Чужие секреты

Играть в «правду или действие» предложили братья Миками, и уже одно это должно было с ходу насторожить остальных судзурановцев, но после десятой бутылки пива на стаю и почти полного отсутствия закуски идея показалась забавной Идзаки, и он продвинул ее в массы. Токаджи всячески возражал, упирая на то, что это полная херня, но никто его не послушал. Серидзава пребывал в своем обычном, близком к нирване состоянии, а Генджи было просто пофигу. Игра началась. Сначала все шло хорошо: ходили по карнизу крыши, вызывали туалетную Ханако и делились страшными секретами на тему первой сигареты и любимой порнухи. Потом братья Миками, прихватив с собой Чуту, слиняли за следующей порцией пива, а Токаджи спросил у выбравшего «правду» Макисе про его первый трах. Вечер сразу перестал быть томным – все так или иначе были в курсе особенностей сексуальной жизни Макисе. Даже Серидзава хрюкнул в пакетик с чипсами, и добрый Токио опустил голову, пряча улыбку, а вот Генджи набычился. Это походило на провокацию: Токаджи смотрел с видом невинного младенца, но было понятно, что он сделал это специально. – Ну, это… я… – лицо Макисе покрылось крупными каплями пота, он задышал, как пробежавший стометровку бегемот, и было понятно, что выдумать он ничего не может. Генджи злился оттого, что Макисе оказался в дурацком положении, и недобитки из армии Серидзавы над ним потешаются, а он, лидер Судзурана и друг Маки, все это допустил. Можно, конечно, затеять мордобой, да такой, чтобы потом никто и не вспомнил, из-за чего все началось, но даже ему казалось глупым бить морду из-за игры в «правду или действие». – Так, – Генджи поднялся, – мы сваливаем. Пошли, – он обернулся к Макисе и Идзаки. – Спокойно, – на плечо ему легла рука Шуна. Кому как не ему выручать GPS в сложной ситуации, когда кулаками не помашешь. – Все рассказываем по одному секрету и расходимся. По очереди. Быстро. Могу начать. – Смотри не обхитри самого себя, блондинка, – усмехнулся Токаджи, – мы ведь играем по правилам, а значит всякие ля-ля «как я ходил в первый класс и спер в конбини пачку леденцов» не прокатят. – Я не страдаю клептоманией, – прищурившись, срезал его Идзаки, – но, говорят, она лечится, не волнуйся. – Сейчас тебя лечить будут. Обещаю даже навещать, – вскочил с места Токаджи, и только рука Серидзавы, удержавшая Юджи за полу пиджака, остановила намечающуюся потасовку. Тем не менее, оба генерала прожигали друг друга ненавидящими взглядами, Макисе начал потирать кулаки, даже Токио нахмурился. Казалось, если вытащить спичку, она тут же вспыхнет. Глаза Генджи и Серидзавы встретились. Они поговорили без слов, и Генджи показалось, что даже до чего-то договорились, хотя он никогда не был мастером в таких штуках. – Идзаки, отвяжись от него, – Генджи плюхнулся обратно на диван. Шун еще несколько секунд буравил Токаджи взглядом, а потом с независимым видом уселся рядом с Такией и закинул ногу на ногу. Токаджи еще постоял, но поняв, что вмазать как следует ненавистному блондину пока не получится, одернул форменный пиджак и уселся за спиной Серидзавы. – Ну, что, кто начнет? – обвел стаю глазами Генджи, которому не терпелось побыстрей с этим развязаться. – Ну, ты у нас теперь главный, ты и начинай, – Серидзава перекинул ноги через ручку старого кресла. – Подай нам пример. Идзаки снова с непроницаемым лицом вцепился в своего лидера, удерживая его на месте. – Давайте я начну, – неуверенно сказал сидевший чуть в стороне на высоком табурете Цуцумото. Тамао, Токио и Юджи уставились на него с удивлением. Обычно Цуцумото помалкивал – то ли сам по себе был молчуном, то ли соблюдал субординацию, ведь в их компании он был самым младшим. – Похую, – коротко бросил Генджи и оглянулся в поиска пива. Бутылка, увы, была пуста. Серидзава пожал плечами, и Цуцумото, сделав глубокий вдох, словно собираясь с духом, начал: – Я, вообще-то, никому раньше про это не рассказывал, – заговорил он немного смущенно. – О том, почему я дзюдо больше не занимаюсь. У меня хорошо получалось, я даже выиграл юниорский чемпионат. Не на мире и не в стране, но ничёшный такой. – Бла-бла-бла, мы поняли, что ты крутой, – помахал рукой Идзаки, словно отгоняя от лица надоедливого комара, и опустил на нос очки, – как до дела дойдете, разбудите. – Нет, ну ты сейчас огребешь! – Юджи! – на этот раз миротворцем заделался Токио. – Идзаки, не обостряй. Каждый рассказывает как умеет. Шоджи, продолжай. Цуцумото, который, казалось, погрузился в какие-то свои мысли, вздрогнул, кивнул. – Ну вот, и вроде все неплохо получалось. Тренер говорил, что у меня может быть большое будущее. Стал больше со мной заниматься. Я не сразу сообразил, что он как-то не так себя ведет. – Это как – «не так»? – удивился Токио. – Ну, раньше он просто говорил, что делать, давал всякие упражнения, подсказывал по мелочи. Но потом взялся вроде как серьезно. Мне нравилось, хотя он очень строгий был. Если балду пинаешь, мало не покажется. – Бил, что ли? – поинтересовался Генджи, пиная Идзаки, чтобы тот подвинулся и дал ему вытянуть ноги. -И это тоже. – Все-таки спортсмены чокнутые, – пробормотал Идзаки, повернувшись к Генджи. – Попробовал бы меня кто тронуть, месяц бы в гипсе ходил. – В общем, через какое-то время я стал замечать, что он... – Цуцумото запнулся, но потом с усилием продолжил, – ну, вроде как лапает меня,. Токаджи, уже успевший прикурить, подавился сигаретным дымом, и Токио, сидевший рядом, даже забыл постучать