Микки никогда не...

С Микки никогда не бывает легко и просто. Даже не так: с Микки всегда трудно, нервно, больно, опасно... С самого начала. Господи, а чего можно ожидать от отношений, начавшихся с драки, переросшей в безумный трах?! Ничего хорошего - это Йен знает наверняка. Но совершенно забывает каждый чертов раз, когда смотрит на гребаного Милковича, и уж тем более, когда вдалбливается в него под трибунами стадиона. Наверное, это и есть его ошибка: забывать о том, что это все-таки Микки, мать его, Милкович — садистское уебище, лишенное всяких человеческих чувств. Потому что как только Йен забывает об этом... Микки начинает ему нравиться. Он уже не помнит, в какой прекрасный момент все это перестает быть просто способом разрядиться, а перерастает в своего рода отношения. Ебаные, ненормальные, просто пиздец на самом деле, но все же отношения. И, что самое ужасное, Йену это даже нравится, хоть он и понимает, что кто-кто, а Микки точно не ответит ему взаимностью. Конечно, Милкович может поделиться косяком или даже не бить Йена в морду, если он назовет его геем, и... А на этом все и заканчивается. Йен не думает о Микки как о том, кто поддержит в трудную минуту, но почему-то, когда в семье творится вся эта хрень с Моникой, и ему нужна, черт побери, просто необходима эта самая поддержка, он идет именно к Микки. И несмотря на то, что в доме Милковичей творится не менее отстойная поебень, Микки все же открывает дверь и назначает встречу в магазине. Микки никогда не погладит по волосам, прижимая к себе и шепча: «Все будет хорошо», но он не пошлет ко всем херам со своими проблемами. Помогает, как умеет. По-милковичски. Микки - это чертова ходячая неприятность, и Йен не устает убеждаться в этом снова и снова. Но когда это Галлагеры боялись неприятностей? О, нет, их тянет к ним, как мух к... Кхм, варенью. А Йен - самый настоящий Галлагер. И ничего не попишешь, если его магнитом притягивает к ярому гомофобу с коллекцией стволов в верхнем ящике комода. Но это он для всех гомофоб, а для Йена... Для Йена он подставляет свою задницу на складе в магазине. Когда Кэш стреляет в Микки, только хваленая галлагеровская выдержка и прошлое, приучившее ничему не удивляться, помогает не рехнуться за пару секунд. И непонятно, то ли это случается из-за того, что Микки - пиньята, вместо конфет набитая ебаным пиздецом, то ли оттого что Йен - тот, на кого эти конфеты с сюрпризом сыплются непрерывно вот уже всю жизнь, или просто потому что Кэш - сраный псих. Ну и плевать, потому что Йен все равно приходит к Микки в тюрьму и прикладывает руку к стеклу. Микки не оценивает. По крайней мере, виду не показывает. Микки никогда не ответит, как в фильмах: «И я по тебе скучаю», но из тюрьмы он вернется именно к Йену. Скучает, как умеет. По-милковичски. Йен знает, что Микки ревнует. Но в этом нет ничего удивительного: ревность — черное и порочное чувство, пожирающее изнутри и заставляющее гнить душу, чувство подлецов и собственников, порожденное недоверием и злостью. А Микки — настоящая энциклопедия по злым и вредным чувствам и порокам. А у Йена почему-то все равно растягивается на лице улыбка. Галлагеры тоже не святые. Но еще теплее в груди становится от того, на что толкает Микки эта ревность. Да и только ли ревность... И первый их поцелуй происходит в старом фургоне перед грабежом дома бывшего любовника Йена. Очень романтично. Все-то у них через жопу! И в прямом смысле тоже. Йен так и не решает для себя, почему Микки сделал то, что сделал: из-за ревности, из-за того, что Галлагер назвал его трусом или из-за чего-то третьего. Микки никогда не скажет: «Ты мой и только мой, не смей спать ни с кем другим», но сделает так, чтобы с другими и не захотелось. Ревнует, как умеет. По-милковичски. Йен не может одернуть себя от мыслей о Микки и анализа своих чувств и его действий. Ему жесть как хочется знать о том, что творится в голове у этого придурка. Но Милкович — та еще загадка от слова «гадить». - Как понять, что нравишься парню? - вспоминает он свой вопрос к Мэнди. - По взгляду. - Какому взгляду? - Поймешь, когда увидишь. Но Йен ничего не понимает, как ни старается заглянуть в глаза Микки. Ни тогда, ни сейчас, после поцелуя. Конечно, он никогда и не надеялся, что они с Микки будут настоящей парой. Никогда не представлял себе, какими бы были их отношения, если бы они начали встречаться. Ну, может и представлял, и что с того? Он все равно не ждет от Микки цветов и конфет или хотя бы простого свидания, настоящего нормального свидания. «По-пидорски», - сказал бы он. А потом Микки приглашает Йена на ночевку. И это что-то да значит. Микки никогда не скажет: «Знаешь, а ты мне очень