Безумие души

Он протягивает руку к двери и легко открывает ее, перешагивая порог на крышу [своего] дома - замок сломан, искривленной железкой валяясь на бетонном полу с запомнившей следы сапог с каблуками пылью. Взгляд из-за стекол очков тут же цепляет мелькнувшая за краем вороньим крылом черная ткань - что бы это могло быть? Треск заполняет слух - кажется, внутри что-то обрывается. Останавливается, прислушиваясь к раздавшемуся где-то совсем рядом шуму, тут же, впрочем, сходящему на нет. Глухой удар не попадает в ритм биения сердца - сбивается, пропускает. Делает несколько шагов вперед, выходя на открытую площадку крыши, с которой виден оставшийся за его спиной Город Смерти. Тишина становится вязкой - за вдохом следует тягучая горечь на языке. Он смотрит на обрывок черно-желтой ткани, зацепившийся за искривленный гвоздь на самом краю, и чувствует, как мысли наполняет пустота: исчезают мелькающие вспышками неясные картинки, сказанные кем-то слишком давно слова, звуки собственного искаженного голоса, кричащего что-то на самых задворках сознания. Этот голос преследовал его всюду назойливым треском потерявшего волну радио, заставляя искать в сознании место, где было бы тише, где можно было бы взять передышку хоть на одно мгновение. А теперь он затих, оставив после себя оглушающую тишину. Почему ему хочется провести по своему лицу лезвием ножа? Он должен услышать хотя бы что-то, чтобы не оглохнуть, не остаться с этой тишиной наедине, пусть даже это будет звук собственной раскраивающейся кожи. Стоит, не шевелится, переводя обессмысленный взгляд с обрывка на пустоту за краем, фиолетово-синей чернотой затянувшей небо. Она манит, но разве поведется на ее призыв? Обман. Обман везде. Откуда ему знать, что этот обрывок с ее платья? Это просто кусок тряпки, не имеющий никакого значения. Сердце сжимают свинцовые тиски. Кто это - она? В памяти возникает призрачный образ позолоты, мягкими мазками кисти нанесенных на его же пальцы - золото перетекает между ними, пряча ее улыбающиеся глаза. Он не знает. Рука тянется к болту на виске каким-то рефлекторным движением. Откуда? Ведь у него не было жизни до этого самого момента. Он живет сейчас, и нет никаких вчера и даже секунду назад, как, наверное, не будет ни завтра, ни скоро. Никаких воспоминаний, никаких желаний, никаких надежд. Просто кто-то, стоящий на крыше какого-то дома и пытающийся решить, что ему делать с неожиданно настигшей его тишиной. Она его раздражает. Она его пугает. Она его бесит. Как бесит трепещущий клочок ткани, зацепившийся за искривленный гвоздь. Рука тянется к груди каким-то совсем незнакомым движением, сжимает прошитый черной нитью халат, пытается найти под ним, под кожей саднящее, разрывающееся сердце. По телу проходит судорога. Он срывается с места резко [полы халата издают громкий хлопок], словно увидев в полотне неба что-то очень важное, необходимое, и так же резко останавливается [подошвы ботинок скользят] за пару сантиметров до края. Хватает одного движения пальцев, чтобы сорвать эту мозолящую глаза мелочь и бросить ее на растерзание ветру, безмолвно пришедшему откуда-то "из-за". Обрывок лишь на мгновение, подхваченный им, остается в воздухе, тут же начиная падать. Он не может не смотреть на него. Это заставляет его с беззвучным хрустом выгнуть шею - разве можно испытывать к чему-то подобному ненависть? Колени начинают дрожать, а дыхание сбиваться все чаще - все непонятно, все невозможно, все слишком страшно, чтобы быть правдой. Взгляд опускается за край, впрочем, тут же теряя из виду свою цель, находит другую - темнеющая где-то внизу чья-то тень. Не выдерживает - падает на колени, хватаясь с силой за бетонный угол, до белизны сжимая пальцы. Из груди вырывается беззвучный крик. Улыбка расплывается по губам ядовитой змеей, прожигая рот, а затем и нутро отравой, к которой, кажется, уже успел привыкнуть, с которой уже успел сродниться - безумием. Знает, что эта тень - изогнувшееся, сломанное тело, так похожее на тряпичную куклу, которые когда-то сам протыкал десятками, сотнями игл. Интересно, а можно ли будет сшить это тело? Чувствует, как зазудели пальцы в предвкушении. Ему понравится его новая кукла. Главное, сделать так, чтобы можно было снимать ей голову - вдруг ему не захочется смотреть на лицо этой куклы всегда? Все лица одинаковые. Все люди одинаковые. Всё одинаковое. Ничего не стоит того, чтобы изучать, рассматривать ближе. Его начинает тошнить от осознания обыденности, серости, блеклости, но с губ срывается лишь глухой смешок. Ничего, кроме него самого. Хотя и его делает обычным одна слишком простая вещь. Пальцы находят в кармане халата приятную коже сталь - скальпель так же прекрасен в его руках, как и всегда. Не отвести взгляд от золота, смешавшегося с кровью, от изломанных и заломанных рук, плеч, ног, от страшно повернутой шеи. Он чувствует, как острый холод касается его объятой жгущим пламенем груди, будто спасительный жест Бога. Если бы еще только был этот Бог.. Сталь врезается в кожу выверенным движением, проходит раскалившимся прутом по мягкой плоти, вырезая в ней круг - ему нужно сердце. Кость поддается легко - чему удивляться? Пальцы оставляют холод, сменяют его на обжигающий жар. Пульсирует в его руках, вырывается, бьется загнанной в клетку птицей, ломающей крылья о неподатливые прутья. Он смотрит на свое сердце, а видит обугленный кусок незатейливой плоти, которому совсем не место в его теле. Он всегда знал, что ему нет нужды в нем. Пожалуй, оно не нужно никому. Обычный уголь, который рассыплется пеплом как и все, что когда-то знал, помнил, желал. Никчемный кусок смертной плоти. Он же - бессмертен. Сжимает сердце сильнее, а в голове появляется странная легкость. Слух прорезает новый смешок. Бред. Фальшивка. Сон. Между пальцами сыплется угольная пыль - растирает в порошок, с силой сжимая каждый осколок-кусок. Из дыры в груди слышится тихое потрескивание, перемежаемое отголосками криков, стонов - радио включено. Треск сливается со смехом, уносимым вновь пришедшим ветром. Пусть все знают, что жизнь слишком скучна, чтобы не вырезать из своей груди сердце. А живет ли он вообще? Почему он смеется? Кто он?