Юджи по спине. Идзаки приспустил с носа очки, а Генджи присвистнул. – Погоди, – начал Серидзава, медленно приподнимаясь, но его перебил Макисе: – Как бабу, что ли? Цуцумото пожал плечами и улыбнулся виновато. – Ты уверен? – Серидзава протянул все еще мучающемуся кашлем Токаджи бутылку с остатками пива на дне. – Запей. – Сначала я думал, что мне кажется, – Шоджи комкал край своей клетчатой рубашки, в то время как все остальные не сводили с него глаз, – спорт-то контактный. Опять же, по заднице там дал, по руке-ноге – это же все тренировка, чтобы руку правильно держать, ногу правильно ставить… а потом чувствую, что он дольше, чем нужно, руки-то держит, – Цуцумото покраснел и опустил голову. – Показал, как ногу в выпад ставить – так убери руку-то, а он не то, что не уберет, а еще и проведет ею чуть ли не до паха или по спине, положит между лопаток и поглаживает. И не так, как обычно делают, чтобы напряжение с мышц снять. Он замолчал и, завязав угол рубашки узлом, тут же принялся развязывать назад. – Я себя сначала убеждал, что это мне только кажется, ведь он же тренер. А потом как-то вижу: оставил он после тренировки одного парня. Я не подглядывал, просто моя очередь была все убирать в зале… – Цуцумото окончательно смешался. – Мы поняли, – слишком спокойно сказал Серидзава, – дальше что было. – Ну вот, – с благодарностью посмотрел на своего предводителя Шоджи, – смотрю, а он этого парня гладит по плечам, по груди и на ухо что-то шепчет. Парень тот меня старше был, уже во взрослых выступал, стоит, молчит. Я сбежал потихоньку, – Цуцумото опустил голову так низко, что дреды полностью скрыли его лицо. – Ходить туда перестал. – Но почему ты никому не рассказал-то? – первым нарушил тишину Токио – Стыдно было и побоялся, что не поверит никто. Он учитель, тренер, а я кто? Да и не было ничего такого прямо совсем… – Почему родителям не сказал? – хмуро спросил Серидзава. – А если бы они не поверили или, наоборот, волновались бы, скандал устроили? – пяткой Цуцумото равномерно постукивал по ножке табурета. – Они не понимали, почему я больше на тренировки не хожу, очень злились. Надеялись, что я получу спортивную стипендию, пойду в университет. – К другому тренеру чё не пошел? – это Токаджи. – Не все же такие уроды. – Знаю, но я не смог. Каждый раз, как заходил в зал, снова представлялось всякое. Учился я всегда плохо, все время на тренировки уходило, и вот в Судзуране оказался, – Цуцумото поднял голову. – Но я не жалею, правда. Мне здесь нравится. – Из-за какого-то козла похерить свое будущее! – с неожиданной для него злостью проговорил Серидзава. – Какой же ты идиот! – Брось, все равно из меня ни чемпиона мира, ни профессора не вышло бы, – закурил Цуцумото. – А ведь хотелось рассказать про то, как в семь лет писался в кровать, – так, что услышал только Генджи, проговорил Идзаки и снял очки. – Слушай, ты, несостоявшийся чемпион, – Шун облокотился на колени и смерил Цуцумото тяжелым взглядом. – Тебе в голову вообще приходило, что пока ты тут развлекаешься, твой козлина-тренер продолжает лапать, а может, и не только, других ребят. И не все из них могут сказать «ничего такого не было». Цуцумото растерянно захлопал глазами, такая мысль, судя по всему, в голову ему не приходила. – Блондинка права, – согласился Токаджи. – Из-за того, что ты промолчал, он продолжает свои грязные делишки. – Но я… – Цуцумото, словно в поисках поддержки, беспомощно оглянулся на Серидзаву, однако Тамао снова перекинул ноги через подлокотник кресла и самым внимательным образом изучал носки своих ботинок. – Как его зовут? – зло спросил Генджи. – А тебе зачем? – А ты догадайся. Цуцумото сжался. – Не надо. – Твое мнение уже никого не интересует. – Но если ты его изобьешь, ничего не изменится. Он все равно вернется на прежнее место или уедет в другой город и будет тренировать там. Даже если я все расскажу, кто мне поверит? А других ребят ты признаться не заставишь. Кто-то побоится, а кому-то есть, что терять. Никому не нужны скандалы, – губы у Цуцумото дрожали. – Я только вам рассказал, мы же играем вроде. Наступила тишина. Токио смотрел сочувственно, Токаджи зло, а о чем думал Серидзава, было непонятно: от изучения ботинок он переключился на граффити на стенах и рассматривал их с таким вниманием, как будто видел в первый раз. Идзаки снова надел очки и откинулся на спинку дивана, но по тому, как плотно были сжаты его губы, нетрудно было догадаться, что он едва сдерживает ярость. Генджи спустил ноги с дивана. – Я следующий, – в эту минуту он был похож на человека, который собирается прыгнуть с парашютом, но не уверен, что тот раскроется. – Я девственник. Несчастному Токаджи не повезло второй раз, теперь он подавился остатками пива, и протянувшаяся к нему рука Токио замерла в воздухе. За спиной громко сглотнул Макисе. – Знаешь, Такия, я был в курсе, что не просто так ты ебанутый, – медленно протянул Серидзава. – А как же Рука? – кашлянув, спросил Идзаки. Не каждый день можно было увидеть его таким потрясенным. Генджи с тоской подумал, что ему удалось удивить своего генерала, второй раз после той драки у бассейна. – Ты это... того… ты хочешь сказать, что ты Руку не… – Макисе вновь покрылся потом, а Генджи поморщился. – Кому мы проиграли! – вздохнул откашлявшийся Токаджи. – Вдвойне унизительно, да? – осклабился Идзаки. – Не то что бы меня это волновало, – Тамао закинул одну ногу на другую, – но почему? Никто не хотел? – в его