That is why you look so mine tonight

Ровно так же, как Дана не любила самолёты, она любила аэропорты. Точнее, один аэропорт. В том самом городе, где она родилась и прожила всю свою жизнь, большую её часть, во всяком случае. В том самом городе, в который она всегда возвращалась, независимо от того, куда бы ни забросила её судьба в лице очень внезапного — и не любимого в первую очередь именно за это качество — начальства. Дана просто знала, что в конце любого путешествия её ждёт знакомый до самой мелкой царапины на перилах эскалатора вестибюль. И привычная смска: «С прилётом». Наверное, даже возвращение в свою — уже свою, заработанную и выстраданную — квартиру не радовало её так же сильно, как эти два слова. Казалось бы, что особенного, обычная вежливость, но на душе становилось тепло, хотя Дана никому и никогда под страхом смертной казни не призналась бы в этом. Примерно так же тепло, как когда она обнимала Лару. В те редкие, наверное, слишком редкие моменты, когда она могла это сделать. Что такого в том, чтобы просто обнять приятного тебе человека? Тем более что видятся они не слишком часто, и всегда, всегда на заднем плане маячит Мина, даже если и не присутствует лично. Ничего лишнего Дана никогда себе не позволяла — да и не могла бы. И дело было даже не в этом постоянном незримом присутствии, хотя нет, дело было как раз в нём, но оно вызывало не страх. Просто Дана знала, до каких пределов ей позволено (самой собой позволено, кем же ещё, кто бы ещё мог бы поставить ей какие-то рамки) дойти. В объятиях нет ничего плохого или постыдного, ничего такого, о чём бы Лара не могла потом рассказать той, кто — по какой-то безумной прихоти судьбы — была рядом с ней. Вместо Даны. Той, кто могла невозбранно пользоваться её теплом и наслаждаться её покоем. Да, не всё у них было гладко, Дана всё замечала, уж в чём-чём, а в особенностях взаимоотношений между людьми она разбиралась прекрасно. И в том, как Ларе не хватает заботы, и в том, как её обижает сухость и логичность Мины. И в том, какой защищённой она себя чувствует. И в том, что Лара не допускает и мысли о каких бы то ни было изменениях. Дана ни на что не претендовала. Именно потому, что Лара не хотела изменений. И только иногда, совсем-совсем редко, когда Дана чувствовала пальцами теплоту кожи Лары, когда их колени — совсем невинно, никто не смог бы даже заподозрить ничего — соприкасались, когда она слышала смех Лары — более искреннего смеха она не слышала никогда и ни от кого. И ещё реже, когда Дана утыкалась лбом в колени Лары, и уже та гладила её по волосам — только с ней Дана позволяла себе наконец отпустить саму себя. И уже совсем-совсем редко, когда Дана мимолётно касалась губами пальцев Лары, так быстро, чтобы та ничего не заметила — или сделала вид, что не заметила. Только в этих случаях в голове Даны мелькала быстрая, тут же задавливаемая мысль: а что, если… Никаких если не могло быть. Лара была счастлива. И никому не должно было быть никакого дела до того, что чувствует Дана по этому поводу.