Обратный отсчет

      Антиплащ неохотно поднялся. Поймал взгляд Кваги из глубины помещения — тот, сидя на лежаке, смотрел настороженно, смятенно, выглядывая из-за своего жуткого фингала, будто из-за глухой ширмы. В углу камеры, который занимали Жаба и К*, имелся меж двухъярусных коек привинченный к полу квадратный стол, но домино уступило на нем место обильной, довольно неожиданной для тюремного меню снеди: здесь был тонко нарезанный бекон, ветчина, сырные палочки, шоколад, чипсы, хрустящий картофель и даже початая пицца в плоской картонной коробке. Откуда продукты — из тюремной лавчонки, э? Интересно, за чей счет фуршет, мимоходом подумал Антиплащ — за Квагин?       Сам Жаба восседал во главе стола прочной незыблемой глыбой: пухлый, сдобный, добродушный на вид толстяк широкой натуры и не менее широкой души. По правую руку от него на краешке койки скромно, как девица на выданье, притулился Бешеный, пряча лицо в тени верхнего лежака, осторожно посверкивая круглыми, в тонкой алюминиевой оправе очёчками; слева лениво почесывались какие-то темные, без особых примет личности, бледно обтекаемые светом торчащей на потолке люминесцентной лампы. В углу кто-то шумно шуршал газетой, сверху, со второго яруса свешивались чьи-то ноги в обтёрханных коричневых ботинках. Антиплащ подошел и остановился перед столом, в проходе меж лежаками, окинул взглядом все это разношерстное общество, вроде бы расслабленное и ко всему безучастное, но на деле — подозрительное и настороженное, готовое к абсолютно любому повороту событий… Жаба, почесывая живот, небрежным кивком указал Антиплащу на свободное место возле услужливо примостившегося с краю Конопатого.        — Ну, здорово… Антиплащ. Почтил, значит, скромную нашу компанию своим бесценным вниманием? Давай, садись. Потолкуем за жизнь, что ли?        — Здорово, Жаба, — в тон ему, нисколько не тушуясь, отозвался Антиплащ. — Сесть, в отличие от тебя, я как-то не тороплюсь… Рад меня видеть?       Жаба предпочел пропустить двусмысленную фразу мимо ушей.        — Слыхали мы тут про тебя… много любопытного, верно, парни? — Он ухмыльнулся, с головы до ног смеряя Антиплаща взглядом: не то чтобы заинтересованным, скорее оценивающим, точно сомнительного сорта товар, выставленный на распродажу. — Двойник Черного Плаща… негаверсия из параллельной вселенной… гроза инкассаторов и сен-канарских банков… неуловимый взломщик… бунтарь и сорвиголова… чего только про тебя не болтают, не знаешь, где правда, где вымысел… Не думал я, что когда-либо доведется с тобой увидеться, ан вон как оказия выпала — в сен-канарской кутузке! И что же — прикажешь гордиться таким знакомством?        — Почему бы и нет? Гордиться-то, я смотрю, тебе больше и нечем. Не этой же сволотой, — Антиплащ обвел глазами теснящееся вокруг собрание постных, не отмеченных печатью интеллигентности небритых физиономий, — и вшивой сворой записных неудачников?       Последние его слова упали в вязкую, как илистая грязь, глубокую недобрую тишину. Жаба все еще усмехался — но скорее по инерции, чем с настоящим чувством превосходства: кривая деревянная усмешка будто прикипела к его лицу. Кто-то из его свиты приглушенно, угрожающе выругался, кто-то со свистом втянул воздух сквозь зубы. Бешеный, запертый столом возле стены, начал медленно воздвигаться со своего угла, сверкая очками, явно намереваясь что-то сказать, — но Жаба остановил его движением руки. Он, единственный из всех, воздержался от открытой демонстрации своего негодования и неприязни, и сохранял вид невозмутимый и равнодушный; только глазки его, маленькие, кабаньи, выглядывающие из-под низко нависавшего лба, будто из глубокого подвала, засветились злобно.        — Вона ты какой… неподатливый. Собственное мнение имеешь… и не боишься его высказывать? Смело. Но глупо. Даже, я бы сказал — опрометчиво. Ничего, это поддается лечению… Впрочем, я не за ради ссоры тебя сюда приглашал. Выпьем? За знакомство? Наливай, Жук. — Он сделал знак кому-то из своих приспешников, и тот, с оглядкой выудив из-за пазухи яркую пластиковую бутылочку из-под сока, плеснул из неё в подставленную кружку пальца на три дешевого неразбавленного вискаря. Придвинул посудину Антиплащу.        — Пей, — мрачно приказал Жаба.       Антиплащ не спорил. Осторожно взял кружку и, выдохнув воздух, медленно выцедил виски до дна, стараясь не морщиться под прицелом устремленных на него перекрестных взглядов. Жаба смотрел на него мрачно, исподлобья, сузив глаза, с небрежным намеком покручивая в пальцах кривозубую пластиковую вилку.        — Ну-ну, не стесняйся… приятель. Что ж ты наше угощение не отведаешь? Или наша снедь тебе не по нраву? — Он поддел вилкой кусочек копченого бекона и поднес его к лицу своего «гостя». — Ешь!        — Я не голоден, — сухо, глядя ему прямо в глаза, очень внятно и увесисто произнес Антиплащ.        — Из моих рук есть не хочешь? Брезгуешь, значит? — Жаба сощурился. Лицо его, потемневшее от прилива крови, стало поистине устрашающим: вот-вот, казалось, истинная его натура — натура беспардонного вора, насильника и убийцы — вылезет из-под наспех натянутой маски щедрости и добродушия, будто свирепый медведь из берлоги. — С пола съешь! — Он сунул кусок свинины в рот, пожевал и смачно сплюнул жвачку под ноги Антиплащу, на серый от пыли истертый линолеум. — Подними и схавай!       Антиплащ медлил. Отовсюду на него торжествующе, злобно, выжидающе, сжимая готовые к делу кулаки, пялилась безжалостная жабовская кодла… Он пожал плечами; потом молча опустился на корточки, тщательно собрал в ладонь смешанную с пылью омерзительную жвачку, выпрямился — и резким неуловимым движением метнул ее… нет, не в щербатый, ощеренный в злорадной ухмылке рот Жабы, а в бледную, азартно подавшуюся вперед и непропеченным блином выступающую из полумрака физиономию Бешеного.       Он был готов к тому, что сейчас его собьют с ног и начнут мутузить, и внутренне собрался, сжимаясь, словно пружина — но ничего не произошло… Секунду-другую вокруг стыла ошеломленная, напитанная недоумением тишина — и время неторопливо отсчитывало мгновения, и стекала с очков Бешеного мерзкая розовато-серая кашица, и изумленные его, выпученные от неожиданности глаза вот-вот, казалось, выкатятся из орбит и запрыгают по полу, словно мячики от пинг-понга…       А потом Жаба захохотал. И дружки его, окружавшие Антиплаща — справа, слева, сверху — захохотали тоже: уж больно потешно вытянулась от неожиданности хитроватая физиономия Бешеного, и отнялся от изумления язык, и скривился рот, и мелко подергивались щеки, точно их кололи иголками… Антиплащ рассчитал верно — подобную выходку, направленную против пахана, Жабы, ему бы, конечно, с рук не спустили; а вот Бешеного здесь, похоже, никто не любил — и припомнить ему обиды, не рискуя при этом собственной шкурой, нашлось немало охотников, тем более что пример подал сам Жаба. Пахан смеялся раскатисто и громко, вздрагивая аморфными телесами, схватившись руками за живот, тонко повизгивая от восторга — и утирая ладонью катящиеся по щекам невольные слезы.        — Ну, спасибо! Ну, потешил!.. Давно я так не смеялся, право слово! Как он тебя, а, Бешеный! Сразу распознал падлу и провокатора! Тебе, я смотрю, палец в рот не клади, Антиплащ, всю руку откусишь! В обиду себя не даешь, а? — Он снова захохотал, раскачиваясь на койке из стороны в сторону, то и дело всхрапывая, подобно разгоряченному жеребцу; его прихлебатели, всхрюкивая, взлаивая и гогоча, с завидным правдоподобием имитировали подобными звуками чуть ли не целый скотный двор.        — Сволочь! — прошипел Бешеный, тщательно протирая носовым платком стекла пострадавших очков. Он тоже пытался улыбаться в унисон своим дружкам и напустить на себя вид презрительный и небрежный, но получалось как-то не очень: подбородок его мелко дрожал, губы прыгали, на дне невыразительных, лишенных ресниц змеиных глазок притаилась жгучая расчетливая злоба. — Да я с тобой… я тебя… запомню, урод!       