Огненная вода

1. Эмилии часто казалось, что в её жизни чего-то не хватает. Она привыкла с детства анализировать окружающий мир, искать подтверждения своим предположениям и теориям, потому в определенный момент поняла, что в её размеренной жизни есть какая-то червоточина, пустота, незаполненность. Она не могла подобрать точного определения этому чувству, но оно не давало ей спокойно жить. Однако Эмилия с детства привыкла свои чувства прятать так глубоко, чтобы самой не видеть. Богатство её семьи давало огромное количество плюсов и бонусов, но и возлагало ответственность. Статусу нужно было соответствовать. Эми никогда не считала свои обязанности по отношению к семье такой уж непосильной ношей. Ей даже нравилось чувствовать себя частью чего-то большего, чем она сама, ощущать власть над людьми, даже много превосходящими её по возрасту. Она могла бы упиваться этой властью, купаться в ней, но еще в детстве поняла, что роль дикой стервы у неё не выйдет, потому решила примерить маску холодности и отчужденности, почти высокомерия, но с налетом вежливого любопытства. Она долго училась держать лицо перед зеркалом, но это было в детстве, и оно того стоило. Она чувствовала невероятный подъем, когда ловила на себе восхищенные взгляды мужчин или видела одобрение в глазах отца, человека строгого и даже черствого. Этот мужчина часто сетовал на то, что у него в роду нет сына, который бы продолжил его дело, которому он мог бы предать бразды правления. Эмилия всеми силами доказывала, что он не прав: два высших образования, диссертация, работа в семейном бизнесе, начиная с самых низов, - все это выковало характер, которому мог бы позавидовать Норман Аркс, однажды появившийся в их имении для обсуждения партнерства с компанией клана Аквилон. Этот мужчина смотрел на сидящую по правую руку от главы концерна девушку надменно, свысока, но она отвечала ему спокойным взглядом, вежливо-безразличным, а потом за четверть часа разгромила предложенный контракт по пунктам, заставив юристов потеть в их дорогих пиджаках и нервно вытирать испарину трясущимися ладонями. А Эмилия хотела смеяться, но не позволила себе даже улыбку. Это был первый серьезный шаг наверх. И первый удар ниже пояса: друг детства, товарищ по учебе и помощник отца Томас Джед по рекомендации все того же отца Эмилии перешел на работу к Норману Арксу, забыв даже попрощаться, наградив её вежливым кивком русой головы и равнодушным взглядом ученого. А потом в их доме появилась Ка­ролл Флайм, яркая и стремительная, загадочная и немного печальная. Она смотрела пристально, в самую душу, улыбалась тепло, не искательно. Она была такой теплой, что казалась родной. Она была старше, почти возраста её отца. От глаз её тонкими ниточками скользили морщинки, когда она улыбалась, ладони её были узкими и очень горячими, словно в груди у Каролл пульсировало не сердце, а огромный костер. Эмилии сразу захотелось с ней подружиться, поэтому она наметила некую дистанцию. Привязанности и дружба делают людей уязвимыми, - эту истину Эмилия уяснила с младых ногтей. Но не общаться они не могли: отец стал часто приглашать известную актрису на ужины, ходил на её спектакли, даже спонсировал один из её фильмов, хотя роль у той была почти эпизодическая. А однажды вместе с Каролл пришел её сын, и Эмилия поняла, что совсем пропала. Однажды, еще когда у неё была гувернантка, Эми попросила почитать на ночь сказку. Непонятно, как с людьми играет судьба, но много позднее сама Эмилия поняла, что именно тогда она увидела свой образ - Снежная королева. Холодная и величественная, умная и властная, знающая себе цену, умеющая играть другими, идеальная до остроты граней. Ей ничуть не было жаль тех детей из сказки, попавших в жернова желаний холодной женщины. Она недоумевала и все спрашивала гувернантку, зачем Герда устремилась за Каем так далеко, для чего претерпела столько боли и лишений. "Он был её другом, Эмилия, она любила его настолько, что готова была для его спасения идти на край света", - такой ответ девочку совершенно не устраивал, потому что в нем не было логики. Гувернантка лишь ласково трепала воспитанницу по распущенным волосам и улыбалась слишком снисходительно, а Эми хмурилась и дулась. Возможно все дело было в том, что уже тогда у Эмилии Кларксон не было таких друзей, которые и в огонь, и в воду. Иногда ей казалось, что где-то кто-то есть, что где-то её кто-то ждет, но потом она просто понимала, что ей в очередной раз приснился сон. Она не могла себе в реальности представить, чтобы её друг Томас решился на подобное путешествие ради неё. Разве только за определенные бонусы, к примеру он бы получил ответы на все свои многочисленные вопросы. Да и вообще Том был зануден до зубовного скрежета, но с ним было интересно общаться и учиться, хотя Эми часто замечала за ним явное пренебрежение к чужой жизни, холодность и сухость. И все же она фыркала каждый раз, когда он поправлял на носу очки, предвидя очередную лекцию на обсуждаемую ими тему. Томас вообще много всего знал обо всем, успев проштудировать большую часть книг в семейной библиотеке Кларксон. Отец этому не препятствовал, и лишь много позже Эмилия поняла причину этой его щедрости: он присмотрел этого юношу на роль своего помощника или секретаря. Однако Эмилии стоило бы знать, что отец ничего не делает просто так. Он сразу пресек какие-либо романтические поползновения Томаса в отношении своей дочери, честно предупредив его о последствиях. А Том всегда был парнем благоразумным и расчетливым, он хотел добиться многого, поэтому быстро учился играть по выгодным ему правилам, отбросив эфемерные плюсы от каких-либо других отношениях с Эмилией Кларксон. Это было, когда ей исполнилось шестнадцать, и она сама пригласила старого друга на свидание. Не потому, что он ей как-то по-особенному нравился, а лишь по причине, что у всех её одногодок это уже было. А Эми не привыкла плестись в хвосте! Но Том, взъерошив свои светлые короткие волосы до полного шухера, честно признался, смотря на неё сквозь стекла своих очков, в том, что у него был разговор с её отцом и предложил остаться хорошими друзьями. Скрипя зубами от унижения и злости, Эми согласилась, решив для себя никогда не зависеть от мужчин. Впрочем, на следующий день ей хотелось рассмеяться, потому что для Тома понятие "друзья" не существовало в принципе в том смысле, который в это слово привыкли вкладывать люди. Часто, когда она шла по коридорам университетских корпусов или по кампусу, у неё внутри что-то переворачивалось при виде влюбленных парочек, зажимающихся в темных уголках или сливающихся в поцелуях на газона под очередным деревом. Но раздражение и злость были единственными чувствами по этому поводу, а еще брезгливость. Со времени разговора с Томасом у неё не возникало желания пригласить кого-то на свидание, а её саму никто не приглашал, по большей части её сторонились, а некоторые даже побаивались. Слишком умная, слишком уверенная в себе, слишком богатая, слишком холодная и отстраненная. Эмилия не зря работала над образом, не зря тренировалась перед зеркалом, но для людей вокруг в ней было слишком много этих самых "слишком", чтобы пытаться стать к ней ближе. Но и Эмилия не собиралась становиться такой, как все её однокурсницы и одногодки, не собиралась сливаться с серой толпой. "Глупые коровы", - думала