голосе, как ни странно, не звучало ни насмешки, ни, тем более, издевки. – Хотели. – Не встает, что ли? – с искренним сочувствием спросил Макисе, и Генджи испытал страстное желание избавиться от друзей, с которыми не надо и врагов. – Не переживай на этот счет, – мрачно успокоил он товарища. Повисло неловкое молчание. Не то что бы кого-то действительно интересовала сексуальная жизнь Генджи, хотя бы потому, что никто даже не предполагал ее полного отсутствия. На него вешалась крутая девчонка, и казалось совершенно естественным, что их отношения давно перешли в стадию «взрослых». И вот, оказывается, он не только до сих пор не переспал с ней – он, оказывается, вообще ни с кем и никогда. – Это называется «замещение», – наконец произнес Токаджи, – или «сублимация». Всю нерастраченную на секс энергию ты тратишь на то, чтобы доебываться к другим. Поэтому ты такой псих. Трахался бы – был бы спокойней. – И откуда ты такой умный взялся? – на всякий случай придерживая Генджи, поинтересовался Идзаки. – Я тебе тайну открою: на свете существуют книги, их читают, потому что в них написана куча умных и полезных вещей. Ты попробуй, вдруг получится. – Ну, то ли мне не хочется, то ли стремно, – как будто беседуя с самим собой, ответил Генджи, и было понятно, что это он сейчас не о книжках. – А стремно-то что? – пытаясь подобрать упавшую челюсть, спросил Юджи, – ты ж не девка. – Хер знает, – пожал плечами Генджи. – Да и говорю же, не тянет особо. – Слушай, – на Серидзаву словно снизошло озарение, – а может, тебя на парней тянет? То ли Генджи так поразила подобная наглость, то ли он действительно не хотел затевать мордобой, но в ответ лишь покачал головой. – Не бойся, не тянет, и ты, в любом случае, не в моем вкусе. Серидзава фыркнул. – А помнишь, – торопливо начал Токио, пока Такия все же не передумал и не открыл военные действия, – в девятом классе тебе эта, как ее, забыл, ну, такая, с двумя косичками, еще дурацкий брелок-трансформер на сумке таскала, который мигал все время… Как же ее звали... Химавари, точно, Химавари! Помнишь, она на день Святого Валентина шоколадку дарила. – Помню, – в голосе Генджи зазвучало неприкрытое отвращение, – достала. На школьном фестивале в комнате страха прям повисла, целоваться полезла, всего обслюнявила, – на его лице появилось брезгливое выражение. Токио выглядел обескураженным, Токаджи и Идзаки машинально переглянулись с одним и тем же выражением на лице – «да он слегка того» – и тут же, спохватившись, торопливо уставились в разные стороны. – Интересно, куда отправились за пивом Миками? – пробубнил себе под нос Серидзава. – Ну, а чего не попробуешь? – влез Токаджи. – Эта твоя Рука – горячая штучка, я сразу понял, – он осекся. – Ну, в смысле… – Она не предлагала, – признался Генджи. – И у меня есть дела поважнее. Идзаки всеми силами пытался держать лицо, но было очевидно, что только присутствие врагов, так и не приобретших определение «бывшие», удерживает его от желания объяснить лидеру GPS, что, во-первых, существует не так уж много дел поважнее, а во-вторых, одно другому не мешает. – И потом, чего я там не видел, – брякнул Такия. – В каком смысле? – не удержался его генерал. – В фильмах и в жизни все по-разному. – У меня это все перед носом в режиме реального времени. Покруче любого фильма будет, – Генджи достал сигарету. – Ладно, мы тут всего лишь секретами делимся, а не душу изливаем. Я свой рассказал. – Теперь ваша очередь, – Идзаки первым взял себя в руки. – С чего бы? – забыковал Токаджи. – Потому что первым начал Цуцумото, теперь Генджи свой секрет рассказал, и сейчас снова ваша очередь, – медленно, словно слабоумному, объяснил Идзаки. – У тебя, Токаджи, какая-то паранойя, тебе кажется, что тебя все хотят наебать, даже тогда, когда никто и не пытался. Но ты не волнуйся, это тоже лечится. – Я расскажу, – торопливо вмешался Токио, пока Токаджи не вмазал-таки Идзаки. Юджи пожал плечами и прислонился к стене. – Вообще-то, ничего особенного в моей тайне нет, – заговорил Токио, как-то странно улыбаясь. – Вся она в том, что я боюсь умереть. Серидзава медленно выпрямился в кресле и буквально впился глазами в друга. – Нет, я понимаю, что мы все рано или поздно умрем, – продолжил Токио, – но только я могу умереть хоть завтра. Подожди, Тамао, это ведь мой секрет, –он остановил друга неожиданно твердым голосом, в котором, тем не менее, хорошо знающий его Серидзава услышал истерические нотки. – Я всегда изображаю крутого парня, делаю вид, что все окей, но на самом деле – я дико боюсь. – Это нормально, – все-таки сказал Тамао, – зачем это скрывать, любой бы боялся. – Тебе же сделали операцию, разве это не помогло? – поддержал на правах бывшего друга Генджи. – Помогло, наверное. Но это то же самое, как будто у меня в башке бомба с часовым механизмом, только никто не знает, когда она рванет, – Токио, по своей привычке сидевший верхом на стуле, вцепился в спинку так, что руки начали дрожать от напряжения. – Я не хочу умирать ни завтра, ни послезавтра, ни через год, ни даже через десять лет. И еще я не понимаю, почему это должно было случиться со мной. Что плохого я сделал, чтобы это случилось именно со мной? Ребята молчали: даже Макисе понимал, что слова типа «ничего, конечно», «ты не виноват» – просто бессмысленная хрень, от которой будет только хуже. – Я никому никогда не говорил. – Почему? – наконец, спросил Серидзава, и в его голосе прозвучала так не свойственная Тамао