги Браун, — она игриво прикрыла темные глаза веками, тоненькими и слегка сморщенными, позволяя представить ее молодой, привлекательной, с бескомпромиссными стрелками подводки как у Эми. Лондонские старухи классные, это одна из причин, почему здесь приятно бывать. — Одну минуту. — Много обнаженки, — снова пожаловался Хаммел сам себе. Он заложил руки за спину и, не торопясь, продвигался вдоль рам. Я уткнулся в собственный крошечный портретик, не решаясь вдавить перо в бумагу. «Дэвид Майкл Кофски, американский фотограф, представитель… школы, который привез в Лондон… благосклонной оценки… неоднозначные образы». Дэвид Кофски, фотограф. Какие-то вопросы по поводу фамилии? Верхнее освещение становилось назойливым, чересчур ярким даже для выставочного зала. — Как зовут, повторите еще раз. Мисс Браун осуждающе подняла мышцы под кожей вместо начисто выпавших бровей. — Мэгги, — подсказала она. Я вернул бумагу с выражением легкой вины, в основном, я берегу его для кредиторов и несговорчивых арт-директоров, которые отказываются включать меня в основной лист. — Ваш знакомый? — старуха кивнула в сторону хорошо пошитого пиджака Курта Хаммела. — Не совсем, — ответил я. — Что значит - не совсем? — Сам не знаю. — В таком случае, вы не хотели бы подойти к нему и поздороваться? — дотошничала Мэгги Браун. У меня похолодело в животе. Не знаю, что могло быть страшного в слегка повзрослевшем Хаммеле. Нам под тридцать, мы оба вполне успешны, может быть, он чуть больше меня. Но откуда взялось неприятное чувство, которое пилило меня изнутри на полоски живого мяса? Почему казалось таким невозможным окликнуть его, заглянуть в лицо: изменилось оно или нет, он еще улыбается людям или перестал, и, конечно, глаза. Невозможные какие-то. Моя память зудела, как пчелиный рой, а я все не решался содрать с нее защитную сетку. — Может быть, и хотел подойти. — А что останавливает? — У меня все наконец-то наладилось, понимаете? Я тоскливо обернулся к нарезавшему круг благополучно-счастливому Курту Хаммелу. Он даже не подозревает, что Кофски – это я. Без шуток, я. Ему кажется, что на черно-белых фото в этом зале многовато мужских членов и спин, вот и все. Впрочем, они нравятся Хаммелу (конечно, в эстетическом плане) не меньше моего, поэтому он и застрял тут на целых двадцать минут – непозволительная роскошь для гостя крупной экспозиции. «Идиот», — обругал я себя. — «Давай, подойди. Не маленький». Хаммел был все ближе к распахнутым створкам проходной двери, а я никак не мог найти подходящего момента. Меня дважды сфотографировали на фоне «Мужчины и куба» («В профиль, в профиль, мистер Кофски»), и какая-то вертлявая рыжая англичанка неуклюже взяла интервью, только я заступил по направлению к выходу. Когда она спросила, кому я обязан сегодняшним успехом, я глупо отшутился, что агенту и своей вопиющей гомосексуальности. Вилли, тот самый агент, рассыпался хищным смехом из противоположного угла, оторвавшись от пережевывания тарталеток. — Слишком много обнажено, дорогой, ты знаешь? — шепнули мне на ухо, а я взялся ладонью за чьи-то руки, которые обняли меня со спины, — Хватит подставляться. — Не начинай, — поморщился я. — Но ты и вправду незатейлив, как коробок спичек! «О, я достаточно хорош или не очень? Я все-таки добился чего-то или нет?» Завались, Дэйв, просто завались. Логические головоломки не для тебя. — Это все? — Хаммела закрыла толпа подростков, непонятно как пробравшаяся через контроль. Над головами просматривалась только его медленно плывущая гладкая челка. — Ну хочешь, я его позову? Хочешь, ты поймешь, что все делал сам, а? Без его чертовой помощи. Хаммел! Мистер