обо всех этих девушках, что в туалетной комнате глотали слезы и вытирали со щек черные от туши дорожки. Эми этих сумасшедших чувств не понимала, признавая, что сама она для них не создана. А еще она понимала, что статус Снежной королевы вычеркивает из жизни любые чувства, но она об этом никогда не жалела. До встречи с Джоном Флайм. В нём была свобода, безудержная и дикая свобода, которой хотелось хлебнуть, в которой хотелось купаться. В его присутствии хотелось смеяться и быть юной и глупой, хотелось скинуть личину Снежной королевы, даже растаять. Он был таким горячим и, казалось, искренним во всем. Когда он смеялся или шутил, его зеленые глаза сверкали темными изумрудами, больше походившими цветом на лесной мох. Его хотелось слушать, проводить с ним время, и Эмилия с каждым разом все больше и больше погружалась в это общение, понимая, что скоро не сможет без этой дружбы жить. Она прорастала всем своим естеством в его жизни, не понимая, где заканчивается она сама, а где начинается он. Вместе с ним ей хотелось совершать все те романтические глупости, над которыми она фыркала еще совсем недавно: ловить ртом снежинки или рассматривать, как они тают на перчатках; подбрасывать в воздух пожухлые покрасневшие кленовые листья и кружиться под ними в диком вальсе; бегать босиком по лужам и смеяться от восторга, когда с неба посыплется теплый весенний дождь. Весь образ, создаваемый с детства, осыпался ледяным крошевом и таял на глазах, но Эмилия об этом не жалела. Жизнь стала черной в тот вечер, когда погибла Каролл Флайм. Жизнь превратилась в головешки, такие же, как и те, что остались от театра, в котором случился пожар. Отец надолго заперся в кабинете после похорон, Эмилия все заботы взяла на себя, в том числе и следила за бизнесом, проверяя отчеты и раздавая указания. Она смотрела, как Джон превращается в тень, бледное подобие самого себя, и с силой сжимала пальцы в кулаки, стараясь не разреветься. Она наблюдала, как он писал и писал свои картины, как изливал на полотна свою боль, бессильную ярость и отчаяние, как ломал мольберт и кисти, как швырял по студии краски, а потом рассматривал уродливые кляксы на стенах. Его внутренний огонь сжигал его изнутри, делал похожим на изломанную куклу, которая не понимает, как жить дальше. Она так хотела ему помочь, но не знала как… А потом вновь возник в их жизни Норман Аркс: высокомерный, властный, сильный, знающий всё обо всех. В нем не было свободы и огня, который полюбила Эмилия в Джоне, но в нем была стойкая уверенность в завтрашнем дне, чего так сильно стало недоставать девушке. И тогда она начала взвешивать все "за" и "против", подолгу рассматривать отражение в зеркале, часто запиралась в своей комнате, чтобы подумать. Что в сущности она может получить, если свяжет вою судьбу с Джоном Флайм? Чем он отличается от других претендентов на её руку? Впрочем, Эми тогда еще неприятно для самой себя усмехалась, - как раз руку и сердце Джон ей так и не предложил. Может быть не успел, а может быть и не собирался. Норман же предлагал ей много больше: власть, спокойствие, защиту и уверенность в завтрашнем дне. Да, она его не любила, но так ли уж важна любовь на самом деле? Джон был ветром в поле, его носила судьба по миру, и он никогда не считал такую жизнь обременительной или неправильной. Он остановился в Канаде лишь потому, что его мать жила тут последние годы, он решил сделать ей приятное. Но что будет делать она, Эмилия Кларксон, когда он снова пожелает отправиться в путь? Она тоже должна сорваться с места? Вряд ли… Эмилия всегда знала, что однажды возьмет бразды правления, что однажды войдет в совет директоров, а не будет числится только исполняющей обязанности или консультантом при президенте корпорации. И она хотела этого! Она к этому стремилась столько лет! И все это она поломает ради призрачного счастья пусть и с любимым? - Мое предложение - это деловое соглашение, мисс Кларксон, - говорил Норман за одним из ужинов, на которые он её приглашал постоянно в тот период времени. Нет, он не ухаживал и не выказывал ей какое-то особенное внимание, но было понятно по его жестам и словам, что намерения у него самые что ни на есть серьезные. - Конечно же мы с вами взрослые и умные люди, должны понимать, что любой брак основан не только на любви или влюбленности, но и на крепкой базе. В нашем с вами случае крепкая база - это основное, что мы должны сохранить. - Вы подходите к вопросу брака как торгаш, - фыркала Эмилия в высокий бокал с шипящим шампанским. - Отнюдь, - Норман никогда не бросал слов на ветер. - Просто я хочу вам объяснить, чем я руководствовался, делая вам предложение. Вы меня не любите, но мне это и не нужно. Между нами, конечно же, должны быть близкие отношения… - Вы имеете ввиду секс? - тут же спросила Эмилия, стараясь не покраснеть. - Вы догадливы, - он кивнул. - Я не пуританин, потому не могу требовать того же от других, но брак - это определенные правила и обязанности. Секс - одно из них. - Откровенно, - задумчиво произнесла она тогда, представляя, что впервые у неё будет с ним, с этим человеком. Он был потрясающ внешне, он был просто невероятно притягателен, но Эмилия ни за что не хотела бы заниматься любовью без любви, она не хотела бы впервые получить вместо занятия любовью дежурный обязательный секс. Её передернуло. - Я вас шокировал, Эмилия? - Норман усмехнулся. - В нашем случае брак по какой-то другой причине, кроме делового соглашения, редкость. Мне казалось, вы знали об этом с самого начала. - Нет, Норман, ты меня не шокировал, - ответила она, поднимая бокал шампанского и впервые назвав его "ты". - За наше деловое соглашение, - произнесла она тост, тем самым соглашаясь на его предложение и подводя черту под всей своей прошлой жизнью. Джон любил её горячо и страстно. Его руки были сильными и властными, пальцы впивались в кожу, оставляя следы, его кожа была жаркой, словно он горел изнутри. Происходившее мало походило на нежность и любовь, о которой писалось в книгах и говорили девушки в туалетной комнате, скорее это было дикое животное желание, способ отдать всю свою боль, согреться в её объятиях. Словно он чувствовал, что это первый и последний раз в их жизни. Она отдавала себя всю, открылась ему навстречу, забыв про стыдливость и смущение, про то, что это впервые, про весь мир! Эмилия чувствовала его каждой клеточкой своего тела, желая стать не только частью его тела, но и души. Она старалась не думать, но даже в мгновения наивысшего блаженства её мозг продолжал работать как счетно-вычислительная машина, пусть и немного одурманенная происходящим. Она знала, на что шла. Она шла на это свидание с четкой целью, но не была уверена, что не испугается в последний момент. Джон пугал её, она чувствовала себя в его присутствии маленькой девочкой, которую надо оберегать. Последние дни он смотрел на нее странно настороженно, сложно ожидая чего-то, и это раздражало, вызывало желание закричать, устроить скандал. Но ни она сама, ни Джон не начинали решающего разговора. Она сама пригласила его на ужин, не заметив, как дернулась у него щека, как вспыхнули и тут же погасли искры в глазах, как сжались до хруста пальцы в кулаки. Она лишь смотрела на него и старалась не расплакаться, потому что у неё внутри все ломалось и болело, осыпалось битым стеклом, царапая до крови. Ей