Особенности древних ритуалов

У каждой Семьи найдутся исторические эпизоды и личности, которых помнят, гордятся ими, пишут о них книги и рассказывают внукам. Другие тоже найдутся. О которых предпочитают забыть, но то и дело досадливо морщатся, потому что они снова и снова выскакивают на вид, и возникающие при этом чувства с редким постоянством напоминают чирей на известном месте: и не смертельно, и дискомфорт, и в приличном обществе не пожалуешься. У челов вот есть Знающие Выселки, а есть просто Выселки. Иногда их еще Лающими зовут из-за обилия псов-пустобрехов. На картах же это именуется сельским поселением Лиходеевка в сотне миль от Тайного Города, и большинство жителей там носит фамилию Монькины или Копыловы — по двум колдовским родам, осевшим на Выселках со времен древних языческих волхвов. Классическую магию они не признают, уповая на исконно-посконные великие знания, от тех же волхвов дошедшие, однако энергию покупают исправно, видать, в корнях и истоках она иссякла давным-давно. И Зеленый Дом претензий к жителям Выселок не имеет, даже пристраивает время от времени в магазины Торговой Гильдии изделия народных промыслов. Враждуют колдовские роды с тех же незапамятных пор, и несть той вражде конца. Свежего молока в селе днем с огнем не найдешь, скисает еще в подойниках. Когда одним нужен на огородах дождь, другим непременно требуется вёдро, и тучи гуляют по небу пьяными зигзагами, метеорологи пишут очередную статью об аномальных атмосферных явлениях, а уфологи мчатся искать следы посадки инопланетян в «Лиходеевском треугольнике» и очень удивляются, как они по своим картам всё время попадают не туда. Скотина на Выселках хромая и паршивая, собаки заливаются тявканьем с утра до ночи, кошки гадят по углам, шипят, царапаются, и ловят летучих мышей вместо обычных; черные петухи топчут друг друга и несут яйца, из которых выводятся черные бородавчатые жабы. Милое дело с такими порчу на соседей наводить. Соседи о том прекрасно знают и с самого младенчества даже в бане не снимают оберегов и артефактов. Кто зарабатывает получше, покупают в Торговой Гильдии, остальные дедовской премудростью обходятся. Тоже помогает. Хоть и не всегда. Вон, претендент на гордое звание первого парня на деревне Ромка Монькин синяки на физиономии усердно мажет эрлийским бальзамом. Это не порча. Это бойкая девятиклассница Юлька Копылова на него науськала целую свору родных и двоюродных братьев, когда подружки донесли, что кавалер, который с ней любовь по интернету крутит, вовсе не хван с Алтая, а этот самый Ромка. А над ее посланиями он в скайпе с дружками ржет и ее фоточки топлесс им показывает. Завершись на этом история, никому бы она была не интересна. Но Юлька решила, что синяки и треснувшее ребро никак не тянут на искупление понесенного морального ущерба, и надумала проклясть обидчика страшным проклятием. В школе Зеленого Дома она провела один семестр, и была выпровожена обратно к истокам с записью: «Способности к магии — 1 фея. Способности к учёбе — уходят в минус на неизвестную глубину». Юлька не огорчалась: парней привораживать, порчу наводить и молоко соседское квасить и бабки научат. Но сейчас требовались особые знания, и жертва коварного виртуального соблазнителя, подобрав ключ к сундуку, выкрала у прабабки колдовскую книгу, мудрость которой восходила к самому Перуну-громовержцу (по версии соседей-Монькиных — к попу-расстриге восемнадцатого века, лишенному сана за блуд со всем, что шевелится). С восьмого раза мстительница сумела прочитать в книге слова на церковнославянском без запинки. Верно или нет — вопрос второй. И отправилась верхом на метле в полночь на перекресток дорог с горсточкой пыли, в которую, по уверению братьев, капала кровь подлеца Ромки. На этом игры кончились. Потому что еще днем в Темный Двор пришла анонимка, будто в бане у Тамарки Копыловой видели субъекта, похожего то ли на Яргу, то ли на Мефистофеля. «Ласвегасы», при всей их осведомленности, не могли знать, что, кроме агронома Михайлы Монькина, никто в Лиходеевке «Фауста» не читал, и направили на Выселки некоторую долю