Banishment

– Зуко изгнан. Азула произносит это как всегда ироничным голосом, как будто она говорит о своей последней тренировке. Мэй решила, что не поведётся на эту шутку, а это была именно она, – так ей казалось. – Я сказала, что Зуко был изгнан, – тень принцессы упала на её подругу. – И это твоя реакция? Хм, ты еще более черствая, чем я думала. – Ты думаешь, я тебе верю? – Мягко спрашивает Мэй. – Ты же знаешь, я не Тай Ли. – Моя дорогая Мэй, ты думаешь, что я шучу? Даже я не могу придумать что-то типа этого, уж поверь. Вообще-то, я удивлена, что ты еще не слышала об этом. Даже при том, что Мэй на лицо не проявляет никаких эмоций, она начинает нервничать; у Азулы есть терпение во время игры со своими жертвами, но, может в этот раз она предпочла другую тактику. – Хорошо, я слушаю, – сказала она сухо. – Расскажи мне. – Зуко опозорил отца и тот, наконец, поставил его на место. Было нелегко смотреть, как Зуко валяется у него в ногах и молит о пощаде. Нелегко, но возможно, – победоносно закончила принцесса. Впервые Мэй фокусирует взгляд на своей подруге; на её лице играет садистская улыбка, и огонь пылает в её глазах. – «Вы познаете уважение, если только страдание будет вашим учителем», – провозгласила она, подражая Озаю, и нет никакого сомнения, что она его дочь. Возвращаясь к нормальному тону, она продолжает: – Весь левый глаз Зуко обожжен, я увидела его, прежде чем наложили повязку; в лазарете говорят, что его глаз никогда до конца не заживет. Он сможет снять повязку через несколько месяцев, но уродливый шрам всегда будет с ним. Мэй смотрит на бледно-голубое небо и будто не понимает, что означают слова Азулы, она находится вне зоны досягаемости. – Это не шутка, да? – Нет, но мне, однако, приятно знать, что ты больше не считаешь, что я вру. – Когда он уйдет? – Завтра утром. – Хорошо, – Мэй стоит, несмотря на внезапную слабость в коленях. Говорит, несмотря на ком в горле. – Я могу его увидеть? Азула громко вздыхает. – Ты хочешь этого, Мэй? Ждать того, кто никогда не вернётся? Эти слова, кажется, с силой вырвали дыхание прямо из её горла. – Он был сослан на всю жизнь? – Возможно. Но даже если нет, шансов на то, что он выживет нет. Он слабак. Азула ищет любую реакцию на лице подруги, но не находит. – Я собираюсь встретиться с ним. Никто не обратил бы внимание на незначительное подергивание верхней губы Азулы, но Мэй был ее другом достаточно долго, чтобы признать невольно знак её немилости тогда, когда она не в состоянии вызвать реакцию своими словами. – Он в дворцовом лазарете. Сложив на место свое оружие, она уходит, не сказав ни слова и не обернувшись. Только тогда, когда она уверена, что находится вне поля зрения Азулы, Мэй останавливается и впивается своими острыми ногтями в кору ближайшего дерева. Щепки врезаются в нежную плоть под ее ногтями, и она приветствует боль. Это означает, что она не сможет почувствовать что-то другое, кроме этой пульсирующей боли, – другую боль, будто кто-то вырезает ее внутренности и оставил пустую оболочку. Никто не обращает на неё внимания, когда она входит во дворец, и все, что она получает от охранника, стоящего за дверью медицинского кабинета, это порцию жалости во взгляде и шепот: «Он не очень хорошо себя чувствует». Зуко без малейшего движения стоит возле единственного окна, руки прижаты к бокам, спина идеально прямая. Чем больше она наблюдает за ним, тем сильнее становится боль, а когда Мэй больше не может этого вынести, она произносит: – Зуко. Может быть, она должна кричать , слёзы должны катится у неё по щекам, но этого не происходит. Как она однажды заявила, это уже из ряда вон выходящим стало ещё десять лет назад. Он не оборачивается. – Я не хочу, чтобы ты меня видела. – Ну, а я хочу, – протестует она, подходя к нему. – Нет, Мэй, пожалуйста, – шепчет он, голос его дрожал. – Пожалуйста, не делай этого. – Я хочу увидеть тебя, – настаивает