хотелось кричать от страха, но она уверенно одевала уже почти отложенную в долгий ящик маску Снежной королевы и шла вперед, не видя преград. Романтический ужин сам собой закончился в постели. Вернее - на полу у Джона в студии. Она сама не поняла как и когда, но очнулась лишь в момент слияния двух тел, когда странная ноющая нега внизу живота разорвалась вспышкой острой непривычной боли. Они лишь охнула, а потом лишь застонала, когда начала получать удовольствие. Она отпустила свое тело, отдала себя ему, мужчине, которому верила. Отключить голову оказалось делом нереальным, а душа, казалось, порезана ломтиками и сожжена на медленном огне, которым был сам Джон. В какой-то момент Эмилия вдруг поняла, что это не слияние тел, не банальный секс, а духовное единство, когда невозможно понять, где заканчиваешься ты сама, а где начинается мужчина, когда дыхание одно на двоих, когда тело плавится лишь от горячего дыхания. Волосы слиплись, тело ломало от истомы и неги, а сердце стонало, медленно умирая с ледяных тисках разума и расчета. Она чувствовала себя сломанной куклой, когда смотрела ему в глаза и говорила, что все закончилось. Что между ними никогда и ничего не может быть в будущем, что она должна соответствовать своей семье, должна оправдать ожидания. Она многое говорила о том, что должна, но слова падали словно в пустоту и казались бессмысленными и лживыми. Эмилия видела, как вспыхнули на мгновение его глаза злостью, граничащей с ненавистью, а потом потухли, стали безразличными, почти равнодушными с ноткой презрения. Она помнила, как он чуть ли не отшатнулся, как его качнуло от неё, словно она отталкивала его физически, словно она была заразной. Эмилия смотрела, как он морщился, словно от гадливости, и чувствовала, как вымораживаются внутренности, как становится холодно внутри настолько, что хочется достать шубу и укутаться, хотя было лето, и столбик термометра поднимался до тридцати градусов. А еще она понимала, что свою душу и сердце она согреть больше не сможет, как бы ни пыталась. Джон по её же просьбе забирал у неё тепло, которое согревало, которое делало её в собственных глазах живой. А потом его губы искривились в сухой язвительной усмешке, так ему не шедшей, так ломающий его образ. Теплый и добрый огонь вдруг превратился в колкий сарказм, в колющие иголки. Эмилия сама готова была отшатнуться, а потом умереть, потому что почувствовала спиной присутствие другого человека, которого тут быть не должно. Норман Аркс стоял у неё за спиной и спокойно смотрел на Джона, словно тот был жуком, которого стоило раздавить. Эми в тот момент поняла, что больше её жизнь не будет такой, какой она была ранее, потому что Джон выдержал этот взгляд, потому что он в тот момент казался не менее опасным, чем Норман. Они оба были словно бы две половинки одного целого, противоположности, которые либо притягиваются, либо всю жизнь бьются насмерть. Она надеялась, что её будущий муж отпустит Джона и не будет ничего делать против единственного человека, подарившего ей свободу. Но в то же время она подумала, что, возможно, совершила ошибку. - Джон Флайм, - от звука его голоса, сухого и словно чуть надтреснутого, девушка вздрогнула. Она смотрела на протянутую Норману узкую, совсем не мужскую ладонь, и хотела провалиться ко всем чертям. Они, эти двое, отодвигали её в сторону, словно бы она была лишней в их противостоянии, в их молчаливом соперничестве. - Норман Аркс, - мягкий баритон будущего мужа пробрал до печенок и застрял холодным комом где-то в желудке. - Приятно познакомиться, - добавил он, хотя ни тому, ни другому это было отнюдь не приятно. Они оба вели свою игру, приняв её правила, хотя Эми знала, что Джон с удовольствием бы сбил о лицо Нормана кулаки в кровь, с удовольствием бы пинал его ногами, потому что злость, вспыхнувшая в его глазах, была дикой и необузданной, как лесной пожар. - Эмилия много о Вас рассказывала. - Действительно? - вежливость на лице обоих была такой искусственной, что Эми бы засмеялась, если бы могла. - Мисс Кларксон очень добра к моим работам. Для меня было большой удачей встретиться с ней. - Да, ваше сотрудничество получилось вполне плодотворным, чтобы Вы смогли двигаться дальше самостоятельно, - уверенно произнес Норман и отпустил, наконец, ладонь Джона. Позже, много позже он будет рассматривать покрасневшую ладонь с рубцами от ожогов и размышлять, почему ему в тот момент казалось, что он касается раскаленного утюга. - Вы правы, моя выставка получила приглашение от некоторых европейских галерей. Думаю, мисс Кларксон будет приятно узнать, что в Италии состоится вернисаж, организованный моими новыми спонсорами. - Джон вновь посмотрел на Эмилию, и она захотела сжаться под этим безразличным вежливым взглядом. Девушка из чувства противоречия распрямила спину, словно в позвоночник ей вшили стальной кол, гордо подняла подбородок, заученным движением поправила выбившийся из прически локон. Но подняв взгляд, увидела в глазах напротив лишь жалость и отчужденность, словно бы Джон Флайм раньше никогда не видел её и сейчас сожалеет, что вообще с ней познакомился. - В самом деле? - вежливо поинтересовалась она и даже позволила себе улыбнуться, когда Джон поморщился. Она тоже умела играть в эту игру, тоже могла бить наотмашь словами, жестами и взглядами. Она больше не боялась делать больно другим, потому что самой ей больше не было больно, только холодно и мерзко. Нет, не нужна ей свобода, но и добровольная клетка - тоже не нужна! - Да, мой самолет вылетает сегодня вечером. Думаю, в Канаду я больше не вернусь, - тут же ответил он, стараясь не смотреть на Эмилию Кларксон. Его больше интересовал мужчина за её спиной, девушка это чувствовала, но её саму больше ничего не занимало: ни Джон Флайм, ни будущая свадьба, ни выгоды от этого брака. Она вдруг подумала про отца, который словно через силу дал согласие на этот брак месяц назад, который смотрел на дочь чуть ли не с жалостью, которая тут же сменилась ледяным спокойствием. Отец всегда был таким, но для неё находилось теплое слово, но тогда он лишь сказал: "Тебе решать", - и углубился в изучение очередного контракта с партнерами из Италии. Через полгода отец умер, моментально сгорел, оставив все бразды правления в её руках с условием, что её супруг не будет участвовать в руководстве компании. Норман злился, но не показывал виду, однако с тех пор стал меньше находиться рядом, постоянно был на выездных сессиях, постоянно брал клиентов на других континентах. А потом она узнала, что он работает на клан Вентер. Это не было обидно или больно, Эмилии стало противно и даже на минутку страшно: Вентеры прочно обосновались в Италии, запустив свои щупальца во многие сферы бизнеса и даже в политику, они разрастались подобно спруту из ужастиков. А еще там, в этой солнечной стране, наполненной историей и древними реликтами, обосновался юный художник Джон Флайм. Его жизнь не отпускала Эмилию ни на день: она видела его картины всюду, она постоянно натыкалась на новости или сплетни о нем самом, она словно продолжала частичкой себя жить в нем или он продолжал жить в ней. Эта тяга не исчезала, оттого девушка загоняла себя в еще более жесткие рамки, выкидывая эмоции, как ненужный хлам. Поездка в Токио и знакомство с младшим братом мужа должна была стать чем-то интересным, чем-то правильным