мощностей своей аппаратуры. На всякий случай. Следы аркана, похожего на запрещенный, обнаружились той же ночью. Выскочив из портала с боевой группой, Ортега сразу же понял: опять пустышка. Причудливый выверт доморощенной магии аборигенов. Он прочитал Юльке нотацию за езду на метле без прав и с превышением скорости (она, перепугавшись, рванула от навов, как истребитель с вертикальным взлетом, и вынужденную посадку ей пришлось устраивать с подстраховкой, чтобы в штопор не сорвалась), и уже собирался вернуть ей прабабкину книгу, когда увидел на обложке почти стершиеся старочудские буквы. Восходящая к Перуну мудрость мгновенно превратилась в сборник запрещенных заклинаний, подлежащий конфискации, и мстительница полетела домой, заливая слезами черенок метлы в предчувствии неминуемой взбучки. *** — Э…эм, — только и смог сказать комиссар, когда собственный помощник без церемоний и с вопиющим пренебрежением к субординации сгреб его в охапку и пересадил с дивана на стол. В личной гостиной, а не рабочем кабинете, разумеется. — Ортега, что за ритуальные пляски древнечудских племен? — Вот-вот, я как раз о чудах. Смотри, что я у челов нашел! Это же «Записки Гийома Отшельника!» А говорили, что это миф. — Дай посмотреть. Сантьяга долго и внимательно разглядывал обложку и пожелтевший от времени пергамент, водил пальцами по переплету, окутывал книгу щупальцами черного тумана. — Похоже, ты прав, и это действительно подлинник. Любопытно, сколько Орден готов заплатить за такую реликвию? — Можно, я ее сначала сам почитаю? Гийом де Рекк был из тех детей, которых челы, начиная с прошлого века, именуют «маугли». Родители были уверены, что их маленький сын погиб, но он нашелся. Пятнадцать лет спустя, воспитанный племенем диких челов. За год Гийом выучился грамоте и началам фехтования, однако так и не смог жить среди братьев по крови. Единственное, что требовалось ему от родной Семьи — энергия, и Орден не видел причин отказывать в этом, благо, потребности «блудного сына» были не так уж и велики. Магию Гийом осваивал практически самоучкой, прилежно записывая всё, чего достиг. После его смерти челы похоронили его, как самого почитаемого волхва, у капища в дремучем лесу, а записки спрятали. Впервые о них услышали от человского колдуна, вовремя сбежавшего от нового бога в Тайный Город, где никого не волновало, согласился ты принять крещение или нет. Он клялся страшными клятвами, что тайное знание ушло в могилу вместе с любимцем Перуна с волосами цвета пламени. Целовать чела ради давно покойного чуда среди фей желающих не нашлось. А колдун, оказывается, всё старательно переписал и снабдил переводом на язык соплеменников. И заполучивший эти записки через много веков Ортега почти по-детски радовался, что первым нашел такую необычную игрушку. — А как следует попросить? — Сантьяга поднял себя со стола, завис над диваном, небрежным жестом заставил его разложиться едва не на половину комнаты, неспешно спланировал на упругую обивку и соблазнительно потянулся. Не каждый день любимый помощник находится рядом в таком азарте и воодушевлении, зачем же упускать случай? Если подойти к делу умеючи, Ортегу так легко отвлечь и временно перенацелить кипучую энергию на другой объект, где уже приятно покалывает в ожидании… совсем не чуда. И при чем здесь пошлые собственнические инстинкты, господа? Любовник, как и было рассчитано, повелся на раз. Добрых минут сорок диванная обивка стонала и пыхтела на разные лады, потом затихла. Когда истек рекомендуемый эрлийцами час сладкого сна, Ортега почувствовал, что частям тела, не соприкасающимся ни с диваном, ни с Сантьягой, немножко холодно, желанию повернуться препятствует взваленная на него нога, а живот подвело от голода после энергичных упражнений. Сантьяга убрал ногу и завозился рядом, отыскивая телефон, чтобы заказать добавочный ужин. После душа и вкусной еды садиться за компьютер и опять погружаться в проблемы Тайного Города не слишком-то хотелось, но что делать, если сам позволил помощнику развлекаться. Не одному же в спальню идти. Скучно. — Учти, Ортега, — предостерег