Волнами

Бархатный воздух облизывает кожу по закатанные края рубахи. Между насыщенным полевым духом улавливаются бензиновые отзвуки. Дэйв щелкает зажигалкой - пламя разбивает надвое о линзы очков-авиаторов. Втягиваются щеки; губы – единственное по-настоящему красивое в его лице – обхватывают шуршащий сигаретный фильтр. Заметно, что Дэйв старался одеться не как всегда, более изощренно, хотя ему и не подходит это слово. Карофски купил новые кроссовки за восемьдесят баксов, вот и все. На нем чистые штаны, свежее белье. Пахнущая порошком майка и жетон, высовывающийся из расстегнутого ворота. Он чувствует себя, пожалуй, горячим парнем. Парнем, который имеет право пожить хотя бы раз в неделю, вне обязательств. Дэйв курит крепкие Кэмел и пялится сквозь плешивый луг у трассы, нашпигованный треском насекомых и сухих веточек. Карофски превосходно владеет собой, умело оттягивая всякое соприкосновение с реальностью. Время течет медленней, оно не истончится, пока Дэйв не закончит с сигаретой, и последний кусок пепла не упадет на остывающий асфальт. Заправка на городских окраинах – конечно, это не Вайн-стрит. Но Карофски все еще в Голливуде. Отпечатки Дэйвовых ног оставлены на каждой славной аллее. Носок кроссовка сминает бычок – еще один сувенир городу, где смог осесть тип вроде Карофски. Тип проводит рукой по затылку, и японский карпик заспанно ворочается на его шее, будто решил переждать эту ночь в надежном укрытии. Сам Дэйв полон сил. Окончательно пропадает монотонность движений и мыслей. Теперь в голове фонтанируют смазанные картинки, и всё из-за вибрации мобильного в кармане джинсов. От одного этого деликатного рычания Карофски готов кончить посреди ночной заправки. Однако тянуться к ширинке запрещено правилами. Вместо язычка молнии Дэйв отщелкивает блокировку телефона. «Мы будем гнать очень быстро», — пишут с незнакомого номера, — «Я выкину тебя на полном ходу. Потом сдам назад и выебу на капоте то, что от тебя останется». Дэйв глотает вязкую слюну, скулы темнит неуместный румянец. Час до наступления полуночи, когда Карофски расхаживает вдоль трассы, нацепив солнечные очки и кепку с эмблемой Гигантов, самый тяжелый. Ему часто мерещится, что никто не приезжает, и ему нужно брести домой (такси уже не поймаешь), чтобы исследовать механизмы смирения по карманной библии, которую подарила мама до того, как сдать дом студентам и поселиться в пансионе для одиноких стариков. Соседняя подушка на кровати Дэйва навсегда останется нетронутой. Наволочку можно будет не менять неделями… «Намотаю на кулак цепочку с жетоном. Когда ты начнешь задыхаться от недостатка кислорода, я буду гладить твои мокрые волосы». Отправлять смс – сложившаяся традиция. Они договорились насчет них, когда краденую развалюху взяла полиция, отследив номера по камерам слежения. Кто бы мог предположить, что в «Долине кукол» копы занимаются делом? Патрульные частенько объезжали прилегающие трассы. Задержавшееся смс означало, что надо по-быстрому убираться, не попадаясь никому на глаза. Сегодня водитель Карофски в игривом настроении. Можно играть по-крупному. Ветер разбирает челку Дэйва на неаккуратные пряди. В ответ он недовольно поводит плечом, не отрываясь от экрана. «Когда папаша говорил про мою будущую жену и детей, я представлял копию тебя в парижской квартире. На балконе с азалиями, задницей к прутьям, как тебе такое нравится?» «Лжец», — отвечает Карофски, кусая саднящий заусенец. «Скажи-ка «сыр». Кадиллак подъезжает, шепча шинами. Зеркало заднего вида крупно захватывает палец Карофски с полоской оторванной кожи и собирающейся кровью на поверхности. — Запрыгивай, — весело говорит Смайт, высовывается из открытого окна по талию и крепко целует Карофски в губы. — Привет, — Дэйв кладет ладонь Себастиану на плечо. Сейчас Смайт загорелый, веснушчатый и счастливый, не то, что после учебы в Европе. Того заморыша с унылым взглядом и единственным чемоданом вещей давно нет. В первый же день они пошли и заложили в ломбард золотой перстень, собственность университетского мужского общества. Можно сказать, неправильный образ жизни пошел Себастиану на пользу. Они едут к морю, скрытому за шеренгой древних как прах пальм. — На небе только и разговоров, что о море, — Смайт явно что-то цитирует и в довесок хохочет кривоватым ртом. Достаточно несовершенным, чтобы казаться привлекательным для жалкого эстета Карофски. Вода перекатывается у берега, словно четки в руках китайского торговца. Дэйв спешно доедает клецки из коробочки, когда машина заворачивает на пустынный пляж. Грязноватый песок, несколько банок из-под Кока-Колы, забытый детский сандалик. Вид на неспокойные волны сделался для них родным. — Искупаемся? Не дожидаясь ответа, Себастиан переключает скорость и съезжает с гравиевой дорожки на песок. Кадиллак тяжело переваливается с задних колес на нос, забуксовывает, а потом обиженно бурчит, жуя песчинки