растерянность. – Ты думаешь, кто-то бы смеялся? – Кто бы посмел смеяться над Токио Тацукавой, лучшим другом Тамао Серидзавы. Тут самоубийц нет, – губы у Токио дрожали, и чтобы скрыть это, он кусал их с такой силой, словно хотел откусить совсем. – И вам все равно не понять, каково это, когда... – его голос, наконец, сорвался. – А еще я не могу признаться, что завидую вам всем и иногда ненавижу за то, что вы здоровы, можете жить и даже не задумываться, каково это, когда каждый день может стать последним. Я ненавижу себя за эту зависть, потому что это отвратительно, так нельзя, – Токио обхватил себя руками, как будто ему внезапно стало холодно. – Потому что ты, Тамао, – мой друг, и как я могу даже думать, что… лучше бы это случилось с тобой?! Токио трясло, у него дрожали губы, как будто знаменуя начало припадка. – И я ненавижу себя за то, что сейчас говорю все это, потому что это нельзя говорить, нельзя никому в таком признаваться! – Токио резко замолчал, как будто он был механической игрушкой, у которой внезапно кончился завод. – Вот в такие минуты ты понимаешь, что в твоей дерьмовой жизни все не так плохо, – словно самому себе пробормотал под нос Токаджи, но все его отлично услышали – такая на крыше воцарилась тишина. Было не только слышно, как гомонят где-то внизу задержавшиеся ученики, как проезжают за забором машины, кажется, было даже слышно, как перебирает лапами по проводам над их головой большой ворон. Ребята молчали и избегали смотреть друг на друга, словно испытывая стыд за то, что полны сил и жизни. – Дурацкая игра, – Токио резко вскочил и пошел к выходу с крыши. Движение и звук стряхнули оцепенение с остальных. – А ну стой! Токио вздрогнул так, как будто Серидзава его ударил. Тот подошел ближе, и теперь они стояли практически вплотную друг к другу: нос Тамао чуть ли не упирался в шею Тацукавы. Рубашка Токио на фоне грязных стен резала глаз своей белизной, напоминала о больничной стерильности и о том, что, несмотря на западную моду, белый цвет остается цветом траура. Серидзава медленно поднял руку, и одновременно Генджи приподнялся со своего места, похожий на замершую перед прыжком пантеру. Хрен знает, что придет в голову этому доморощенному Будде, сейчас возьмет и размажет Токио по стенке за это «лучше бы это случилось с тобой». – Сядь, – совершенно спокойно, может быть, слишком спокойно, как говорят с маленьким ребенком, который играет с острым ножом, или со спятившим террористом, в руках которого зажата граната, сказал Серидзава и положил руку на плечо Тацукаве. Тот будто согнулся под ее тяжестью и, избегая смотреть на остальных, покорно поплелся назад. – Ты прав – прикуривая, сказал Тамао, – никто из нас тебя не поймет. Я не знаю, почему эта хрень случилась с тобой. Такого никто не заслужил. Но если тебе страшно, то это нормально, любому было бы страшно. И про меня или кого-нибудь еще ты тоже не всерьез думаешь, а потому, что тебе страшно. А от страха и не такое в голову придет. Но мы же друзья, так что не парься. Я вот тоже иногда думаю: и за что Токио столько деньжищ досталось, а он счастья своего не понимает. А тут нужно что-нибудь – так иди заработай. Токио поднял голову, Серидзава смотрел на него со своей обычной, мягкой, чуть задумчивой улыбкой. – Тамао, – в голосе Токио зазвучали слезы. – А про умереть завтра, – Серидзава плюхнулся назад в кресло, – так это еще неизвестно, кто дольше протянет – ты со своей дыркой в башке или вон, скажем, Такия. – Охерел, что ли? – набычился расслабившийся было Генджи. – Ну а что, будут у твоего папаши какие-нибудь разборки с конкурентами, порежут тебя на кусочки и все: был король Судзурана – и не стало, – притворно вздохнул Тамао. – Какой же ты козел, Серидзава, чтобы ты в своих трущобах шею себе свернул, – неожиданно миролюбиво ответил Такия. – Давайте дальше. – Твоя очередь, блондинка, – Токаджи с довольной ухмылкой повернулся к Идзаки. – Твоя тоже придет, не очень-то скалься. Шун замолчал, было видно, что он больше всего хотел бы сейчас оказаться как можно дальше и от этой крыши, и от этой игры. Он молчал дольше остальных, молчал, пока Генджи не толкнул его в бок. Это затишье перед бурей настораживало. – На самом деле, у меня нет друзей, – выпалил вдруг Идзаки и затянулся. – И я не очень-то в дружбу верю. Наверное, если бы прямо здесь вдруг появилась Мария Озава*, это произвело бы меньший эффект. Даже всегда невозмутимый Серидзава замер, не донеся сигарету до рта. – Как это? – охренел Макисе. Идзаки смотрел прямо перед собой, говорил ровно, без всякого выражения, словно был на уроке географии и перечислял все реки или префектуры Японии. – Сколько я себя помню, папаша всегда долбил мне, что никому нельзя верить, ни с кем нельзя заводить слишком близких отношений, потому что тебя все равно обманут. Его в свое время лучший друг то ли на деньги кинул, то ли девку увел, в общем, была там какая-то драма, – Идзаки пригладил волосы. – И он всегда говорил, что, доверяя кому-то, ты становишься слабым, а в жизни побеждают только сильные. Сначала я, конечно, его не слушал, ведь в детстве кажется, что если живешь с кем-то через забор или сидишь за одной партой, то это на всю жизнь. А потом вы идете в разные школы и все. Генджи барабанил пальцами по подлокотнику дивана, Токио смотрел куда-то за сетку, окружавшую школьную крышу. – Был у меня такой друг. Дружили, сколько я себя помнил. Прямо как в кино. А потом он поступил в крутую среднюю школу, а