комиссар, — ты можешь столкнуться с сильно, гм, альтернативным подходом к самой что ни на есть обыденной магии. — Так в этом-то и состоит вся прелесть! *** Записки отшельника и впрямь оказались удивительной вещью. Чуд был подлинным талантом, самородком, неутомимо изобретающим новое. Не важно, что для простейшего призыва спрятанного носка пришлось трижды обернуться через левое плечо и с тарабарскими стихами воткнуть, не глядя, нож в пол позади себя, затем переступить через него, вытащить обратно зубами и троекратно издать крик совы, ловя выпавший нож левой рукой, но ни в коем случае не правой, а то никогда не отыщешь потерянное. Это работало, и Гийом додумался до этого самостоятельно, как и до многого другого. Пожалуй, это хорошо, что чуды его вовремя не нашли. Ортега пролистал магические ритуалы на хорошую погоду и дождь, на унимание вьюги, на оборону племени от ворогов, на плодородие земли, на удачу в охоте и рыбалке, на легкое разрешение скотины от бремени, на пресловутую порчу и избавление от оной, на привороты и отвороты суженых-ряженых и зацепился взглядом за вызывание необоримого любовного пыла — в отличие от длительного приворота, одноразовое, как «Вуаль желания». В основном, потому, что древний отшельник был, выражаясь современным языком, поразительно толерантен и рецепты составил на все случаи жизни. Вскоре помощник комиссара, не сдерживаясь, ржал в голос от описания ритуала на то, чтобы муж или отрок возымел охоту подставить тыл мужу, возжелавшему его познать. — Ты мне думать мешаешь, — укорил Сантьяга, явившийся из кабинета. — Да ты сам взгляни на эту любовную магию по-древнечудски! Взглянули. Вдвоём, для уверенности, что всё поняли правильно. Ортега снова давился смехом, комиссар же, напротив, даже не улыбнулся. — Ты думаешь, что проделывание тобой всего этого может меня возбудить? — Понятия не имею, — признался Ортега. — Но вообще, методы Гийома действуют, я испытывал. — Я заметил твою активность. Боюсь, тебе придется немного продолжить, иначе я заснуть спокойно не смогу. Мне же теперь интересно, подействует ли ритуал. — Нет, конечно. Ты слишком сильный маг для меня. — Так я не стану препятствовать. Не отлынивай, Ортега. Не мне же всем этим заниматься. — И где я возьму священную коноплю, выросшую около капища? — Как где? — Судя по тону Сантьяги, у него спросили, как отвести глаза человскому ребенку, или сколько советников у князя Темного Двора. — У шасов, конечно. Вассалы, способные предложить платежеспособному клиенту любую вещь, существующую в природе, и кое-что из несуществующего, клялись всеми органами Спящего, что на месте произрастания именно этой конопли тысячу лет назад располагалось настоящее языческое капище. Надежда последний раз дернулась в агонии и умерла вслед за Верой в разум и здравый смысл. Больше ничто не мешало Любви вести на подвиги во имя своё. Камин был растоплен сосновыми дровами, и в их огне сгорели в чаше из белой необожженной глины двенадцать конопляных листьев, двенадцать перьев чёрного петуха, кусок бересты с трижды нацарапанным на нем именем Сантьяги и лоскут нестираной комиссарской сорочки. Пепел от всего этого Ортега под беспрерывные наговоры смешал с конопляным маслом, дегтем и свежей смолой. Чувствуя себя уникальным пациентом эрлийских психиатров, он перерисовал этой смесью символы с манускрипта на своё лицо и грудь, сплел из конопляных стеблей тонкую бечеву с семью магическими узелками, вымочил в остатках зелья и обвязал ею место, коему надлежало изнемогать от жажды познать прелести избранного мужа. Жажду оно скрывало качественно — висело, не трепыхнувшись. Теперь нужно было переходить к следующему этапу. Остаток конопли заваривался на чистой родниковой воде, зачерпнутой липовым ковшом (к ковшу прилагался сертификат подлинности с фотографией липы). Вместо содержимого желудка давно уничтоженных брандашмыгов Ортеге с величайшими предосторожностями доставили активную основу их желудочного сока — концентрированный алкагест*. «Знал бы — подождал пару дней с новой интимной эпиляцией». Но прошлое без запрещенных заклинаний невозможно