нравишься», но он сидит рядом на диване, близко-близко, смотрит фильм и улыбается. Встречается, как умеет. По-милковичски. Судьба против Галлагеров. Эта сука просто ненавидит их всех и считает своим священным долгом, своей, мать ее, целью сделать их жизнь невыносимой. И пока у нее прекрасно получается. Йен не знает, как еще объяснить то, что отец Микки приходит в самый неподходящий момент и застает их в весьма компрометирующей позе. И не отвертишься. Старший Милкович очень уж старается сделать больно и сыну, и его любовнику, один за одним сыпля ударами по лицу. Но Йен уверен: заставить его смотреть на то, как Микки трахает проститутку, жестоко даже для такой скотины, как он. Это чертовски больно, куда больнее тяжелого кулака Милковича на лице. Микки никогда не заявит отцу: «Он мой парень, и мне плевать, что ты об этом думаешь», но он смотрит взглядом побитого щенка на Йена, пока шлюха вовсю скачет на нем. Извиняется, как умеет. По-милковичски. То, что Микки женится на беременной русской шалаве — это просто пиздец. Это никак не укладывается в одной рыжей голове. Ведь не может, просто не может же быть все так хреново! Но жизнь никогда не была легкой, а он все еще Галлагер, пока Микки такой же Милкович, каким был всегда. Дерьмо случается, да. Но в последнее время слишком часто и старательно. - Признай: ты любишь меня и ты гей, - Йен и не надеется особо на успех. И не зря: Микки бьет его в живот, бьет по лицу... Йену не больно: он привык драться с детства. Но ему обидно и плохо. Настолько плохо, что впору бы заказывать гроб и добровольно ложиться в него, скрестив на груди руки, или напиваться и срывать чужие свадьбы. А поскольку у Галлагеров нет лишней копейки на ритуальные услуги, то второй вариант — то, что нужно. Микки никогда не выйдет перед толпой гостей и не скажет: «Я не буду жениться, потому что я гей и влюблен», но он целует Йена страстно и отчаянно на своей свадьбе. Пытается сохранить отношения, как умеет. По-милковичски. Йену больше не хочется быть сильным и стойким Галлагером, ему хочется бежать. Почему Микки можно быть трусом, а ему нет? Справедливости в жизни совершенно не существует для жителей южного района Чикаго. А еще Йену ужасно хочется, чтобы Микки развелся с женой, а лучше, чтобы и не было никогда никакой Светланы. Ему хочется, чтобы все вернулось на круги своя. Да, все было неидеально, странно и сумбурно, но хотя бы было. А теперь все разрушено. - Не надо, - говорит Микки тихо. - Не надо что? Они оба знают, что имеет в виду Микки. Быть может, если бы он просто сказал это вслух... Только вот Микки не произносит этого, и Йен не остается. Микки никогда не схватит Йена за плечи и не наобещает светлого будущего, не скажет: «Не уезжай, потому что ты мне нужен», но очень сильно об этом жалеет. Просит, как умеет. По-милковичски. Микки ненавидит свою жизнь. Он бы понял это, если бы задумался. Но вот только все его мысли занимает беременная шлюха-жена и ебаный Галлагер. И, блять, чувство собственной беспомощности. Он уверяет себя, что ему плевать на него, этого рыжего педика, а потом дрочит на мятую фотографию в туалете. И он ненавидит его до боли и обиды, стараясь не думать о том, что, по сути, ненавидит самого себя. Когда приходит Лип с вестями — пусть и херовыми — о Йене, и в животе что-то сжимается, Микки уверяет себя, что это оттого, что он не позавтракал с утра. Микки никогда не бросится вслед за Липом, не попросит: «Расскажи все, что слышно про Йена», но он выпивает не одну бутылку, думая о нем. Волнуется, как умеет. По-милковичски. Входя в гей-бар, Микки уверен, что Йен не должен тут быть. Когда он видит Йена на коленях старого пидора, он уверен: этого тоже быть не должно. Когда проклятый Галлагер начинает тереться и о его собственный пах — и это кажется чем-то жутко неправильным. Как бы приятно ни было. Микки хочется забрать Йена отсюда, потому что не здесь его место. Его место с Микки. И похер, что место самого Микки рядом с беременной женой. Потому что это — ни разу не правда. - Божечки, Йен... - говорит он, наклоняясь к без чувств лежащему в снегу парню. Он уведет Йена из этого ебаного бара. Из этой ебаной жизни. Микки никогда не попросит: «Береги себя, я волнуюсь», но он притаскивает Йена к себе домой с улицы и кладет в свою кровать. Заботится, как умеет. По-милковичски. Йен думает, что жизнь его наконец-то переползает с отметки «пиздец» на уровень «все не так уж и плохо», а оттуда устремляется еще выше. На новые отметки, которые она еще не успела покорить. И он уверен: все дело в Микки. А в чем же еще, если в остальных сферах его жизни по-прежнему какая-то неведомая хуйня? Хотя в последнее время ему кажется, что всю его жизнь