я не смог. И вся дружба куда-то делась. Я не сразу понял, таскался за ним, пока он мне не сказал: «Знаешь, Шун, нам с тобой, конечно, было весело, но это было в младшей школе, а теперь все по-другому». Обидно было. Потом я пришел в среднюю школу, и там пошли новые знакомые. И я подумал: если один оказался сволочью, то это же не значит, что все такие. У нас быстро собралась компания, человек пять, и все друг за друга готовы любого порвать. Круто, в общем. И было у нас развлечение: спиздить что-нибудь по мелочи в магазине. – Теперь понятно, откуда ты про клептоманов знаешь, – не удержался Токаджи. Идзаки оскалил зубы. – Клептомания – это, вообще-то, другое, книжки свои почитай. Мы таскали всякую фигню: журнал там, музыкальный диск, чтобы крутость свою доказать. Выпендривались друг перед другом. Спереть прямо из-под носа у продавца – это вообще высший пилотаж был. Иногда даже что-то вроде заданий друг другу давали, что именно взять, так сложней и интересней. Пока один в магазин шел, остальные рядом на улице караулили: вместе и убегать проще, да и отбиться, если что. – Прямо все всерьез, – восхищенно прищелкнул языком Макисе. – И что же, никогда не попадались? – Почему-у-у же, – протянул Идзаки, внимательно изучая мусор под своими ногами. – Попадались. Целый один раз. Досталось мне задание – стащить новый том «Черной кошки»**. Сначала все шло, как надо: я схватил его и выбежал из магазина, продавец – за мной, впереди – дружки мои. Увидели, что я сильно оторвался, и тоже побежали. И тут у меня нога подвернулась, я упал, и продавец в меня вцепился. Приятели мои притормозили, но тут народ начал собираться, и они свалили бегом. А если бы хоть двое вернулись, я бы с их помощью вырвался. – Тебя, конечно, копам сдали, – кивнул сочувственно Макисе. – Да нет, пожалели. Продавец стряс с меня телефон родителей, мать орала, как резаная, – Шун покачал головой. – А отец… думал, он меня прибьет, а он сказал: «Ну что, убедился, чего твоя дружба стоит? Где твои дружки сейчас? Небось трясутся, чтобы ты их не заложил. Запомни: полагаться можно только на себя». Что же, говорю, вообще ни с кем не общаться? Почему, говорит, общайся сколько влезет, от людей вообще много пользы может быть. Смотри на человека и думай, какая тебе с него выгода. Только не высовывайся, потому что торчащий гвоздь бьют по шляпке. И правда, на следующий день дружки эти меня чуть ли не у дома караулили, первым делом спросили – не заложил ли я их, – Идзаки усмехнулся. – И ты решил, что если они так поступили, то и все остальные такие же? – спросил Токио. – Один раз случайность, два – закономерность, – Идзаки вертел в руках зажигалку. – Я решил, что хватит, наигрался в дружбу. Папаша оказался прав. Выгоды от других много. Я даже с этими четырьмя долбоебами ссориться не стал. Сделал вид, что все окей, все понимаю. Можно сказать, на них тренировался. Идзаки посмотрел на Генджи, но увидел только залитый гелем затылок. – И я быстро научился крутить другими. Это проще простого. Нужно только знать, какие у человека слабые места. Кто-то трус, кто-то жадный, кто-то понты колотить обожает. Ну, а наши вороны, например, вообще не по части подумать, и я понял – вот то, что мне нужно. Я буду тут главным. Но на моем пути встал ты, – его взгляд уперся в Серидзаву. Тамао пожал плечами: – Я за твои загоны не отвечаю. -Я не мог понять, почему ты сидишь тут на крыше, а народу вокруг тебя становится все больше и больше, и главное, я не знал, как тебя убрать. Потому что хрен тебя разберет, Серидзава. – А потом пришел я, – повернувшись, медленно проговорил Генджи. Он сказал это очень спокойно, но Идзаки вздрогнул так, как будто его шарахнуло 220 вольт не меньше. – А потом пришел ты, – пробормотал он, – и я понял, что ты мой шанс. Столько упрямства, столько силы и... – Так мало мозгов, – подсказал, впрочем, без особой насмешки, Токаджи. – Я понял, что ты именно то, что мне нужно, ты поможешь мне убрать Серидзаву, и тогда я стану тут самым главным. – Зачем ты своим дру… пацанам в этом теперь признаешься? – тихо спросил Тамао. – Если ты мудак, держал бы это в секрете. – А потом я понял, что просто иду за Генджи, – не глядя на Такию, продолжил Идзаки. – Иду не потому, что мне это выгодно, а потому, что хочу этого. И мне плевать, что я всего лишь стою за твоей спиной, Такия. Когда ты предложил Бандо отрезать тебе ухо, я понял, что ты просто ебнутый. Но еще я понял, что ты не бросаешь тех, кто тебе поверил, и не говоришь «прости, но теперь все по-другому». И я, блядь, никогда не думал, что у меня будет друг, которому я буду верить больше, чем себе, и что дружить – это куда круче, чем заставлять других делать то, что тебе нужно. – Охренеть, – выдохнул Макисе. – Я сам только сейчас начал понимать, что значит иметь друзей, – Генджи положил руку на плечо Идзаки, почти так же, как всего несколько минут назад клал свою руку на плечо Токио Серидзава. Генджи криво улыбался, и улыбка эта была немного смущенной и даже робкой, и лицо его, обычно мрачное, стало вдруг удивительно открытым и совсем мальчишеским. Идзаки с шумом втянул в себя воздух, из его груди вырвался то ли вздох, то ли всхлип. Он торопливо надел очки. – Остались вы двое, – кашлянув, сказал Генджи. После слов Идзаки он чувствовал какую-то неловкость. – Наверное, я первый, – произнес не слишком уверенно Токаджи. – Кто бы сомневался, – поддел его, впрочем, без особой язвительности, немного успокоившийся