изменить даже величайшему из магов, и пришлось ограничиться семью самыми нижними из узкой полоски коротких черных волос на животе. Их Сантьяга просил не трогать, они ему нравились. Капля алкагеста растворила волоски без остатка и с шипением отправилась в настой. На новом куске бересты Ортега трижды выцарапал своё имя. Все эти манипуляции он проделывал одной правой рукой, потому что левую ни на миг не вынимал из воды. Пальцы на ней были сложены в фигуру, которой надлежало заменить оптом еще три компонента — фигу, дулю и кукиш, то есть кукшу. Если верить изысканиям профессора Серебрянца, враги давно изъяли у человской расы эти сакральные растения, а в обиходе других рас такого отродясь не водилось. Наконец, бурление прекратилось. Ортега вынул дулю, она же фига, она же кукиш, из ковша, изготовил из бересты со своим именем небольшой сосудец, перелил туда жидкость и, не одеваясь, чтобы ничего не запачкать, с нехорошими предчувствиями направился к мужу, которого четыре часа назад познавал безо всякой конопли, дегтя и кукишей в ковше. При виде раскраса помощника и бечевы с узелками Сантьяга, как ни старался, не смог сохранить подобающую серьезность. — Постой так минуточку, — потянулся он за телефоном. — Это надо сохранить. Чтобы довести ритуал до конца, Ортега собрал в кулак всю силу воли. Так что подвели его не сомнения или недостаток решительности, а банальная нехватка опыта в обращении с берестяными изделиями. Сосудец развалился у него в руке, и, чтобы сберечь заговоренную жидкость, ее пришлось отправить к предмету страсти всю целиком вместо того, чтобы просто брызнуть. Колышущийся водяной шарик очень удачно вписался в левый глаз комиссара, который честно не препятствовал ритуалу, раз обещал. — Что там было, Ортега? — спросил он, проморгавшись. — Ничего такого, правда! Листья конопли, капля алкагеста, она при таком разведении безвредна. Фига еще… — В смысле, плод фигового дерева? — Нет, в смысле, фигура. Но у меня пальцы мытые были! И волоски на животе тоже! — Так ощущение соринки в глазу меня не обманывало? — Неправда! Они в алкагесте были растворены. — Да, это подлинно новое слово в ухаживании — тыкать, фигурально выражаясь, кукиш в глаз. — А я говорил, что не подействует! — А ты всё предписанное сделал? Дальше в манускрипте значились последние шаги — лобзание в уста и разворачивание тылом к себе. Так Ортега и сделал, попутно оставив на лице любовника следы масла и дегтя. — Умыться мне больше хочется, — заметил Сантьяга, лишившись пижамных брюк. — Так в чем проблема? Помешай мне и умывайся. — Ортега, порядком из-за всего этого взвинченный, крепко стиснул начальство, вжавшись между ягодиц. И ощутил, как расслабляются напряженные мышцы, открывая путь для вторжения. — Мм? — Сантьяга дразняще потерся о него. — Я так не могу, я не знаю, ты сам по себе меня хочешь или из-за дурацкого ритуала! — Ортега, если мне после твоей мерзкой краски и дули в глаз еще и трудиться придется, чтобы у тебя встал… И не думай, что эта пакость сойдет за смазку! Надо сказать, заговоренные узелки под презервативом и доставляемые ими ощущения вызвали у Сантьяги бурю восторга. Пока конопляная бечева, не идущая ни в какое сравнение со сверхпрочным латексом, не лопнула от чрезмерных нагрузок. *** — Результат, конечно, неоднозначный, — философствовал Сантьяга, собственноручно отмыв с помощника размазанные остатки его художеств и раскинувшись у него под боком на свежих прохладных простынях. — Я не могу стопроцентно утверждать, что моё желание не было автоматическим ответом на твои домогательства. Но ты же понимаешь, что испытывать на ком-то другом я тебе не позволю. — А нам с тобой никакой ритуал не нужен. — Но всё же, Ортега, когда начитаешься, отдай записки специалистам. Вдруг челы проболтаются, и Орден захочет их выкупить? Пусть аккуратно изымут это описание и всё поправят, будто так и было. Несолидно как-то, знаешь, в здравом уме и трезвом виде нейтрализацию для этого разрабатывать. А как иначе чувствовать себя в полной безопасности? _____________ *Алкагест (алхим., устар.) — универсальный растворитель