Курт Хаммел, сэр, подождите! Я вращался в бизнесе около десяти лет, но человеческая наглость не переставала меня изумлять. А еще мне очень хотелось увидеть Курта. — Это и есть идеальный момент, — меня тряхнуло, — Ты постарался и сейчас получишь то, что заслужил. — Слушай, отпусти меня, желание пропало, — сказал я, покрываясь ознобом. — Хочешь сорвать весь план? — Нет никакого плана! — Что? Какого черта, вот он подходит, поправь галстук, дубина. Но впереди снова мелькала только спина в твидовом пиджаке. Лампы лязгнули и мягко погасли. *** Я нашел себя в одном из томительно длинных коридоров лечебницы. Я стоял, согнувшись, заглядывая в дырку автомата в ожидании кока-колы. Бутылка проскрежетала внутри спусковой трубы и неровно скатилась в поддон. Мучимый одышкой, я пялился мимо нее, как будто слившийся с черной отделкой поддон должен был раскрыться двойным дном и выдать мне кроме газировки волшебных пилюль от всех болячек сразу. Или новый ремень в шуршащей подарочной упаковке. У меня все еще не сошел синяк на шее (хотя из зеленого он стал почти желтым), и это был пятый раз, когда я не смог заговорить с Куртом Хаммелом даже в воображении. Не самый подходящий момент, чтобы вести экскурс о своей жизни, правда? Мать сказала, что я болен, а когда я попросил ее привезти набор карандашей и бумагу, отказалась. Эй, я же могу ненароком всадить один из них себе в глаз! — Мистер Карофски, — начал мистер Браун, мой психолог, — Дэйв, как ты себя чувствуешь? — Сейчас лучше, — ответил я, оглядываясь на него из-за спинки кушетки, — Я только что выпил кока-колу с чудовищным процентным содержанием сахара. Мне определенно должно полегчать. Браун даже не улыбнулся. — Давай поговорим о Курте. Опиши его. — Я тут вспомнил. Передайте моей маме, что я не пихаю монетки себе в задницу, только в автоматы. Она очень переживала. Во всяком случае, так мне показалось, - я нервно засмеялся, переглядываясь с потолком. Успокоительное не очень действовало, я все еще был несколько взвинчен. Прошло достаточно времени, а мне никак не могли подобрать нужный набор препаратов. Вот умора. — Передам, - заверил Браун. — Тебя что-то беспокоит? — Только моя распашонка, — сказал я серьезно, — руки дрожат, не могу завязывать бантики. — Дэйв, ты умный парень. — Браун поправил очки и ненадолго смежил голубоватые веки, — Стоит тебе захотеть, и ты выкарабкаешься. — Вам серьезно платят за все эти мотивирующие цитаты? — Вон с моих глаз, — лечащий врач вздохнул и сделал пометку в карточке. Папка с печатью «Карофски» стала теперь внушительной и большой, прямо как я. По дороге в палату я собрал плечом все углы, косяки и неровности. *** Иногда мне снится, что я сижу перед зеркалом, но я уже не я, а Курт Хаммел. Курт Хаммел красит губы, брови и ресницы, в общем, наводит красоту, а потом берется за зеркало ладонями, и, глядя себе в глаза, говорит: «Ты не один, Дэйв, ты не один». В свою очередь, я ору из зеркала что-то вроде: «Пять сраных месяцев, не поступил в колледж!» или «Оставь меня в покое», или «Господи, мне так плохо без тебя, почему хотя бы не позвонить?» Браун объясняет, что такие сны означают глубокие нерешенные проблемы. Обмудок. Как будто я сам этого не понимаю. Недавно я поздравил Курта с началом стажировки в Вог. Потом так разнервничался, что случайно стер ответное сообщение (в одно слово). Расколошматил лампу из дома, которую папа поставил на прикроватный столик, чтобы поуютнее. Неловко получилось. Сосед зовет меня ебанутым. Ему легко говорить, я бы с удовольствием полежал с булимией. Если быть откровенным, я вообще не считаю булимию за болезнь. Не то что постсуицидальная