Идзаки. – Верный генерал закрывает собой командира. – Завидуешь? – лениво спросил Серидзава. – Нисколько, – в тон ему ответил Шун. – Наверное, в моей тайне нет ничего особенного, мне самому иногда даже смешно, что я так из-за этого загоняюсь, – бодро начал Юджи, но эта бодрость не вызвала доверия у Серидзавы. Тамао смотрел на Юджи с некоторой подозрительностью. – Если спрашивают, я всем говорю, что мои предки развелись. Но на самом деле – они никогда не были женаты. У меня в свидетельстве о рождении так и написано – незаконнорожденный***. Все-таки бодрости его хватило ненадолго, лицо Токаджи, и без того не блещущее разнообразием эмоций, словно закаменело. – Отец с тобой вообще не общается? – на правах самого деликатного спросил Токио. – Никогда в жизни его не видел. Сначала мать говорила, что он умер, но когда я стал старше, то догадался, что помирать он не собирался, а она так говорила, чтобы я себя убогим не считал. – И ты никогда не хотел узнать, кто он? – чуть более равнодушно, чем нужно, поинтересовался Генджи. – Нет, – покачал головой Токаджи, – ну, может, когда мелким был, иногда приходило в голову, а потом… Нахрена он мне сдался? Мне мать всегда жалко было, она совсем одна меня тянет и парикмахерскую эту свою. В общем, такая вот у меня тайна, ничего особенного, – торопливо закончил Юджи. – Тогда почему ты никогда не рассказывал? – удивленно спросил Серидзава, с недоверием глядя на мозг своей армии, как будто сомневаясь, что все может быть так просто. – Здесь каждый второй такой. Токаджи упорно избегал взгляда Тамао. – Противно просто, как будто я виноват. – Но здесь, в Судзуране, всем наплевать, кто твои предки и в каком количестве они у тебя. У Такии, вон, матери нет, а папаша вообще якудза, а у Токио и того хуже – богатенькие. Кому какое дело, что ты своего отца в глаза не видел? – продолжал гнуть свою линию Тамао. – И он никогда не был женат на моей матери. – Ну это вообще хрень собачья. – Из-за него я оказался в Судзуране, – зло сказал Токаджи. – Как? Ты же сказал, что его не знаешь, – удивился Токио. – Зато проблем он мне и без этого создал до хрена. Я ведь в средней школе хорошо учился. Понимал, что рассчитывать не на кого, и если сам не постараюсь, хрен мне чего в жизни светит. Мать, опять же, жалко было, – Токаджи говорил так, как будто ему было стыдно за свою сентиментальность. – Был у нас в классе один вроде Токио, только козел. Хитрый был, гад, покруче Идзаки, – Шун криво улыбнулся. – Но я с ним почти не общался, у меня свои друзья были и вообще дел по горло, уроки, клуб. – Так значит ты был хорошим мальчиком? – все-таки не выдержал Идзаки. – Нет, тихоней я никогда не был. Мог вмазать как следует, если надо. – Так что у тебя случилось с тем парнем, который как я, только козел? – вернулся к теме Токио. – Начал он ко мне цепляться. С чего – хрен знает, – Токаджи вертел в руках очки с таким упоением, как будто интересней дела у него в жизни не было. – Может, потому что я в его компашку идти не захотел. У него своя была из тех, кто в рот ему смотрел. Любили к кому-нибудь прицепиться и начать изводить. Ну, в моей прежней школе народ пожиже был, не чета твоей Эбидзуке, – Токаджи кинул короткий взгляд на Идзаки, – таких психов, как Киришима, у нас никогда не водилось, так что народ огрызался, но и прогибался под них, в конце концов. Кому охота в изгоях ходить, – Юджи оставил несчастные очки в покое и достал сигарету. – Но со мной обломались, конечно. – Да уж, – согласился Идзаки, – ты сам кого хочешь затравишь. – Типа того. Поскольку все эти «сдохни», «умри» и прочее стекло в кроссовках мне было по барабану, то он с другой стороны подъехал. «Сдохни, кому ты нужен, тебя даже отец бросил» – ну и все такое, – едва начатая сигарета полетела под ноги, и Юджи раздавил ее с такой силой, словно это был его старый враг. – Бля, где Миками с пивом! – он снова принялся за многострадальные очки. – Ну вот, я не особо на это повелся, пытался, конечно, ему в морду дать, но нас то одноклассники растащат, то учителя прибегут. Не у дома же его караулить. Как будто мне заняться нечем. А потом… не знаю, откуда он узнал, это только в личном деле было написано, а оно в учительской хранилось. Когда он сказал, что моя мать шлюха, потому что просто так меня родила, я... – несчастные очки, издав жалобный треск, все-таки сломались, дужка с оглушительным грохотом упала на пол, все как один уставились на нее. – Плохо помню, что там было, но только когда нас все-таки растащили, у него был сломан нос и выбит зуб. Скандал был жуткий. Его предки чуть ли не колонией мне грозили, учителя на ушах стояли. Еще бы – у них такого, наверное, ни разу и не было. Требовали, чтобы я извинился, сказал, что произошло. А потом характеристику мне дали такую, что с ней ни в одну приличную старшую школу не брали. Хоть я и сдавал нормально вступительные. – Хуево, – только и сказал Идзаки. Токаджи прикурил новую сигарету. – Я, конечно, тогда дурака свалял. Мелкий был, принципы всякие в голове, – он усмехнулся, и сигарета повисла в уголке рта. – Надо было извиниться, конечно. Мать очень переживала, просила, злилась. Даже поколотила. Ну, в смысле, я позволил, чтобы ей полегчало, – в голосе Токаджи зазвучала едва уловимая нежность. Тамао смотрел на друга очень внимательно, но понять по его лицу, что он думал, было совершенно невозможно. Зато то, что думал Генджи, понял бы даже дурак. – Извиняться за то, в чем ты не виноват? Совсем, что