и важным. Эмилия даже волновалась по этому поводу, словно от этой встречи зависела вся её жизнь. Это было странно, но она долго выбирала одежду, несколько раз меняла прическу, более тщательно накладывала макияж. Ей нравилась Япония, люди, вежливость и полная сдержанность истинных чувств, - все это так сильно походило на неё саму и на Нормана, который никогда и слова не говорил в простоте, а на лицо ни разу не выпустил даже крупицу истинных своих чувств. Сначала Эмилию это раздражало, особенно в моменты близости, потом она перестала обращать на это внимание. Норман был ей удобен во всех отношениях, а ради этого удобства она была готова терпеть минусы. Первым чувством от встречи с Яспером Арксом и его подругой был эмоциональный ступор. Они разговаривали, смеялись, вели тихую женскую беседу, но ей казалось, что в самой её глубине разрастается и пульсирует влажный ком, готовый излиться и затопить её с головой колким ледяным ужасом. Она никогда не боялась чего-то настолько сильно, потому злилась и еще сильнее загоняла саму себя в тиски холодной сдержанности. Минория показалась ей яркой и теплой, но какой-то сломленной. У той в душе что-то саднило, болело, рвалось на куски, но она улыбалась, а в глазах плескалась тоска. Улыбалась так, что Эмилии казалось - она уже это когда-то видела, словно бы они расстались совсем недавно при очень тягостных для всех обстоятельствах. Яспер тоже весело улыбался, был очень похож на брата в тот момент, но только в его присутствии становилось комфортно и тепло. Она не помнила, о чем они говорили, только видела, как клубиться над столиком напряжение и холод, как Норман бросает на брата яростные взгляды, как сжимает и разжимает кулаки, как Яспер залихватски улыбается и шутит, пряча за этим ядовитую ухмылку и странное чувство превосходства. Но тошно ей становилось от вида Минории, похожей на красивую ухоженную куклу, душа которой уменьшается и уменьшается, становясь хрупкой и болезненной. Эмилии было неприятно видеть подругу Яспера Аркса такой, это казалось ей неправильным, хоть они и не были знакомы прежде. Она с облегчением попрощалась с Минорией и протянула руку брату мужа. Теплые пальцы молодого мужчины коснулись её кожи, и внутренности девушки скрутило от боли, тугой ком взорвался и разлился по венам зеленым ядом, отравляя разум, выжигая чувства. Она смотрела на того, кто был Целителем, кто смотрел на неё с жалостью и сожалением, она смотрела на Минорию, на Верховную, чьим приказам всегда подчинялась, кого все жизни любила как сестру, и которая сейчас смотрела на неё без жалости, холодно и отстраненно. И когда на плечо Элеммир опустилась широкая ладонь Кунсайта, девушке захотелось завыть от ужаса, закусив костяшки пальцев до крови. Она вернулась домой вместе с Кунсайтом, нетвердой походкой, словно она была пьяна, прошла в ванную и заперла за собой дверь. Она молчала всю дорогу, но мужа это отнюдь не заинтересовало, он пребывал в собственных раздумьях. Девушка обхватила себя за плечи руками и посмотрела в зеркало: бледное лицо, посиневшие губы, глаза цвета глубин океанов, светящиеся по радужке перламутром. Холодно… Чуть подрагивающими пальцами девушка открыла на полную мощность вентиль горячей воды и, смотря как поднимается пар, медленно начала раздеваться. Пальцы не слушались, словно она только что вернулась с мороза, голова кружилась, а сердце болезненно пульсировало. Почему же так холодно?.. Эмилия дотронулась до воды и не почувствовала её жара, медленно опустилась в наполненную почти кипятком ванную-джакузи и погрузилась с головой. Мир стал довольно своеобразным, а вот звуки усилились: капли, падающие из носика крана, шум вентиляции, голоса за стенами. Она хотела зажать уши ладонями, но тут же поняла, что слышит все это внутри своей головы, а не извне. Холодно… Девушка еще сильнее открыла вентиль горячей воды, но чем больше нагревалась ванная, тем холоднее девушка себя ощущала изнутри, словно внутренности её превращались в снежное крошево, словно сердце её становилось глыбой красного льда. Она вынырнула на поверхность, подняла руку и с удивлением посмотрела на чуть посиневшие пальцы. Так было лишь однажды, когда она в юности ушла из дома в мороз без перчаток и чуть не отморозила себе пальцы на руках. На подушечках пальцев капельки превращались в маленькие льдинки и скатывались в горячую воду. Страшно… Девушка зажмурилась и зажала голову руками. Целитель не виноват, что она вспомнила саму себя, не виноват, что снова жизнь сыграла с ними шутку, уродливую в своем исполнении. Он не виноват, что она сама променяла личное счастье, к которому веками стремилась из жизни в жизнь, на расчетливое деловое соглашение. Целитель не виноват, что её этому научили. В сущности она осталась самой собой: скучной заучкой, расчетливой и слишком холодной принцессой Меркурия, какой всегда была до появления в её жизни земного генерала Зойсайта, показавшего ей другую сторону жизни. Он вытаскивал её на природу, восхищался радугой и закатом небесного светила, стоя под дождем, он вырывал из её рук скучные фолианты и рассказывал что-то настолько веселое и занимательное, что она забывала про свои расчеты, выводы, про все свои дела и необходимые для изучения знания своего рода. Рядом с ним она становилась живой, похожей на текучую в меркурианских реках воду, журчащую, теплую или ледяную, но ласковую. Рядом с ним она была не солдатом, не пушечным мясом, который должен встать на защиту лунной династии, а юной и легкой девушкой, у которой есть возможность хлебнуть полной чашей счастья! Рядом с ним она переставала быть принцессой Меркурия Элеммир, она становилась простой смешливой девушкой Эмилией, у которой за плечами словно вырастали крылья лишь от одного лишь чувства, что он рядом. Теперь она знала - возможности для них не было и нет, и надежды на счастье тоже нет. Всегда и во все времена она была вором, который крал кусочек счастья из чьей-то чужой жизни, которой сама жить была не должна. А потом за это платила. Быстро, кроваво и жестоко. Сердце гулко стучало, гоняя по венам густеющую от холода кровь, кожа посинела, волосы покрылись изморозью. Пустые синие глаза, сверкающие по радужке серебром, смотрели в потолок и словно видели там, за его пределами нечто невероятно привлекательное. Словно тело осталось в стремительно остывающей воде ванной, а мысли и душа воспарили ввысь. Вода подернулась ледяной корочкой, кожа заледенела, лишь сердце продолжало пульсировать и гонять по венам кровь. Она смотрела в потолок и видела высокое меркурианское небо, ощущала спиной мягкость сочной травы, слышала шум дождя, влажные капли которого падали на лицо, а падающие лучи света преломлялись сквозь завесу дождя и расцветали по небу горбатой радугой. Она слышала собственный смех, видела светлую улыбку Верховной и слышала мягки баритон Кунсайта, что-то выговаривающий Зойсайту, умудряющемуся жестикулировать за спиной, изображая сенсея, снова поймавшего его при перемещении на Меркурий. Больше не было холодно. Лишь легкость и невесомость. В следующей жизни… все будет в следующей жизни… 2. Бывает так, что только открыв утром глаза, ты понимаешь, что ничего хорошего в этой жизни с тобой уже не будет, что должно произойти нечто настолько плохое, из-за чего хочется уснуть и больше не проснуться. Джон никогда не чувствовал ничего