...и предаюсь моей судьбе.

Стократ благородней тот, Кто не скажет при блеске молнии: "Вот она, наша жизнь!" Мацуо Басё.

Моя-чужая Татьтяна Ларина. А я, как назло, с восьмого класса из письма Онегина помню только "предвижу всё". Тогда, в девятнадцатом веке, всё было проще, чем казалось: правильный взгляд, пара зазубренных праздных стихов, мимолётное касание губ ручки в тонкой перчатке, и вот - бал продолжается, музыканты дают кадриль, а ты в соседней комнате помогаешь прекрасной даме справиться с пышным кринолином платья. Проклятая цивилизация ввела романтику в школьную программу и изобрела женские узкие брюки. Она обожала брюки. Пила пиво литрами на спор. Губы летом не красила, красила лишь на мороз-чтоб не сохли. Сохнуть-то нечему, по ней плакал силикон, куда ни глянь. С бабами не уживалась: завидовала, ей завидовали - не знаю. Учились на разных потоках... Кто свёл апрелем третьего курса - не помню. Она помнила такие тексты, что мы каждый раз удивлялись: откуда, чёрт возьми? Я давно порвал ту куртку, которую она с меня стягивала в борьбе за тепло в весенних сумерках. Пыль ещё не упала на зелень, она балансировала на спинке скамейки, спустив ноги к единственной невыбитой доске, где сидел я, обняв чуть живую от кривых рук и под сталь заточенных пальцев гитару. Горе иссушает душу, ты сорвался и не смог. Пнул ботинком кошку Риту, маму сделал инвалидом, запил в срок. Начинали все со школы, а теперь друзья по нарам, служба, дети, то да сё. Ты один, как гвоздь, остался, давишь водку померанцем и читаешь мне Басё. Я ненавидел хокку, но читал Басё всегда, когда было время. Пытался искать смысл жизни. Мне казалось, что в этой бессвязной чуши с мириадами сносок он на самой поверхности. Одна проблема: мы-не японцы. Мне казалось, что это поправимо. Прохожие расплывались в глупо-искренних улыбках, ища ленивыми взглядами ёмкость для мелочи. Мы пили пиво литрами на спор - кто больше. С перекурами продолжали строить из себя дуэт. Вернись, посчитай мои этажи, напиваться-не значить жить. Шуга, выстрел, озноб, капкан. Ты пьян... Я устала, ложись и спи. Если надо храпеть-храпи. В изголовье вода со льдом. Утро? Переживём! Я давно порвал ту куртку, что она снимала с себя и швыряла в угол комнаты тёмной сталинки, так и не успев вернуть на улице, отвлекаясь на поцелуи, не чувствуя перегара. Моя-чужая Татьяна Ларина. Курили вместе: я тогда ещё не бросил. Вроде бы даже перепал кофе, а кофе она варила безумно вкусный, хоть и горьковатый - сахар ведь был недёшев. Мы спустились на одну и ту же платформу. Я растворился среди толпы перехода на Марксистскую, чтобы с жёлтой ветки - на зелёную, с Калининской - на Замоскворецкую, потратить в пересадках минут десять; пока она с Таганской до Павелецкой доедет по Кольцу за жалких три. Учились в одном институте на разных потоках. Да, точно... А потом мы закрыли летнюю сессию. Водка, сок поочерёдно:апельсиновый и томатный, цигарки, ещё более раздолбанный инструмент, доставшийся от прародителей. Тишина атакует, мы в секунде от неба, Поздно бабочкой в стёкла, я же вижу: ты хочешь... Что теперь между нами? Никогда не забудешь Горький мёд и цунами, горький мёд и цунами... Голова раскалывалась, вид родной хрущёвки нагонял тоску. Я совсем не умел варить кофе, зато яичницу жарил отменную. На кухне остался лежать раскрытым на неприглядных стишках сборник японской поэзии. Я остался ждать поезда на Пролетарской, она немного поспрашивала у безразличных первых встречных, как перейти на Крестьянскую Заставу. Земля так быстро покрылась снегом, что я не успел заметить, какого числа это случилось. Я не успел заметить, какого числа пришёл Новый год. Две бутылки прикарпатского коньяка, того, что лучше всякого Хенесси, лимоны. Ты говоришь, что я неплохо пою, и это то, что надо. Так это очень легко! Я в этих песнях не лгу, видимо, не могу... Мои законы просты, мы так чисты и легки, нам так приятно дышать! Не нужно спать в эту ночь, а нужно выбросить прочь всё, что могло мешать. Утро. Меня корёжило над раковиной, её...