облезлыми покрышками. По хайвею ему больше не кататься. — Себ, ты сдурел, — мурлычет Дэйв, убирая приборы из китайской забегаловки в бардачок. Иногда на него находит. В семь утра Себастиан вываливается в трусах на лужайку за газетой, танцует с экономкой под пластинки блюза, а то грозится завести какого-то соловья. Пару раз он плакал в постели, но это не забота Карофски, как выразился Смайт. Забота Карофски – любить. А если ему сложно, то они снова сыграют. Игры на доверие – хороший выход для парней, которые ничего не боятся и мучаются при этом от стойкой паранойи. — Твою мать, — вырывается у Дэйва, хотя он вроде бы плотно сжал челюсти. Впереди все меньше гравия и все больше кисейной пены. — С ней все в порядке. При чем тут Аделин? — злится Смайт и выжимает педаль газа. Кадиллак пищит тормозами как маленький. Стопы чувствуют мокрое: сквозь ткань кроссовок просачивается морская вода. Машину едва заметно раскачивает течение. При каждой новой волне уровень воды только прибывает. С усилием машина проезжает еще немного. Камни проходятся по дну бензобака, и вода, наконец, плещется в окна, вливается вкрадчивыми черными потоками. Холодная. Колени Дэйва мгновенно дубеют. — Смайт, — жалобно тянет Карофски, — мы сейчас перевернемся. — Разумеется, нет, — изумляется Себастиан, — Я же встал на ручник. И у меня встал. Смайт делает обиженное выражение лица, включает лампочку над их головами, которая еще может кормиться от незатопленного аккумулятора, и, кряхтя, перемахивает ногой через рычаг передач. — Долбанутый, — поражается Дэйв, лязгая зубами. Спина Себастиана покрыта мурашками. Карофски бережно прощупывает шрам от аппендицита, будто лично вырезал воспаление и подшивал. Ему непередаваемо нравится ощущение – чувствовать вес Смайта, сокращения грудной клетки под ладонями (Себастиан задержал дыхание). Дэйв огибает языком ключицу, обсасывает кожу на ней, пахнущую мужским парфюмом, как соль на вкус. Смайт перебирает в полутьме его мокрые волосы. Ловит ртом жетон в потяжелевших от воды складках рубашки. Демонстрирует выгравированный личный номер Дэйва на пластинке, зажатой между зубов. Карофски оттягивает его налившуюся кровью нижнюю губу. Показывается десна и белоснежные полукружья зубов. Лампочку коротит, Смайт выгибается, бухаясь спиной на бардачок. Негнущимися пальцами Карофски вытаскивает язычок пояса из пряжки, дергает молнией. — Ужасная неделя, — признается Себастиан, проводит по лицу ладонью, другой держась за тканевый козырек, — Я начал скучать. В накатившей черноте Дэйв с трудом разбирает детали. Смайт вьется ужом, пытаясь натянуть на его член скользящий смазкой презерватив. — Да ну его, — Себастиан сдается и отбрасывает резинку в сторону. Ее тут же подхватывает набегающая волна. По груди Себастиана ползет рваный слой пены, — Давай так. — Тебе не нравится, — спорит Карофски. Смайт любит, чтобы было приятно. Быстро, медленно, дома или на улице. Его устраивает любой вариант, которому сопутствует получение максимального удовольствия. Даже в уничтожаемом волной кадиллаке он не потерпит боли. И Дэйв это знает. — Мы просто попробуем, — идет на уступки самому себе Себастиан Смайт. Тяжело насаживается на загнутый вперед член и оседает, слабо поскуливая. «Эй, эй», — шепчет Дэйв, гладя ему бока. Пальцы нащупывают чужие зажмуренные глаза, напряженно изогнутые брови. — Двигайся, чего застыл, — рычит Себастиан, не в силах пошевелиться. Карофски поднимает бедра вперед, врезаясь коленями в автомобильную панель. Незаметная, крошечная амплитуда. Кажется, Смайт рвется. Смайт ужасно гримасничает, и уже готов убраться из тачки, вывалившись через пассажирское сиденье, но Карофски не дает. — Дэйв, — мямлит Себастиан, приваливаясь к его плечу. — Я не разрешал выходить, — мягко говорит Карофски перед тем, как толкнуться посильнее, — Субботние игры, — успокаивает он, — Думай о том, что мы будем делать на следующей неделе. Еще пара сильных заходов. Карофски обмякает на черной коже кресла, Смайт оседает сверху, как истлевший воздушный фонарик. — Я буду в командировке, — сообщает Себастиан, — Так что ты останешься один на выходные. — Скажи, почему биржевые маклеры так часто в разъездах? Набирающий силу прибой стучит о борта машины. Сеанс купания подошел к концу. Если хотите обновить билеты, опустите еще монет. — Не сходи с ума. Хочешь, выдумаем что-то покруче? Карофски смотрит на обессиленное говорящее тело ужасным, омерзительно влюбленным взглядом. Трясина по имени Себастиан Смайт перекрыла ему воздух. Отныне Дэвид дышит только смайтовской туалетной водой. — Когда мы постареем, то будем вспоминать эту ночь как приключение, — наконец-то справившись, говорит Карофски. Он щелкает ручкой двери, но та не поддается. — Мы уже постарели. — Чушь, — не соглашается Дэйв и ласково поглаживает мужское запястье. Под восходящим солнцем высвечивается профиль Смайта и его рано начавшие седеть виски.