Возвращение

      В открытое (как всегда) окно врывается мой добрый знакомый – Ветер. Он проносится вдоль стен с облупившейся краской, на мгновение обнимает меня за плечи, и я чувствую свежесть весеннего дня. Зажмуриваюсь от удовольствия, а когда снова открываю глаза – передо мной совсем другая картина.       Убегающий в бесконечность луг с высокой, густой травой самого нежного оттенка зеленого цвета. То тут, то там пестреют островки цветов – пушистые, словно котята, на длинных и тонких ножках с маленькими лепестками, едва видных около рыхлой земли. Над лугом летают бабочки с большими белыми крыльями. Мне кажется на мгновение, что это вовсе не бабочки, и лепестки гигантского тюльпана, но присмотревшись, я понимаю, что у этих лепестков слишком живой и беспечный вид.       Я здесь одна, но мне вовсе не страшно. Ветер легко и игриво, лаская, обволакивает и тут же уносится прочь. Если бы у него был голос, то непременно – звонкий, мальчишеский. Откуда-то сбоку раздается слаженное гудение, словно рой тяжелых шмелей одновременно поднялся в воздух и перелетел на другой куст. Я сажусь на корточки около одного такого: лепестки у цветка маленькие, не больше ноготка, а на цветоложе таких лепестков не сотня и не две – не меньше тысячи, как кажется мне на первый взгляд. Цветок пахнет тягучим, медовым ароматом, и я не удивляюсь довольному гудению шмелей, что раздается совсем вблизи. Неожиданный в этом месте звон, и я резко распахиваю глаза.       Передо мной – все тот же этаж с желтовато-бежевой краской. Открытый лифт манит белым, прохладным брюхом, но я досадливо махаю в его сторону, вспоминая о неисправности – отсюда и внезапные приезды на последний этаж дома. Из распахнутого настежь окна слышен шум города, но шум привычный и, в какой-то степени, даже уютный. Смеются дети, поют птицы, где-то вдалеке проносятся машины, а под окнами, далеко-далеко внизу лает собака. Я отмечаю про себя, что ничего не изменилось, и подхожу к общей двери. Рядом с ней, справа, если быть точнее, четыре звонка.       Ветер снова слегка обнимает меня за плечи, словно чувствуя растерянность и затаенный страх. Я с благодарностью улыбаюсь и смахиваю непрошеные слезы. Провожу пальцем по дверному косяку, все боясь поднять глаза и посмотреть вперед, сквозь замутненное стекло. Помнится, все жаловались, что через него ничего не видно, только смутные силуэты, но я давно научилась различать по этим силуэтам не только происходящее за дверью – даже тех, кто шел по коридору. Глубоко вздохнув, поднимаю глаза: в коридоре спокойно и светло. Четыре прямоугольника дверей, вдалеке темнеет ещё один – это, верно, шкаф с книгами около… тут я словно спотыкаюсь об это слово… моей бывшей квартиры.       Это, конечно, не так – я про бывшую квартиру. Формально она до сих пор принадлежит мне, но после моего побега в ней живет только мать – все это я узнала у словоохотливых соседей, представившись потенциальным покупателем: она, оказывается, решила наконец продать квартиру. Шутка ли… десять лет прошло.       Наконец нажимаю на звонок. Звука, как и всегда, не слышно, но я знаю, что сейчас в коридоре раздается противное тихое дребезжание. Мне очень страшно, и я решаюсь наконец признаться себе в этом. Чего именно боюсь – непонятно. То ли того, что мать не узнает, то ли – что узнает, но не примет, оскорбленная моим побегом. А может, той женщины, что встречу.       Мама запомнилась мне высокой, всего-то чуть ниже меня, полной женщиной с грушевидной фигурой и темно-медными, густыми волосами. Она красивая – моя мама. У неё янтарные глаза с вкраплениями серого и зеленого и тяжелые, но аристократичные кисти рук. В детстве я очень любила гладить её руки, а потом любила ощущение этих рук на затылке или плечах.       Услышав, как открывается внутренняя, деревянная дверь квартиры, прогоняю непрошеные воспоминания и невольно вытягиваюсь по стойке смирно, сжав пальцами длинные рукава куртки. Сердце стучит как ненормальное, готовое выпрыгнуть через глотку, и я задерживаю дыхание, стараясь унять его. Щелкает железная дверь, в коридор легонько выбегает нечто серое, с длинным хвостом – я с удивлением узнаю Мартышку, кошку, которую я подобрала на улице незадолго до побега. Вслед за ней выходит мама.       Я издалека узнаю её: та же полная фигура, те же слегка шаркающие шаги. Только походка неуловимо изменилась…. Это уже не летящая, полная достоинства женщина, а уставшая от жизненных перипетий, измученная… но все же мама. На глазах наворачиваются слезы. Чем ближе она подходит к стеклянной двери, отделяющей нас друг от друга, тем медленнее становится её шаг. Наконец, мама совсем останавливается. Между нами – не больше метра, дверь и десять лет. Мы молчим. Мне, наверное, надо представиться, но горло стискивает страх и очередной комок слез. Кошка бегает около матери, вьется тонким вьюном между её ног.       Через полторы минуты тишины мама разворачивается и идет обратно в квартиру. Я с ужасом понимаю, что это последний шанс вернуться Домой. Не ветер, но сквозняк, возникший из-за открытой двери в квартиру, проносится мимо меня. Все так же горячо щекам и трудно горлу, но я все же нахожу в себе силы негромко позвать:       -Мама… Я вернулась.       Она останавливается, оборачивается, и я вдруг понимаю, что все это время она тоже плачет. Что её сердце сейчас одновременно разбивается на миллионы осколков и соединяет их в одну целую, чудесную картину материнского сердца, полного любви и прощения блудной дочери.       Мне становится так удивительно легко, словно эта фраза протянула мостик между прошлым, где живет мама и тот образ, что она запомнила, и настоящим, где нахожусь я. Совершенно неважно, что мостик ещё нужно перейти, главное, что он есть. Душу затопляет легкая и безмятежная радость. Уж этот путь мы сможем пройти. Я дома.