занимает один лишь Микки. И развязные поцелуи в баре, и безобидные подколы, и минеты «когда-ты-только-захочешь», и тусовки, на которых они засыпают в одной постели. Микки наконец-то много в его ежедневном быту. Кажется, ничего не стоит забыть все, что было раньше, все недоразумения, всю боль, всю херню, что между ними была, и просто наслаждаться настоящим. И еще не думать о том, что будет. И не пытаться осознать, что есть. Вообще ни о чем не думать. Микки никогда не скажет: «Я безумно рад, что мы снова вместе», но скомкано подтвердит, что они встречаются, незнакомцу на вечеринке. Мирится, как умеет. По-милковичски. Все слишком хорошо и продолжительно, чтобы быть правдой, но Йен не может не радоваться этому. Ему больше ничего и не нужно, лишь бы Микки все так же просыпался в его кровати и наливал кофе. И тогда, так уж и быть, он потерпит весь тот пиздец, который происходит в его галлагерской жизни. А Микки... Микки впервые чувствует себя свободным. Чувствует себя собой. И пусть эта блядская жизнь засунет себе в зад все свои припасенные фокусы, потому что он серьезно настроен на будущее из серии «жили они долго и счастливо и кончали синхронно». Что бы там ни творилось с Йеном, сколько бы еще ебанутых идей ни пришло в его рыжеволосую башку, скольким бы неграм он ни приставил к горлу нож, они справятся с этим. Микки никогда не поцелует Йена заботливо в лоб и не скажет: «Я переживаю за тебя, но все будет хорошо, потому что мы вместе», но будет рядом, чтобы не дать совершить ошибку и сбиться с пути. Защищает, как умеет. По-милковичски. Йен и сам никогда не говорил Микки, что любит его. И когда Карл спрашивает как-то утром: «Ты любишь Микки?», это ставит Йена в тупик. - Мне нравится, как он пахнет, - уклончиво отвечает он, продолжая подтягиваться. Он любит Микки, конечно же, любит, но его чертовски бесит вся эта неопределенность между ними, так и зависшая где-то в воздухе с самой первой встречи. А, как известно, лучший способ что-то узнать — спросить об этом. - Мы пара или как? - Конечно же пара, - отвечает Микки, как само собой разумеющееся. И Йен невольно задумывается: а может есть что-то еще, что понятно Микки, но непонятно ему?.. У них по-прежнему все отлично. По крайней мере, по сравнению с тем, что было всегда. Вот только Йена с каждым днем все больше и больше грызет то, что они скрываются ото всех. Ему совершенно, блять, не хочется прожить всю жизнь в любовниках. Йен скрывался с Кэшем, скрывался с Недом, он не хочет скрываться еще и с Микки, потому что... С Микки должно быть все по-другому. Это же Микки. А потом эти крестины ребенка Микки... И бар, и выпивка... Он говорит в запале, что все между ними кончено, потому что Микки — чертов трус. Ну какое же «кончено»? Нет, у них никогда, никогда не будет все «кончено». Господи, он сам не верит в то, что говорит!.. А вот Микки почему-то верит... - Я просто хочу, чтобы все знали, что я чертов гей! - кричит он в повисшей тишине. - Теперь счастлив? И Йен еще как счастлив. И никакие сломанные ребра и синяки, никакая кровь на лице не омрачит его счастья. Микки сделал это ради него. Сделал то, чего боялся больше всего на свете. Оказывается, что все же Йена он боится потерять сильнее. Микки никогда не скажет: «Ты самое дорогое и лучшее, что когда-либо было в моей жизни», но не отпустит Йена — больше нет. Признается, как умеет. По-милковичски. Микки никогда не скажет: «Я люблю тебя», но докажет это поступками. Каких-то три слова ничего не значат, они просто будут констатацией факта, а с Микки надо уметь читать между строк, ведь... Ведь каждый раз, когда они яростно стягивают друг с друга одежду, тяжело дыша, каждый раз, когда их лица так близки, что можно почувствовать чужое горячее дыхание на губах — это «я люблю тебя». Каждый раз, когда они суматошно целуются, каждый раз, когда Микки задерживает ладонь на плече Йена — это «я люблю тебя». Каждая от души сказанная фраза, каждый взгляд — это «я люблю тебя». И у Йена уже целая бережно хранимая в памяти коллекция этих авторских «люблю» по-милковичски. Микки любит, как умеет. Так, как научился с Йеном. Микки никогда не произнесет этих слов, потому что и не думает, что Галлагеру это нужно. Но стоит Йену только попросить - и он прокричит об этом на весь мир. Поржет в лицо, назовет педиком и мудилой, а потом обязательно прокричит. Но Йен не попросит. Йен и так слышит это каждый день. И пускай слышно это только ему и Микки, а со стороны и вовсе может показаться, что Милкович всего навсего чуть дернул ртом в улыбке, или что передал Йену сигарету, или что назвал «уебком», или... Да это может выглядеть, как угодно, но на деле это - «я люблю тебя». По-милковичски.