Звезды не греют.

      Однажды кто-то сказал мне, что звезды не греют. А зачем тогда вообще нужно их бессмысленное блеклое свечение, если согреться нельзя? Зачем они, за миллиарды световых лет, горят, освещая кому-то пустоту?..       А если подумать, то что вообще может греть? Может, глупое пламя сигареты, нервно зажатой между пальцами, когда, в перерыве между грустью и неопределенной тоской, сидишь на сухом и холодном кафеле балкона, прислонившись к стене, и куришь, куришь?.. Лишь иногда бросишь взгляд вниз, на город — дома искрят окнами, машины сверкают фарами. Всё, как обычно, ничего не меняется — ты ему не нужна, он тебе чертовски необходим. Но признавать поражение в немой войне не хочется. Просто потому что он будет смеяться.       У него, должна признаться, самый лучший в мире смех. Такой добрый, заливистый, заражающий своим весельем. Когда он смеется, рядом всё будто цветет, как бы заезжено это ни было. Просто это правда — он один на всей планете знает, как можно поднять мне настроение, просто рассмеявшись чему-нибудь. Или даже улыбка, самая обыкновенная, но она тоже дарит мгновение радости. Сначала дарит, а потом безгрешно отнимает, калечя сердце и то, что вроде когда-то было душой. Калечит и совсем не собирается залечивать старые раны.       А город внизу как будто живет своей жизнью — город радостно возбужденный. Где-то вдалеке гремят фейерверки, искрами озаряя ночное небо. В детстве я всегда бежала к окну, когда слышала заветный звук залпов. А сейчас в запой уйти хочется, не только из-за осточертелых дурацких фейрверков, сколько из-за него. Из-за этой надоевшей безразличности и обыденности. Ну, придет он, скажет что-нибудь, а дальше что? А ничего. Мрак и пустота.       Однажды ты сказал, что звезды тоже могут греть. Я не верила. Ведь... Это была шутка, да? Признайся же. Не смешная ведь ни капельки. Наверно, это всё виноваты издержки наивного детства. Потому что как еще объяснить, что его словам хочется отчего-то верить? Ну, что звезды тоже греют? По-своему, как-то, по-особенному. Как он. Просто потому что не хочет, или не может, признаться.       Скрипнула балконная дверь, пуская на кафель полосу света из гостиной. Шорох и осторожный шаг. Опустился рядом.       —Опять ты здесь сидишь? — голос какой-то усталый, совсем не злой, как обычно бывает. В нем чувствуется усталость не физическая, а душевная. Как будто бы ее заставили пробежать стометровку. Сложно представить, если не увидеть этого взгляда. Взгляда, проникающего прямо в душу. В то, что осталось еще. — Почему ты никогда не уходишь, ну, сразу после этого?       —Потому что, Антон, ты мне вроде как дорог...