подобного, даже когда погибла мать, даже когда его оставила Эмилия. Да, тогда для него остановилась жизнь, тогда его спасло только его творчество, только его картины и те чувства, что жили на них. Он жил через них, каждый раз все больше и больше погружаясь в выдуманный мир. Его полотна дышали, пульсировали как сердце, горячее и живое, а он с каждым разом все больше чувствовал себя угольком, который затухает в догорающем камине. Сначала была Италия, где его выставки пользовались бешеным успехом. Он был благодарен Литиции Селиндо, которая познакомила его с новым миром, ввела в свой круг, научила радоваться жизни даже с изуродованной душой. Она научила его заново смеяться, дышать, наслаждаться жизнью, познакомила со своими друзьями. Он помнил, как сидел в кофейне, принадлежащей семье Литиции, и слушал музыку, льющуюся из-под пальцев слепого художника и музыканта, волею судьбы оказавшегося братом Нормана Аркса. Тогда он никак не мог понять, отчего столь непохожие люди оказались связанными кровными узами, потому что Яспер Аркс скорее мог бы стать его братом, нежели безжалостного адвоката Нормана. Зеленые глаза, чуть потухшие и похожие на молодые яблоки, узкие ладони, пианистичные пальцы, лишенные возможности ходить ноги, чуть неуверенная улыбка, - все это никак не вязалось у Джона с фамилией, которой был награжден при рождении Яспер. Ему было жаль, что судьба развела их по разным континентам слишком скоро: Норман увез младшего брата подальше от Италии, в чем был определенный смысл, но Джон, вновь ощутивший это ужасное чувство потери, возненавидел этого человека еще сильнее. Литиция пыталась его убедить, что ненависть ни к чему хорошему его не приведет, она словно о чем-то таком догадывалась, но Джон отталкивал её помощь. Теперь он понимал, о чем когда-то ему говорила Эмилия, - привязанности делают людей уязвимыми, чувства ослабляют оборону, которую возводят все люди так или иначе. И Джон для себя решил, что больше никогда и никого не будет любить. И не нарушил данного себе слова. Он не помнил, что привело его в Японию. Наверное это было стечением обстоятельств: в Токио была организована выставка его работ, туда возвращалась его девушка после командировки, туда его звал внутренний голос, которому он не привык противиться в последнее время. Диона говорила ему, что Япония - благословенное место, что там он откроет в себе нечто новое, до сих пор сокрытое в глубине его сознания и сердца. Он не стал ей говорить, что его сердце - уголёк, что его душа - черная дыра, что его сознание - Марианская впадина. Джон просто согласился с ней, потому что ему так было удобнее, ведь в Италии его тоже ничего не держало, а жизнь "перекати поле" давно его не тяготила. К тому же ему не хотелось терять Диону Монро, которая напоминала ему Эмилию хрупкостью тела и характером, хотя и была холоднее, её разум - острее и расчетливей, даже безжалостней, пусть она и пряталась за мягкостью и нежностью. В Токио как-то очень быстро все изменилось. Джону казалось, что он должен что-то найти, что-то заново открыть, потому писал картины с маниакальной настойчивостью, но был недоволен результатом. Был сломан не один подрамник, сожжены холсты, а он лишь смотрел на уничтожение своего труда, брался за кисть и работал снова и снова, забывая об окружающем мире. Диона тоже изменилась, смотрела иногда настороженно, а иногда казалась ему совсем другой, какой-то чужой, но при этом казалась ему настоящей, живой. Тогда как он сам с каждым днем казался себе все более неполноценным, словно ему чего-то не хватало, словно он никак не мог что-то найти. Однажды Диона пришла с заседания суда бледная до зелени, её пошатывало, она опиралась рукой о стены, когда шла по их квартирке-студии, а потом легла на диван лицом к стене, укуталась пледом и молчала почти сутки. Позже она ничего ему не объяснила, но у Джона было чувство, что она потеряла близкого родственника, а не просто так болезненно реагировала на смерть подследственной. - Зря мы приехали в Токио, - сказал он ей тогда, обнимая и пытаясь согреть и отгородить от всех невзгод, когда её тело сотрясалось в конвульсивных неконтролируемых рыданиях. Но Диона только мотала головой, с ним не соглашаясь, и цеплялась пальцами за отвороты его куртки, словно он может сию же минуту исчезнуть. - Теперь мы дома, - сквозь всхлипы слышал он и удивлялся, потому что дом должен дарить счастье, а не приносить горе и слезы. Он не знал, что ошибался. Однажды она совсем не пришла ночевать, а потом рассказывала, что осталась в офисе, но глаза её при этом были расширившимися и покрасневшими, кожа - болезненно бледная и почти прозрачная, он видел пульсирующую у неё на виске синюю жилку. Она смотрела на него страшными почти черными глазами из-под упавшей на лицо челки, больше не улыбалась, лишь уголок губ нервно дергался да пальцы постоянно теребили край пиджака. Она смотрела так страшно, что Джон впервые испугался за её душевное здоровье, испугался безумия, готового вылиться и затопить их обоих. Он сидел с ней рядом все на том же диванчике и опасался взять её за руку, ему казалось, что у него горят ладони и поднялась температура, а сухой жар сейчас спалит изнутри оболочку глаз. Его сердце остановилось неожиданно, мир качнулся и померк, стал черным, а потом красным. Он понял, что лежит на полу, вокруг все полыхает яростным пламенем, а за дверью кричит Диона, которой он должен был помочь, но у него не было сил ни подняться, ни даже пошевелить рукой. Он смотрел на бушующую стихию и понимал, что сердце почти не бьется, но сам он дышит, видит, понимает. Но больше не чувствует. Элеммир не стало, - Джон Флайм понял это. Понял также отчетливо, как и то, что он - Зойсайт, третий из Небесный королей, генерал лейб-гвардии земного короля Аэтлия, друг и соратник Эндимиона. В его голове болезненно разрастались воспоминания, заполняя сознание рваными картинами и голосами, от которых хотелось отгородиться, убежать, исчезнуть, но которые рвали сознание изнутри. Он лежал на полу и смотрел, как пламя подбирается к его полотнам, пожирает сухие рамы, как оплывают от жара краски, превращая идеальные натюрморты и портреты в уродство. И ему казалось, что огонь, словно вода, смывает все ненастоящее, искусственное, оставляя болезненно живое, хотя с этого мгновения он не чувствовал себя таковым. Зойсайт уперся ладонями в пол, чтобы было легче подняться, сорвал с плеча обугленную ткань заляпанной красками футболки, скинул ботинки, встав голыми ступнями на раскаленный пол. Закрыл глаза, вдыхая жар огня, становясь с ним единым целым, ощущая его вокруг, в себе, вспоминая его запах и вкус. Он был той самой мифической птицей Феникс, что возрождается из раза в раз, сгорая потом дотла в яркой вспышке пламени. Но если Зойсайт и хотел бы сейчас сгореть вместе с этим зданием, то демон, возродившийся в нем, первоначально желал иного - мести. Одно движение руки, и пламя, словно послушный зверек, перестало гудеть и успокоилось. Глаза демона перестали быть зелеными, они казались слепыми черными провалами, сверкающими изнутри, словно отражающими подобно зеркалу буйство стихии вокруг. Он сжал пальцы в кулак, выкинул руку в сторону, и пламя ринулось туда, где продолжали тлеть полотна, отражавшие жизнь, смерть, любовь и радость, красоту и земную природу, - все то, что демона нисколько не занимало