ли? Гордость иметь надо. – Скорее, она меня поимела. Извинился бы – не получил бы волчий билет, пошел бы в нормальную школу, готовился бы к университету. – И пусть твою мать зовут шлюхой? – разговор явно принимал опасный поворот, но Юджи, как ни странно, даже не дернулся, смотрел на Генджи, как смотрят на маленьких детей, которые спрашивают, почему трава зеленая. – Она от этого ей бы не стала, зато я бы однажды смог нормально ее обеспечивать. Ну, ничего, зато теперь я такими глупостями, как принципы, не страдаю. Генджи явно хотел развить свою мысль, но не успел. – Ты жалеешь, что попал в Судзуран? – спросил Тамао. – Нет, – несколько секунд спустя твердо сказал Токаджи. – Я не жалею. Раньше иногда жалел. А сейчас нет. – Почему? – казалось, что все вокруг исчезли, и на крыше остались только эти двое. – Наверное, потому, что главное – не только хорошая школа или хорошая работа. Я теперь ничего не боюсь, и я знаю, что есть люди, которым я могу верить. И что у меня все получится, все, что я захочу. Серидзава улыбнулся. – Да где, блядь, эти Миками! Токио, дай сигарету, мои кончились, – на губах Юджи появилась улыбка. – Ну что, Серидзава, – Идзаки вытянул ноги, – ты последний остался. Что у тебя за секрет? Улыбка Тамао была почти блаженной: – У меня нет секретов. – Что?! Генджи захлопал глазами, Идзаки снял очки, даже Цуцумомото, Токио и Токаджи повернулись к своему предводителю. – У меня нет секретов, – повторил Серидзава. – Слушай, ты, Будда недобитый, не смешно, – нахмурился Такия. – А похоже, что я смеюсь? – они уставились друг на друга, и атмосфера на крыше накалилась настолько, что можно было начинать проводить опыты с электричеством. – А похоже, что тут дебилы? – Ну, смотря кого ты имеешь в виду. – Тебе даже перед своими не стыдно? – с некоторым усилием удерживая Генджи, спросил Идзаки. – Они, между прочим, свои секреты рассказали, а ты их подставляешь. – У меня плохо с фантазией, – как будто даже извиняющимся тоном сказал Тамао, – я не могу выдумать то, чего нет, даже чтобы потешить гордость нашего царя зверей. – У всех есть секреты, – твердо сказал Шун. – Знаешь, Идзаки, – с подозрительной доброжелательностью сказал Серидзава, – тебе кажется, что ты знаешь людей, но ты судишь всех по себе. – Вот как? А ты, значит, нет? – Я считаю, что каждый должен жить так, как ему нравится. – Оно и видно, – раздражаясь, проговорил Идзаки. – тебе все похрену, лишь бы пузо набить да играть целыми днями в маджонг. Ты даже дрался всегда не потому, что хотел быть главным, а чтобы тебя не трогали. – У каждого своя причина. Такия дерется, потому что ему все время хочется быть главным в песочнице, а я не хочу, чтобы ко мне доебывались. Если мне нужно всех тут уложить, то значит, я всех положу. – Вот я и говорю, тебе все похрену. – Нет, – Серидзава выпрямился в кресле и очень серьезно посмотрел на Идзаки. – Я просто умею отделять зерна от плевел. – Тамао снова развалился в кресле. - Когда я был маленький, родители иногда подкидывали меня одному забавному старичку, чтобы присмотрел, пока их нет. Он был то ли бывший католический священник, то ли буддийский монах, то ли просто тихий псих, хрен знает, но безобидный. Никогда ни о чем не парился, не помню, чтобы он хоть раз злился. И он всегда говорил, что главное – это уметь отделять зерна от плевел. Видеть, что действительно важно, а что – нет. Ведь куча людей загоняется из-за вещей, которые того не стоят. – А ты, значит, знаешь, что важно, а что нет? – совершенно серьезно спросил Идзаки. Серидзава ответил не сразу, он выдохнул сигаретный дым и некоторое время смотрел, как колечки растворяются в воздухе. – Каждый сам решает, что для него важно. – И что же, никогда не ошибаешься? – Идзаки явно очень хотел понять жизненную теорию Серидзавы. Тот некоторое время молчал. – Ошибаюсь, – наконец признался он. – Наверное, это то, чего я на самом деле боюсь: что однажды не пойму, что действительно имеет значение, а что нет. – И что же для тебя имеет значение? – опередил Шуна Генджи. Тамао покусал губу. – То же самое, что для любого нормального человека. Моя семья, мои друзья. А все остальное не стоит того, чтобы напрягаться. – Так рассуждать – это просто убогость, – презрительно сказал Идзаки. – Кто бы говорил. По крайней мере, я все делаю сам, а не прячусь за чужой спиной, чтобы проделывать свои делишки. – Хочешь сказать – я трус?! – Идзаки вскочил с места, за ним тут же поднялся Генджи. Встал и Токаджи. – Я всего лишь сказал, что каждый решает свои проблемы так, как умеет, – Серидзава даже не шевельнулся. – Я могу постоянно мучиться, спрашивая себя: почему я бедный, почему, сколько себя помню, донашивал вещи с чужого плеча, почему я всегда ниже всех своих ровесников, а то и тех, кто младше, но что от этого изменится? Я не стану богаче, не стану выше ростом, а на шмотки мне вообще наплевать. Зато я знаю, что мои друзья со мной не потому, что у меня толстый кошелек, и мы всегда можем положиться друг на друга. Раньше я злился, когда слышал «мы не можем себе этого позволить» – а слышал я это регулярно – но однажды понял, что вместо того, чтобы злиться и обижаться, нужно просто спросить себя: так ли мне это нужно. Если что-то мне действительно нужно, я найду способ это получить. Я научился видеть радость в малом, и это, на самом деле, очень много. – Ты просто трус, – сказал Генджи, глядя Серидзаве в глаза. Тот усмехнулся. – Ты просто трус, – размеренно, словно