депрессия, скажете вы. Слышал-слышал. Время от времени я выхожу во двор ночью посмотреть на небо. Оно в Огайо какое-то совсем черное, как перевернутое море. Ни облачка, ни самолета - мертвый обломок вселенной. Но изредка часам к четырем зажигается пара звезд, и от них льется такое легкое невесомое сияние. Приятно представлять, что это как будто я. Намного приятнее, чем сны с Хаммелом. Я пытаюсь абстрагироваться от всего и изобретаю несколько стандартных историй. Особенно расслабляет история с фотографом. Мне приятно корчиться, ставя автограф Мэгу, и еще когда руки обнимают меня сзади. На самом деле, это не моя идея, а Брауна. Он предложил, а я работаю по этой схеме, но сами сценарии никому не пересказываю. Предпочитаю пороть чушь, тогда лицо Мэга покрывается испариной и смешными красными пятнышками. Удовольствие сомнительное, но на фоне блевы моего соседа - почему бы и нет? Новостей в нашей больнице мало, но когда они приходят, я уже не могу найти себе места. *** Мне сказали, что Хаммел прилетает в Лайму. И в тот момент я просто сорвался с цепи. — Ты хочешь, чтобы я превратил тебя в овощ, Дэйв? — спросил Браун, пока я сидел на койке в раскоряку, пытаясь вытащить руки, зафиксированные за спиной, ну прямо как фокусник. Кстати, я здорово похудел на казенных щах. — Мэг, как я выгляжу? — обеспокоенно поинтересовался я, пытаясь пригладить челку плечом. — Дэвид, не знаю, кто тебе наплел… — Да вы даже не узнавали! — взорвался я. — Он точно прилетает! — Не хочу тебя расстраивать, — Мэг попробовал подступиться с другой стороны. — Заткнитесь! Я все знаю! Я все без вас знаю! — не унимался я. — Дэйв, - сказал Браун своим профессиональным утешающим тоном. — Он не придет навестить меня, да? Не придет? — неожиданно для себя я начал заливаться слезами, а выглядит это всегда ужасно некрасиво. — Бедные пидары, — сочувственно сказал мой сосед Вилли и отвернулся к стене, чтобы быстрее провалиться в сон. — Что я тебе сказал про слово на букву «п»? — строго прикрикнул Браун. Но Вилли уже спал, убаюканный специальной капельницей, пока я наматывал сопли на коленку. — Не переживай, Дэйв, — пробормотал Мэг в мою спину, потому что я тоже отвернулся и пытался заснуть. *** Я совсем уж не ожидал, что на следующий день между ланчем и ужином в палату зайдет Салли, наша штатная санитарка, и скажет: «Мистер Карофски, к вам посетитель». Представьте мое удивление. «Посетитель»! Салли хорошо знает моих родителей и даже бабушку из Айовы, которая прилетала ко мне в конце лета, прямо перед началом учебного года, чтобы поцокать языком и оставить банку джема. Я подскочил на кровати, тут же принялся застегивать пуговицы на растянутом кардигане, проверять свежесть дыхания и сметать кожуру от апельсина в корзину для белья. Я был готов если не на сто, то хотя бы на девяносто девять процентов. Мне хватило буквально пары секунд, чтобы снова осесть на кровать. — Как дела в сорок третьей? — спросил Смайт, вкатывая в палату небольшой чемодан и пакет с какой-то херней, которая точно не была мне нужна. — А где... — глупо спросил я, расправляя морщины на свитере. — Где? — Ты незатейлив, как коробок спичек, — рассмеялся в ответ Смайт, подозрительно легко и просто, а я попробовал улыбнуться в ответ. Было в нем что-то чудовищно для меня волнительное, но что именно - сообразить не получалось. — Зачем ты пришел? — тихо спросил я, пялясь на то, как он распаковывает фигурную бутербродницу и ищет розетку, — Слева внизу, у стола. — Отдаю долги, — серьезно ответил Смайт и сел на мою кровать. — Ты не пожалеешь. — Хорошо, — прохрипел я, словно мой голос от волнения заклинило. — Хорошо.