и не казалось теперь ценным. - Зойсайт? - в дверном проеме возникла хрупкая девушка с посохом, пульсирующим древней силой. - Стой где стоишь, Диона, - прохрипел демон, оборачиваясь и смотря в такие же страшные, как у него самого, глаза. Напротив него сейчас стояла сама Смерть, запечатанная в хрупком тельце девушки, молодой женщины, в чьих силах было уничтожить целую планету, ввергнуть мир в небытие одним только взмахом сверкающей глефы. - Я не в том настроении, чтобы проявлять благоразумие, - добавил он. - Так ты ничего не исправишь, - тихо произнесла девушка и поморщилась, а Зойсайт зло усмехнулся. Ему не хотелось думать, что теперь до конца этой жизни Диона останется со шрамами от ожогов, оставленных его огнем на её молодом теле, сморщив гладкую кожу, вздувшуюся уродливыми пузырями. Он не собирался её излечивать, да и не смог бы сейчас этого сделать. Сейчас он был способен лишь разрушать, уничтожать и ненавидеть. Он не хотел об этом думать, он и не собирался. - Исправишь?.. А разве хоть что-то вернет её к жизни? - спросил он и расхохотался так, как смеялся раньше его учитель, страшно и зло, с нотками безумия. - А теперь… пусть хоть весь мир сгорит! - Ты можешь отомстить, - с холодной усмешкой произнесла Диона, сама не понимая, на что подтолкнула возродившегося генерала, в котором однажды поселилась сила тьмы, в котором дремал демон, сила которого многократно превышала ту, что помнила сама Диона, знавшая лишь земного генерала. Глаза Зойсайта ярко вспыхнули по радужке, а затем погасли, губы исказились. - Сама Смерть предлагает мне месть, - растягивая слова произнес он, смотря в глаза девушке, стоящей рядом, опирающейся на посох. - Блюдо, которое принято подавать охлажденным… - он снова рассмеялся, а через несколько долгих минут повел пальцами, махнул ладонью, и пламя послушно расступилось, давая им дорогу, чтобы покинуть здание. - Я принимаю твое приглашение, Смерть, раскрывай свои объятия, - и он протянул руку Дионе. Их обоих "спасли" подоспевшие пожарные. Дионе обработали ожоги, наложили повязки с мазью, а Джон Флайм стоял босым на мокром асфальте рядом с машиной Скорой помощи и смотрел на полыхающий дом, в котором он похоронил свое прошлое или в котором возродилось его прошлое, как посмотреть. На него смотрели люди, к нему обращались, но он лишь смотрел на бушующее пламя, не желавшее успокаиваться, и улыбался своим мыслям. Наверное со стороны он выглядел сумасшедшим: лицо покрыто копотью, всклокоченные волосы, чуть обгоревшие на концах, покрасневшие от лопнувших сосудов белки глаз, голый торс, покрытый потом и сажей, и босые ноги. И взгляд совершенно безумный и страшный. Он найдет того, кто виноват в смерти Элеммир, найдет и накажет. Так, как посчитает нужным. Пальцы сжались в кулак, и внутри его бывшего дома раздался взрыв. Зойсайт смотрел на пожар и видел в нем лишь догорающую сущность Джона Флайм, ушедшего навеки. Зойсайт смотрел в глаза запертому в автомобиле Кунсайту и люто его в этот миг ненавидел до покалывания в пальцах, до ломоты в сжатых челюстях, до черноты в глазах. Хотя чернота в глазах была не столько от злости, сколько от той силы, что клубилась маревом в его теле, разрастаясь подобно туче, растекаясь по жилам ядом, разжигая и без того горячую натуру. Где-то на границе сознания болталась мысль, что это все неправильно, что он обязан остановиться сейчас, сию же минуту, но черная злость была столь велика, что заглушала колокольным набатом все остальное. Его зеленые глаза потемнели почти до черноты, красные прожилки сеточкой расчертили белки, черты лица заострились. Он чувствовал себя демоном, страшным и очень-очень темным, смертельно опасным. Он чувствовал, что еще немного, и его душа распахнет огромные кожистые крылья, рванется вперед и вниз, чтобы разорвать длинными когтями податливое тело врага. Зойсайт никогда не думал, что этим врагом станет его учитель и друг, почти старший брат. Тот, кого он во все времена называл сенсеем, а в этом мире готов убить собственными руками без угрызений совести. Где-то за его спиной истошно кричала Минория, пытаясь прорваться сквозь огненное кольцо, созданное им непроизвольно: дико гудело пламя, и в этом гуле демон слышал чужие голоса, столько похожие на те, о которых рассказывала когда-то Карнил, в этом мире ставшая его матерью. Оранжевые всполохи неровно рвались к небу, чадили черным дымом, подпитываясь аурой стоящего в самом сердце огненного кольца демона. Зой знал, что Минория кричит не столько от боли, причиняемой ожогами, сколько от ужаса и невозможности что-то исправить: как бы она ни хотела, но через пламя демона Зойсайта она прорваться не могла, не погибнув при этом сама. Она бы не задумываясь бросилась вперед вопреки здравому смыслу, ринулась подобно мотыльку на яркий свет горящей лампы, но её за талию удерживал Целитель, бледный до зелени, с перекошенным лицом и красными глазами. Целитель еще не умел лечить душевные раны, а на залечивание физических у него не было сил. Забавно, как жизнь столкнула их вновь... Но Зою было наплевать на всех, он видел перед собой лишь спокойные холодные глаза цвета грязного льда, в которых не было ни страха, ни недоумения, ни злости, а лишь одобрение. Хотя Зойсайт нутром чувствовал – Кунсайт не помнит ни мгновения из своих прошлых жизней, ни одно лицо не кажется ему знакомым. Они не были знакомы в этом мире, одна встреча не в счет, но подспудно чувствовали друг друга, словно продолжая быть связанными невидимыми нитями. И демон Зойсайт сейчас всеми фибрами своей искалеченной души желал, чтобы Кунсайт вспомнил, узнал его, посмотрел ему в глаза так, как это было многие жизни назад, когда сенсей вручал знаки отличия при посвящении его, Зойсайта, в лейб-гвардию Его королевского величества Земного короля Аэтлия. Или так, как смотрел на него демон Кунсайт в давние времена, когда их души гнили под давлением Металлии, потому что только так он мог бы ему ответить, мог навязать борьбу. Это было бы справедливо… но этого не могло случиться, поэтому демон Зойсайт просто убьёт сильного человека, жестокого и циничного адвоката Нормана Аркса. Развернется и забудет про него. - Она была достойна лучшего, чем ты, - произнес Зойсайт на удивление спокойно, хотя думал, что готов рычать как разъяренный раненый зверь. - Она была такой же холодной стервой, как и многие другие, - ответил Кунсайт, который его услышал словно на интуитивном уровне, даже не задумываясь над тем, что слова эти пришли откуда-то из глубины сознания. – И она тебя бросила ради денег, ради власти. - Она просто не понимала… - он захлебнулся собственными словами, потому что знал, что все Элеммир понимала, особенно про него. И знала, что он ничего не сможет ей дать, что он никак не сочетается с её жизнью, никак и никогда не войдет в тот круг, где она выросла. Она лишь позволила себе расслабиться, сделать что-то такое, о чем сможет помнить потом всю жизнь, но стать частью его мира она не смогла бы никогда. - Дурак, - расхохотался мужчина в машине, - жалкий влюбленный художник! «Я буду жалеть об этом свою свою жизнь», - подумал Зойсайт, концентрируя на кончиках пальцев огромную силу, обжигающую кожу до волдырей. Черное пламя – знаковая энергия демона Зойсайта, ни разу не примененная им против врагов-сенши, а уж тем более против своих братьев, друзей, соратников. Он