удивляясь собственному открытию, повторил Генджи, – потому что ты боишься бросить вызов. – Спятил? Какой вызов, кому? – Жизнь – это война, а ты просто боишься проиграть. Ты сидишь здесь, на крыше, жрешь свои сосиски и делаешь вид, что это именно то, что тебе нужно. Теорию какую-то выдумал. Зерна от плевел. Бред! Ты врешь самому себе и знаешь это. Потому что жизнь – это всегда драка. Остановился – проиграл. – А ты все время прешь напролом, даже не задумываясь, надо или нет. Потому что тебе страшно остановиться и оглянуться вокруг, спросить себя – «зачем я это делаю». Потому что спросить – значит подумать. И еще – однажды понять, что есть вопросы, на которые нет ответов. Тамао встал, и они замерли друг напротив друга. Генджи хмурился так, что брови почти сходились на переносице. Тамао же смотрел, чуть прикрыв глаза и сложив на груди руки. Но все, кто сейчас был на крыше, знали, что и из состояния такой расслабленности Серидзава может резко перейти в режим активации и уебать с ноги. Вороны стояли вокруг, готовые в любой момент броситься, чтобы разнять своих командиров или включиться в драку. Но тут хлопнула дверь, и на крышу, таща целый ящик пива, ввалились Чута и братья Миками. – Смотрите, что мы достали! – радостно закричал Тамура. – Теперь точно не придется... – Бежать за добавкой!! – привычно подхватили фразы друг друга Миками. Бутылки радостно звенели, но этот звук не возбуждал энтузиазма у собравшихся. – Пойду-ка я домой, – сказал Генджи. – Эй, вы чего? – удивленно спросил Чута. – Гэн-сан, ты куда? – У меня еще куча дел, – Серидзава как-то расслабился, принялся хлопать себя по карманам, проверяя свое скудное имущество. – Мне тоже пора, – Токио потянулся за пиджаком. – Эй, парни, вы чего? – переводя взгляд с одного на другого, удивился Такеши, – пиво же и вообще… – Чего тут было-то? – присоединился к нему Манабу. – Ничего, – пожал плечами Токаджи и запихнул в карман пачку сигарет. – Сидели, играли. Друг за другом они потянулись к выходу с крыши, молча спустились по лестнице и вышли из здания школы. *** – Эй, мордастый, – окликнул у поворота Идзаки. Токаджи обернулся. – Чего тебе? – но все-таки подождал, и они пошли рядом. – Что ты думаешь о чужих секретах? – В смысле? – Токаджи повернул голову к Идзаки, но тот был в очках, и понять, что у этой хитрой бестии на уме, было невозможно. – Я вот думаю, – чуть растягивая слова, сказал Идзаки, – что это очень хорошая вещь, я бы даже сказал – объединяющая. Ты знаешь что-то про меня, я про тебя, а вместе мы знаем еще про кого-то, а он что-то знает про нас. И вроде как ссориться уже не с руки. Согласен? – Что-то вроде круговой поруки? – на губах Токаджи появилась понимающая улыбка. – Ага, что-то вроде, – под ноги Идзаки попала пустая пивная банка, и он пнул ее перед собой, как мяч. – Только вот интересно, думают ли также Такия и Серидзава. Я видел, как они куда-то пошли. Покалечат еще друг друга. – Не покалечат, – уверенно ответил Шун. – И им не надо ничего об этом думать. Для этого есть мы. *** – Эй, Серидзава? – Чего тебе, мой буйный друг? – Серидзава остановился и с какой-то усталостью посмотрел на Генджи, который неторопливо подходил к нему. – Цуцумото, – коротко сказал Такия. – Что Цуцумото? – Серидзава покачивался на каблуках и, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, рассматривал Такию. – Ты все так и оставишь? То, что он рассказал? – Это был его выбор. – И ты говоришь об этом так спокойно? Или Цуцумото не входит с список важных для тебя вещей? Серидзава фыркнул. -Что ржешь? – кулаки у Генджи сжались сами собой. – Он хоть мне и никто, а я так не могу. – И что ты будешь делать? Кому пойдешь бить морду? – Серидзава перестал раскачиваться и теперь просто смотрел на Генджи, очень серьезно смотрел. Такия начал злится всерьез, потому что Серидзава был прав. – Я тебе это и пытался объяснить. Не всегда нужно бежать, иногда нужно просто остановиться и подумать, – Тамао сунул руки в карманы и как будто немного ссутулился. – Не рыпайся пока, – голос его зазвучал очень зло, – я выясню все про эту мразь, тогда и решим: только ноги-руки ему переломать или еще что. Генджи улыбнулся. Улыбнулся и протянул Серидзаве пачку сигарет, потому что, наверное, что-то было разумное в правилах жизни Серидзавы: например, не париться, что нет денег на новую пачку, ведь всегда найдется тот, кто угостит. Тамао взял одну сигарету и щелкнул зажигалкой. Прикурил сам и дал прикурить Генджи. Иногда важно просто остановиться и подумать, но когда все решено, нужно идти только вперед. ____________ * Мария Озава - знаменитая японская порнозвезда. ** «Черная кошка» («Black cat») – популярная японская манга, выходившая в 2001 по 2004 год. *** До конца сентября 2013 года в Японии, хотя и в видоизмененном виде, действовала принятая в 1898 году норма гражданского кодекса, которая ущемляла в правах детей, рожденных вне брака. В частности, они могли претендовать лишь на половину наследства, по сравнению с законнорожденными. В 1995 году Верховный суд Японии признал эту норму соответствующей конституции, отметив, что она защищает права незаконнорожденных детей и при этом призвана поддерживать семейные ценности. Кроме того, до последнего времени отмечались случаи дискриминации матерей-одиночек при приеме на работу и незаконнорожденных детей в школах. Теперь матери имеют право сами выбирать свидетельство о рождении для своих детей – с графой «незаконнорожденный» или без нее.