она, подходя к нему с правой стороны. Только теперь она замечает, что его голова была бритая, лишь сохранился его хвост. Другой знак бесчестия. – Зуко, это же я. – И именно поэтому я не хочу, чтобы ты меня видела. Она кладет руку ему на плечо. – Меня не волнует… – Хорошо. Даже если он обожжен, унижен, сослан, она будет стоять за него до конца. Мэй встаёт спиной к окну, берёт в руки его собирающуюся повернутся голову и заставляет посмотреть на себя. Медицинская повязка простирается от переносицы прямо до самого уха. Первоначально она была стерильно белая, но в настоящее время её окрашивали красные и розоватые пятна. Повязка, тем не менее, гораздо больше в отношении с его здоровым глазом, что видно достаточно хорошо. – Ну как? – спрашивает Зуко, глядя в сторону. Она хочет ответить, она должна ответить, но всё, что она может сказать: – Что произошло? – Я опозорил своего отца. – Не ври мне, Зуко, – протестует Мэй. – Скажи мне, что на самом деле произошло. – Я перебил его. Возразил ему. В качестве наказания я был вызван на дуэль, и я принял вызов, – он сделал паузу, и слезы скопились в уголке глаза, но они не собираются падать. – Я не смог бороться со своим отцом и отказался атаковать. Он воспринял это как слабость. – Ты этого не заслужил, – прошептала она настолько тихо, будто это были всего лишь мысли. – Заслужил, – произнес Зуко. – Это положенное наказание за мой проступок – Проступок? Ты просто выразил своё мнение. – Это не то место, где можно говорить о своём мнении. Она ненавидит, когда он делает это, – соглашается с искаженными понятиями своего отца о чести, славе и силе, но Мэй не будет с ним спорить, не в этот раз. Вместо этого она спрашивает: – Как долго продлится твоё изгнание? – Для того, чтобы вернуть свою честь, и восстановить законное место я должен найти и схватить Аватара. Это самоубийство. Дикость. Аватар пропал без вести сто лет назад, и встреча с ним просто невозможна. Но он уже знает все это, так что нет никакого смысла напоминать ему. – У тебя есть экипаж? – Дядя Айро, бывшие корабельщики. Они все отправятся со мной. – Значит, ты находишься в хороших руках, – неуверенно кивает Мэй. – Да. Так много хочется сказать, но слов просто нет. Так или иначе, Мэй никогда не была хороша в разговорах. Она кладет руку на его щеку, на стороне которой нет повязки, и левая, он аккуратно наклоняет голову в её сторону. Они целовались и прежде, в саду дворца и пустых коридорах, но те были быстрыми, неопределенными. Этот же был и страстный, и сожалеющий одновременно. Каждый хотел показать то, что он чувствует. Когда поцелуй кончается, Мэй шепчет: – Помни, что я буду ждать тебя. – Как я могу забыть? – произносит он тихо, прижимаясь губами к её лбу. Лоб непозволительно холодный, из-за чего происходит приятный контраст с горящими губами принца. – Ты хочешь, чтобы я пришла и проводила тебя завтра? – Нет… Мы выплываем рано, ещё до восхода солнца. Она кивает: – Тогда до свидания. – Да, до свидания. Они смотрят друг на друга в течение нескольких секунд, пытаясь оставить в памяти каждую черточку лица того, кого полюбил в первый раз. Возможно, они должны были сказать что-то еще, например, «Мы встретимся снова» или что-то типа этого, потому что «до свидания» звучит окончательно и бесповоротно. И они будут надеяться, что ещё раз увидятся. Наконец, Мэй уходит прочь. Каждый шаг отдается болью в сердце. Когда она выходит на улицу, от солнца её глаза горят. Когда она тренируется под зорким взглядом её матери, в её голову приходит образ опального принца. Первый бросок, она случайно порезала свой палец. В конце концов, она была новичком. Кровь сочится из ранки и стекает на землю. Но в голове лишь Зуко, всеми брошенный, с повязкой на лице, которая окрашена в светло-красный. Ей его явно не хватает, но не стоит зацикливаться на этих мыслях, так и до самобичевания недалеко. Мэй делает следующий бросок.