Антиплащ в этом и не сомневался — но угрозы очень мало задевали его дубленую, привычную ко всему шкуру. Да: сейчас он был на гребне волны, он снискал признание и вышел из щекотливой ситуации победителем, и симпатии присутствующих оказались на его стороне — но в любую минуту ветер мог перемениться и задуть в совершенно противоположном направлении, Антиплащ очень отчетливо это осознавал… Тем более что Жаба внезапно оборвал смех.        — За что ты его так, а? — Рот его вновь вытянулся в жесткую, бескомпромиссную струнку, а властные черные глаза смотрели холодно и остро: более внушаемый и впечатлительный человек под тяжестью этого взгляда почувствовал бы себя, пожалуй, неловко. — Будь любезен, объяснись. Оскорбление, нанесенное моим корешам — это оскорбление, нанесенное мне. А я подобного обращения терпеть не намерен… даже от тебя, Антиплащ. Хотя, должен признать, ты мне и нравишься.        — Тебе нужны объяснения? Изволь. — Антиплащ шагнул к ближайшему свободному табурету и сел, чуть подавшись вперед и уперев руки в колени — поза отнюдь не смиренная и уважительная, скорее вызывающая. — Никакая цепь не крепче своего самого слабого звена… полагаю, для тебя, Жаба, как для умного человека, этого объяснения вполне достаточно?       Жаба, откинувшись назад и сложив руки на животе, задумчиво покручивал одним большим пальцем вокруг другого.        — Значит, ты полагаешь его, — он кивнул в сторону Бешеного, — слабым звеном? Это почему?        — Потому что ты слишком ему доверяешь, мой друг. Как только ты начинаешь слишком кому-то доверять, твой фаворит автоматически становится слабым звеном всей цепи в целом и непосредственной угрозой для тебя в частности.        — Да ты… кого ты слушаешь, Жаба! — Бешеный опять вскочил, белея от ярости, алкая расправы и воинственно брызжа слюной. — Этого… ублюдка? Да он…        — Помолчи. Я не с тобой разговариваю. — Жаба досадливо поморщился. — С чего ты взял, — спросил он у Антиплаща, — что я ему слишком доверяю?        — Очень просто. Ты слишком многое ему позволяешь, Жаба.       Жаба насупился.        — Что ты имеешь в виду?        — Ты позволяешь ему отдавать приказы твоим людям. По-твоему, этого недостаточно? Стоит ему, скажем, повести бровью в сторону какого-нибудь случайного бедолаги — и твоя свора уже готова разорвать неугодного ему человечка в клочки… Только тебе почему-то не приходит в голову, что рано или поздно он захочет, так сказать, незаметно повести бровкой и в твою сторону…        — Заткнись! — Бешеный затрясся от ненависти, вполне оправдывая свою малоприятную кличку. — Еще слово — и, клянусь, тебе не поздоровится! С-сучье отродье… Пожалеешь, что вообще появился на свет, понял?        — А что? Натравишь на меня своих помоганцев? — насмешливо спросил Антиплащ. — Вот видишь, — невозмутимо, обращаясь к Жабе — подчеркнуто к Жабе! — тоном глубочайшего удовлетворения произнес он. — Он уже позволяет себе наглость брать командование в свои руки… не утруждая себя, между прочим, выяснением твоих намерений и распоряжений на этот счет. Что это, как не подстрекательство к открытому бунту?       Он невольно усмехнулся: Бешеный онемел от негодования — и только беззвучно открывал и закрывал рот, словно большой, вытащенный из привычной среды и обалдевший от вселенского кердыка карась. Но крыть ему было нечем… И он молчал — с видом человека, получившего крепкий удар поддых и сознающего, что дальнейшее сопротивление, в общем-то, бессмысленно: каждое его слово может быть сейчас использовано против него, как показания не особенно благонадежного свидетеля в зале суда. И все же открыто признать поражение было выше его сил…        — Сядь, — буркнул Жаба. — Не выставляй себя идиотом… Воли я тебе даю слишком много, это верно. Придется, гм, учесть на будущее. — Он как-то искоса, очень уж пронырливо посмотрел на Антиплаща. — Тебе не кажется, что все это — сугубо приватный разговор, м-м?        — Вполне возможно. Но каким образом ты можешь обеспечить приватность здесь, уважаемый?       Жаба хмыкнул.        — Признаться, ты меня удивил. Я-то до сих пор полагал тебя в лучшем случае фанфароном и хвастуном… А ты, оказывается, серьезный человек, Антиплащ.        — Ты тоже, Жаба.        — Очень, очень серьезный… Даже странно, что ты прокололся на такой ерунде, как ограбление Павильона.        — Какого павильона?       Жаба, впрочем, и сам уже сообразил, что сболтнул ненужное, и с деланным раскаянием развел руками — дескать, вырвалось ненароком, не обижайся на старого дурака.        — Закруглим этот разговор. Мы с тобой оба серьезные, вдумчивые, понимающие друг друга люди… Не будем держать друг на друга обид. Угощайся. — Широким жестом гостеприимного хозяина он указал на стол, ломившийся под грузом разнообразных деликатесов. — Отведай, что, как говорится, бог послал, да птичка на хвосте принесла…        — Рачительная, видать, птичка попалась… — Чуть помедлив, Антиплащ кивнул в знак согласия и, протянув руку, неторопливо взял кусок пиццы. — У тебя, значит, тут все схвачено, м-м? Вертухаев, что ли, держишь на побегушках?        — А как же иначе? Устраиваемся помаленьку.        — Давно сидишь-то?        — Две недели.        — «До выяснения» или «по подозрению»? Долгонько что-то выясняются эти твои обстоятельства… Залог, что ли, некому внести?        — Сколько надо, столько и будут выясняться. — Жаба усмехнулся. — Куда мне торопиться? Жратвой обеспечены, за хату платить не надо, в душ и то сводят за казенный счет… В общем, полный пакет услуг по системе «все включено». Скучновато, правда… ну да развлекаемся, кто как может.        — Азартными играми? Домино?        — Почему бы и нет? — Жаба многозначительно подмигнул. — На карты вертухаи косо смотрят, это да, зато в домино — играй не хочу… В «мексиканский мост», например, в "маггинс", или в "три угла"… Может, сыграем?        — На щелбаны, что ли? Без интереса?        — Обижаешь. Отчего же на щелбаны? Мы же с тобой взрослые, солидные люди… неужели нам, кроме щелбанов, и нечего поставить на кон? Если играть, так только под интерес. Правда?        — Я пуст, как кега после вечерухи, Жаба.        — Да ну? — Жаба пристально смотрел на него — чуть прищурившись, исподлобья, как-то очень уж хитро. — А в перспективе?       Ах вот оно что. Жаба, значит, зарится на павильонную антиплащовскую добычу; видимо, жалких квагиных грошей ему показалось мало. Кто-то громко икнул за спиной Антиплаща — Квага: подойдя чуть ближе, он стоял, держась рукой за край верхней койки, и перекошенное его, разбухшее лицо изображало живейшую испуганную мольбу: «Не играй! Не играй, обжулят!..» Антиплащ небрежно дернул плечом, словно сгоняя надоедливую муху.       Выпитое виски уже ударило ему в голову.        — Что, ты сказал, там было украдено в Павильоне? — задумчиво спросил он. — Что-то ценное? Помимо этих, как бишь там… геренитов, что ли?        — Неограненные алмазы, — с готовностью подсказал кто-то из нависавшей над головой жабовской кодлы. — И еще горсть розового жемчуга, кажется...        — Ах, да, да! Как полезно иногда слушать радио! Горсть настоящего, баснословной стоимости розового жемчуга… Несколько довольно крупных жемчужин, если не ошибаюсь. — Он чуть помолчал; пожалуй, ему представлялся шанс отыграть назад все уплывшие против течения квагины бабки — впрочем, если Квага имеет наивность полагать, что в итоге получит их обратно, он глубоко заблуждается. — Ну что ж… почему бы и не сыграть? — Он еще раз обвел медленным взглядом собравшееся вокруг настороженное, ждущее его решения разношерстное общество. — В конце концов, надо же как-то убить время…