чувствовал, как его собственная сила коконом опутывает его тело, как от жара его тела начинает тлеть ткань костюма, как гудит пламя в голове, выжигая человеческое сознание. Как же это просто - пустить в ход огромную силу, убить человека, смотреть на то, как пламя пожирает плоть, и хохотать до икоты, до истерики, до льющихся из глаз слез. Как просто убить, когда ненавидишь каждой клеточкой своего тела! Как просто убить, когда внутри не остается ничего живого, лишь пепелище, лишь обугленные головешки, которые когда-то были душой, счастьем, любовью, радостью. Как не просто смотреть в холодные глаза сенсея и понимать, что ты готов убить именно его, что ты хочешь убить именно его… - Ты убил её, - процедил Зойсайт сквозь сжатые до ломоты зубы, и черное пламя взметнулось яркой короной. Он знал, что Норман Аркс никак не мог этого сделать. Норман Аркс не знал, что в нем живет генерал Кунсайт, сильнейший из демонов Темного королевства, старший из четырех Небесных королей. Норман Аркс не умел превращать людей в живые льдины. Это могла сделать только Элеммир, хранительница сил Меркурия, которой были подвластны все возможные знания о воде, какие только можно было узнать из древних фолиантов. Зойсайт помнил, как дрожали её хрупкие пальчики, когда она с благоговением переворачивала очередную страницу, готовую рассыпаться у неё в руках, как еле сдерживала возглас восхищения и удивления, найдя решение заданной самой себе задачке. Она его восхищала во всех своих воплощениях, какой бы ни была. - Остановись, Зой! Он же ничего не понимает! - голос Минории бился в его сознании плененной пичугой, разгоняя черноту, но демон в его душе уже не мог остановиться. Он жаждал выпустить на волю всю мощь, которая клокотала у кончиков пальцев, иначе сам мог сгореть дотла изнутри. Зойсайт не заметил сам, как оказался рядом с автомобилем, как нечеловеческой силы рывком распахнул дверцу, чуть не выдернув её с корнем, и выволок на землю задыхающегося от дыма Нормана Аркса. - Ты вспомнишь все, Кунсайт, - прошипел огненный демон, ухватив бывшего учителя и друга пальцами за щеки, нажав на болезненный нерв, отчего лицо Кунсайта перекосилось от боли. - Ты вспомнишь все, - добавил он, смотря в серые глаза, которые заволокло пеленой от боли и недостатка воздуха. Он швырнул Кунсайта как тряпичную куклу, и тот со всей силы врезался спиной в капот собственного автомобиля. Хрустнула кость, а Норман Аркс застонал от боли, теряя сознание. Зойсайт лишь усмехнулся, вытягивая перед собой руку ладонью вверх, концентрируя на кончиках пальцев огненный шар. Но злость и ненависть сыграли с ним злую шутку, он снова забылся. Отвлекся. Зациклился на одном, забыв про окружающий его мир. Он зашипел от боли и качнулся в сторону, теряя концентрацию, с удивлением смотря на красные волдыри, появившиеся на предплечье и руках. А через секунду его тело опутала светящаяся золотом цепь. От жара его тела она не плавилась, а становилась еще горячее, но Зойсайт больше не чувствовал физической боли. Демон внутри него ревел от ярости, вскармливая её и лелея, подпитывая этой яростью бушующее вокруг него пламя. Он перехватил цепь рукой и начал наматывать её на предплечье, притягивая к себе ту, что рождена под знаком Венеры. Где-то на границе сознания возникла мысль, что когда-то это уже было, только не с ним, но Венера точно принимала в этом участие, но мысль эта улетучилась столь же быстро, как и появилась. - Остановись, Зойсайт! - кричала девушка, упираясь в землю ногами, но все равно против воли двигаясь к языкам пламени. Мужчина был сильнее, каким бы хрупким он ни казался на первый взгляд. И он был злее, а адреналин прибавлял сил даже простым людям. - И не подумаю, Верховная, - процедил сквозь зубы демон, чувствуя в носу тошнотворный запах горящей плоти и волос. Он покосился на лежащее в нескольких метрах от них тело того, что был когда-то Кунсайтом, и оскалил зубы. - Ты должна сделать выбор - Кунсайт или я. - Ты сошел с ума! - Минория чуть не выпустила из пальцев цепь, смотря на старого друга, а затем и врага расширившимися от ужаса глазами. Нет, он не шутил, он не пытался играть с ней в какие-то игры. Если сейчас она отпустит его, демон убьет Кунсайта, уничтожит Нормана Аркса, не оставив от него даже пепла. Если она завершит начатое, она окончательно перестанет быть Верховной, она станет такой же, какой в этой жизни были Нереида, Миранда, даже Элеммир. Она потеряет себя. Стоит ли Кунсайт этого? - Ну же, Верховная, как всегда, прими правильное решение, - боль пульсировала внутри черепной коробки, стучала в висках бешеным барабаном, от неё горели изнутри глаза, но он продолжал притягивать к себе девушку, в чьих глазах плескался ужас и отчаяние. Он даже зарычал от злости, потому что никогда, ни при каких обстоятельствах у Верховной не было и не должно было быть такого взгляда. Только не из-за Кунсайта, не из-за смертного выродка Нормана Аркса! Она не имела права быть такой! - Ты остановишься, Зойсайт! - Минория не выдержала, отпустила себя, и Зойсайт довольно усмехнулся, увидев вспыхнувшие по радужке золотом глаза, поморщился, когда отсветы его пламени скользнули по отполированной глади Лунного меча. - Мне мог приказывать лишь земной король Аэтлий и его сын Эндимион, обоих нет в этом мире, причем одного твоими стараниями, Минория, - произнес Зойсайт, когда цепь, сжимавшая его, растаяла в воздухе, и сделал шутливый поклон, каким их некогда учили при дворе короля. - Мог приказывать Кунсайт, но ты сама видишь - он не может этого сделать. Потому что сейчас он никто, просто ничтожество. Человек. - Когда-то ты защищал этих людей своей жизнью, - она пыталась его уколоть этими словами? заставить вспомнить о том, кем он был некогда? чего она от него хотела теперь?! - С тех пор слишком много воды утекло, - произнес он и помрачнел. Образ легкой девушки в длинном тяжелом платье, имя которой менялось через века и жизни, преследовал его, отравлял существование, выхолаживал внутренности. Она имела право на счастье, на свободную жизнь, она имела право прожить жизнь без воспоминаний, которые убили её. Пусть бы она была не с ним, пусть, но он тоже ничего бы так и не вспомнил, если бы связывающая их нить не прервалась так жестоко. - Ты должен остановиться! - Я никому ничего не должен, - процедил Зойсайт в ответ, вдруг оказавшись рядом с Верховной сенши, перехватив её руку, сжимавшую эфес меча. Он выдавливал из себя слова с силой, они падали пудовыми гирями под ноги, рассыпались жгучим ядом, душили и резали острым ломким стеклом внутренности. - Ну же, Верховная, соверши поступок, избавь мир от демона. Хоть раз сделай то, что всегда было на руках вашей малахольной принцессы, которая ничего не умела, кроме как питаться вашими жизнями, а потом смотреть, как вы умираете раз за разом, чтобы вызвать Серебряный кристалл и покарать виноватых. - Тебе не удастся совершить самоубийство моими руками, - как только могла хладнокровнее ответила Минория, и глаза её при этом особенно ярко вспыхнули золотом. Демон лишь расхохотался, откинув голову назад. Его пальцы еще сильнее впились в бледную кожу Венеры, ногти оставляли глубокие борозды. Смех оборвался, оставив усмехающийся оскал. - Тогда я превращу твой мир в пепел. Я буду жечь, убивать, развеивать по ветру весь твой упорядоченный мирок, сделаю его таким же черным, каким