впрочем, меня не интересовало. После привычной сигареты выполоскало повторно, и я решил, что курить всю жизнь - не так уж необходимо. Выйдя из съёмной квартиры на Цветном Бульваре, я с превеликим удовольствием теребил зубами дольку лимона. Поскользнулся на заледенелой ступеньке перехода метро, сломал ногу. В больнице мне передали авоську яблок. А надо было пачку творога, и не одну. Какая ирония. Дипломы, работы, повышения, покупки, решения-всё надо обмывать, больше не с кем... Перебрав, каждое такое утро она подолгу терзалась в ванной. Я волос не держал: даже если бы хотел, не позволила бы. Я работал ради денег и достиг высот, она - нет, но наслаждалась своим делом. На голову ниже, смотрела всегда свысока, втрое чаще обводила тонкие губы приглушённым красным, давая понять ещё яснее, что перманентно усмехается. Не принимала меня, как должное, не дура обвинить, пользовалась случаями. Носила юбки-карандаши и шпильки нарочно, зная, как я тоскую по тем самым узким брюкам. Дошло до того, я пытался намекать: у неё некрасивые ноги. А ведь считал, что она прекрасна, во всех отношениях. Особенно холодный, слегка томный и высокомерный, мужской даже, взгляд. Нравилось, что под любым градусом её глаза не теряли этого выражения, а подбородок, пусть порой и был прижат к моей груди, навеки остался немного вздёрнут. Я был в руках породистой женщины. Женщины, варившей по утрам потрясающий кофе. - Таня, - с трудом сглотнув, замер я в дверях, абсолютно трезвый, - Я хочу ребёнка. - Поздравляю, - пожала она плечами, неизвестно зачем поводив в воздухе пепельницей, - Я здесь при чём? - От тебя, идиотка, - вздохнув, я подошёл и отнял у неё сигарету, - Поэтому, ты больше не куришь. - Ты что, сдурел? - она вздёрнула брови, пытаясь вырвать запястье из моей руки. - Я всё равно сильнее, не глупи, - улыбнулся я, не поморщившись от лязга осколков пепельницы по полу и первой своей затрещины. - Уверен? - зарычала она, вздымая грудь частным озлобленным дыханием, замахиваясь с новой силой. - Впервые в жизни, не поверишь, - смеялся, перехватывая руки и вырывая пуговицы на одежде. Всё закончится, предвижу, очень скоро: может, крыша, Может, трасса, может, нож. Может, спальные районы, где в канавах стынут клёны И гирлянды синих рож. Ляжет человек под небом: стопка водки, ломоть хлеба, имя, слёзы, то да сё. Я вернусь домой, разуюсь, как ни странно, порисую и открою том Басё. Моя торжествующая морда лица не была разукрашена настолько ещё никогда. Ещё никогда я не возвращался так рано домой-до утра было как раку до Китая. Пусть так. Всю жизнь мы уступали победы друг другу, но последний раунд обязан был остаться за мной. Успеется всё. И жизнь, и слёзы, и любовь, как говорится. Вернись, посчитай мои этажи, напиваться-не значить жить. Шуга, выхлоп, озноб, капкан. Ты пьян... Да я устала, ложись и спи! Если хочешь храпеть-храпи. В изголовье вода со льдом. Утро? Переживём... - К фигам всё. Дай сигарету, - в очередной раз давала слабину она. - Ты же знаешь, что я говорю насчёт этого, - равнодушно ответил я, лениво потягиваясь и зевая. - Да уже можно. - Не-а, - покачал я головой, подпирая оконное стекло и щурясь от закатного солнца, прячущегося за ветки деревьев. - В кого я превратилась из-за тебя? - растерев пальцами виски, она оперлась о подоконник, пытаясь дать пояснице хоть какой-то отдых, - У меня всё болит. - В первую очередь ты старая, а не беременная. Вот и болит, - сдерживая довольный хохот, зажмурился я, получая заслуженный подзатыльник. - Какой же ты козёл, - вздохнула, едва заметно улыбаясь бледными губами. - Да? - искренне изумился я, прокручивая вокруг своей оси кольцо на безымянном пальце. - Я решила так потому, что ты всю дорогу улыбался. - Это не означало, что я не сомневался... - К фигам всё. Сигарету дай? - осторожно положила руку мне на плечо, полагая, что это поможет. - Подожди немного. Годика полтора, - я беззлобно рассмеялся, прижавшись щекой к её ладони. Моя Татьяна Ларина. Теперь я осознал главную ошибку Онегина. Скучая вечно, он слишком мало ждал. Утро... Переживём!