его вижу сам. - Ему казалось, что он сгорает изнутри, что его кожа истончается, а клокочущая внутри ненависть к миру и к девушке, чье запястье он сжимал все сильнее, готова вырваться и выжечь все вокруг. - Ты не сможешь остановить меня, никто не сможет, а мне больше нечего терять. Я буду преследовать тебя и его, буду постоянно рядом, но ты не сможешь меня достать. Однажды его жизненный путь прервется, он всего лишь человек. Ты не сможешь быть постоянно рядом, потому что ты ему не нужна, потому что таким как он никто не нужен. И снова смех, почти истеричный, на высокой ноте… Короткий хрип и булькающий звук… Зойсайт замер, а потом сплюнул на землю кровавую пену. Пустота и чернота разрастались в нем, расползаясь от живота, онемение достигло ног, руки опали плетьми. Тело тяжело соскользнуло с обагренного кровью клинка Лунного меча, рухнуло на землю. Зойсайт смотрел на Минорию спокойными, уже подернувшимися пеленой глазами и улыбался. - П-пусть хоть весь мир сгорит, - кашляя выдавил он, зажимая рану руками, из которой пульсирующими толчками уходила жизнь, - но он… будет жить. Он пытался улыбнуться, но лицо перекосило судорогой. Глаза закатились. Страшный хрип, булькающий звук в горле, последний резкий взмах руки, - и пламя ринулось к нему, поглощая тело, оставляя после себя лишь пепел, тут же развеянный ветром. 3. - Значит вот она какая, твоя справедливость, Минория, - голос Дионы был хриплым, надтреснутым. Девушка обернулась, тут же осознав, что сама стоит на коленях и пытается оттереть кровь Зойсайта с недавно еще сверкающей стали клинка. - У меня не было выбора, - она говорила уверенно, но внутри все дрожало от непонятного чувства потери, неправильности происходящего. - Выбор есть всегда, кому как не тебе знать это. Ты посчитала возможным не вмешаться в судьбу Миранды, хотя встретилась с ней задолго до того, как её руки обагрились кровью. Ты самолично решила, что имеешь право отомстить Нереиде за смерть своей принцессы и несостоявшегося короля, - девушка говорила тихо, но, казалось, каждое её слово каленым железом прожигало плоть и сознание. - Ты не протянула руку помощи Элеммир, когда та вспомнила все свое прошлое, посчитав, что она заслужила это наказание. - Диона усмехнулась. - Так отчего же ты решила, что кто-то другой не может отомстить за гибель Элеммир? - Он не должен был убивать Кунсайта, - прошептала Минория, осознавая всю жалкость ситуации. И отчего-то смотреть в сторону бесчувственного тела Нормана Аркса не хотелось никак. - Так это и есть твоя цена? - и девушка рассмеялась. - Да ты эгоистка и лицемерка, Верховная, ты лжива изнутри, в тебе не осталось ни грамма настоящей любви. - Зойсайт бы сам себе этого не простил! - тут же ринулась в бой Минория, сжав кулаки, упрямо поднимаясь с колен, смотря твердо и уверенно, как когда-то многие жизни назад. Тогда, когда она вела всех сенши в бой, когда все они даже не ставили под сомнение её авторитет, когда они были единым целым. - Но это была бы лишь его ноша, это было бы его решение, - парировала Диона, насмешливо смотря на обагренный кровью Лунный меч, все еще лежащий у ног Минории. - Недавно я тебе говорила, что мы незнакомы, что я буду жить дальше. Но ты решила за всех… Забудь, что когда-то мы были подругами и союзницами, - тихо и спокойно произнесла девушка, выставив перед собой навершие глефы. Минория отшатнулась, смотря на сверкнувшую сталь с ужасом. - Теперь мы враги, и ты не отнимешь у меня права мстить. - Но так нельзя! - из последних сил воскликнула Минория. - Ты никогда не смела мне указывать, Верховная, - Диона посмотрела на глефу, повела пальцами, и та исчезла в фиолетовой дымке. Их осталось только двое, и помнила все свои жизни лишь она одна. Возможно когда-то мудрая Хранительница Плутона и встанет вновь у Врат, но не сейчас. - И теперь не смей, - добавила она и посмотрела в глаза Минории тем взглядом, которого многие боялись: глаза её потемнели, по радужке вспыхнули фиолетовым светом, в глубине зрачка клубилось черное марево. Через секунду все закончилось: костюм сенши сменил обычный наряд молодой женщины адвоката, - а глаза продолжали смотреть холодно и равнодушно. А потом Диона развернулась, коротко кивнула Целителю, стоявшему в стороне, и медленно удалилась, оставив за спиной не только Минорию с Целителем, но и все свои прошлые жизни, которым сейчас собиралась изменить, встав на свободную дорожку, где она ни перед кем не будет отчитываться, кроме себя самой. - Я согласен с ней, - тихо произнес Целитель, опускаясь на корточки рядом с изломанным телом Нормана Аркса. Он готов был излечить человека, потому что тот был в этой жизни его братом, но и решительно настроился сделать то, чего не мог бы сделать даже Зойсайт. Он любил Нормана Аркса, потому что знал его до того, как вспомнил его настоящим, увидел его настоящим. Он ненавидел Кунсайта, потому что тот был демоном и отнимал у него во все времена любовь единственной девушки, которая согревала его сердце. Странно, но он в который раз думал, что его братом в это мире должен был стать именно Зойсайт, ведь у них так много общего! Яспер устал от неразделенной любви к Минории, которую проносил из жизни в жизнь, устал от того, что судьба вечно подкидывает ему не самые лучшие карты. Но сейчас он готов был разыграть свою партию и отомстить… Минории. Норман Аркс будет жить, но никогда не вспомнит, кто он такой на самом деле. Целитель с силой сжал ладонь того, кто в этом мире стал его единоутробным братом, вокруг их тел разлилось сияние, заставив зажмуриться даже Минорию. Когда-то очень давно, еще когда он был женщиной и жил на другой планете, его учили запечатывать память или отбирать её, теперь он воспользуется этим знанием. Пусть полное неведение Кунсайта станет для Минории в этой жизни проклятием! Пусть она живет бок о бок с человеком, которому не нужна, ради которого она обагрила руки кровью, который не стоил этой жертвы. Целитель держал ладонь Нормана в своих до тех пор, пока его не отстранили санитары и доктор "Скорой помощи" в белоснежном халате. От этой белизны заломило затылок. Он тяжело поднялся с помощью одного из санитаров, отошел на шаг, и его согнуло пополам, - желудок сжимался до тех пор, пока не изверг последние капли желчи. Яспер вытирал тыльной стороной ладони рот и держался за кого-то, чтобы не упасть от слабости. Когда он увидел, что держится за Минорию, то отшатнулся. - Тебе тоже надо в больницу, - бесцветным голосом произнесла девушка, отводя взгляд. От этого юноше стало еще хуже. - Нет, я справлюсь, - и усмехнулся, не ведая, что сейчас так походил на Кунсайта в его юные годы. - А ты поезжай… с ним, - и кивнул головой в сторону загружаемых в машину носилок. Минория кивнула, отошла на шаг, зажмурилась на мгновение, а потом быстрым шагом направилась к машине и Кунсайту. - Прощай, Нори, - тихо произнес Яспер Аркс ей в спину. Если та и удивилась, то даже не успела что-либо сказать. Сирена "Скорой помощи" оглушительно взвыла, синие всполохи ударили по глазам, и Целитель отвернулся, вытирая горячие слезы, непроизвольно текущие из глаз. Он уже знал, что сегодня же покинет Японию первым же самолетом, отправится в Канаду, чтобы отдать должное памяти Зойсайта, Элеммир и Карнил, чьи судьбы так причудливо переплелись в этом мире. А потом он найдет своих братьев, где бы и кем они ни были.