Сколько боли

Ты великий ассассин, Альтаир. Величайший из всех, кого я знаю и кого когда-либо знал. Тебе и самому это известно - а как же иначе, когда нет тебе равных в поединках, когда никто в клане не может быть столь же бесшумен и незаметен, когда твой скрытый клинок стремителен, словно мысль? Ты и сам ведал это. И возгордился. Не верящий ни в каких богов, ты полагал, что никто, кроме тебя, не может пострадать из-за твоей гордыни. Скажи, Альтаир, больно ли было тебе, когда ты осознал, что это не так? Я не знаю, что ты чувствовал в те моменты, когда не мог ничем помочь мне и Кадару. Я не знаю - и не хочу надеяться на то, что тебе было не плевать. В тот день ты предал меня. В тот день именно из-за тебя не стало моего брата. В тот день и половину моей жизни отсёк не вражеский клинок - но ты, сын Никого. И дело не только в руке, дело даже не в том, что больше я не мог быть полноценным убийцей и вынужден был стать рафиком. Я научился истово ненавидеть и презирать, Альтаир. Раньше эти чувства были мне незнакомы в той мере, в какой ты ими меня одарил. И ты - только ты, прежде безмерно дорогой мне человек - стал основной мишенью моей ненависти. Я покинул Масиаф вскоре после того, как восстановился физически. У меня больше не было руки, и я был вынужден выбирать - либо навсегда покинуть братство ассассинов и зажить, как обычный человек, либо стать одним из даи - людей, чью работу я всегда считал бессмысленной. Выбор был страшен, но я сделал его, сделал - и уехал в иерусалимское бюро. Я надеялся больше никогда, ни при каких обстоятельствах не видеть тебя, Альтаир - так я тебя ненавидел. Я знал, что если мы встретимся, я сделаю всё, чтобы убить тебя - в душе моей кипела боль потери, ведь именно из-за тебя я лишился почти всего, что у меня было. Если бы я мог, я бы сказал, что после отъезда из Масиафа моя жизнь наладилась. Но я не могу, ибо это было не так. Я не мог спать ночами, потому что боль и ненависть выжигали меня изнутри, я порой переставал дышать от пронзающей острее любого клинка ярости. В одиночестве и безумии злости я вечерами рвал и метал, загибаясь от сотрясающих тело и душу рыданий. Ты. Ты уничтожил меня. Я надеялся больше никогда не встретиться с тобой, Альтаир. Но, видно, Аллаху было угодно вновь испытать меня. Уже через несколько недель ты появился на пороге моего бюро - лишённый почти всего оружия и почти всех привилегий, лишённый своей заносчивости. Ты был смирен, как никогда раньше - но для меня это ничего не значило. Я с трудом помню, что тогда говорил тебе, потому что все силы моей искорёженной ненавистью души уходили на то, чтобы не сорваться прямо сейчас и не совершить убийства. В тот день ты остался на ночь, и я, мучимый желанием отомстить, серьёзно думал о том, чтобы убить тебя, спящего. Но ты почти не спал, а если и прикрывал глаза, то лишь на несколько минут - видно, ощущал моё состояние, понимал, чего в этот момент я желаю больше всего. Впрочем, ты всегда это понимал. На следующий день по всему Иерусалиму зазвонили колокола, известившие меня о том, что твоя жертва пала под ударом скрытого клинка. Через час явился и ты сам - избитый, запылённый. Я как раз закрывал бюро в тот момент, когда ты проскользнул в оставшееся отверстие. В этот миг мне хотелось проткнуть тебя самому. Ты не ведаешь, не представляешь, Альтаир, насколько сильна была моя ненависть. Её невозможно передать словами, невозможно объяснить. Я сгорал в ней. Сгорал, как прежде сгорал только в страсти - недаром два этих чувства часто сравнивают меж собой. Ты уехал в этот же день. Но мне не стало спокойней. Проходили недели, и моя надежда на то, что всё может наладиться, крепла с каждым днём. До меня доходили слухи о твоих деяниях, Альтаир, я знал, что ты исполняешь приказы Аль-муалима, и настал час, когда ко мне прибыл почтовый голубь от нашего Магистра. Он известил меня о твоём прибытии. И я понял, что чувства мои притупляются, угасают, и нет больше того ада, что бушевал во мне. Однорукий, никчёмный, бессмысленно живущий даи - вот в кого ты меня превратил. Но ненависть медленно проходила, уступая место холодному равнодушию и жажде мести - но мести не той, что была раньше, а ледяной, незаметной, без изощрений. Ты опять почти не спал. И опять на следующий день звонили колокола, а к вечеру ты покинул Иерусалим, унося с собой перо, запятнанное кровью Мадж Аддина. Вскоре тебя начали искать - любого человека в белом капюшоне могли подвергнуть жесточайшим пыткам прямо на улицах города. Я видел это - из-за тебя снова страдали невинные. Даже не смотря на то, что ты меняешься, Альтаир, искореняешь свою гордость, становишься более задумчивым и, быть может, более мудрым, ты всё равно причиняешь боль окружающим. А я снова, когда приходит ночь, оставляю люк открытым и усаживаюсь на подушки в дальнем углу. Прикрываю глаза. Продолжаю таить в себе холод и боль. Сегодняшний день принёс мне много неожиданностей. Почтовый голубь известил меня о твоём прибытии - и это лишь спустя неделю после того, как ты покинул Иерусалим в предыдущий раз. Я знал о твоём задании, Альтаир. Ты шёл за тем, кто жаждал получить Яблоко Эдема, за тем, от чьей руки погиб Кадар. Ты вновь вернул себе уважение окружающих, вновь сумел добиться признания в Братстве. Но, я знал это, ещё не видел, но знал - ты и сам изменился. Но основной урок всё же тебе ещё предстояло преподать. В ожидании тебя я точил клинок. Ты явился вечером, почти ночью - уставший и измождённый. Видно, уже успел не раз попасться на улицах, явно не рассчитав, что охрана будет настолько усилена. Тревога, притупляющая постоянную глухую боль, внезапно всколыхнулась во мне. Я знал, что тебе по силам твоё задание. Но был ли по силам мне мой кровный долг? Я видел, с каким облегчением и даже радостью сверкнули из-под белого капюшона золотистые глаза затаившегося хищника, когда я обратился к тебе спокойно и почти ласково. Прав Аль-Муалим, Альтаир, поистине, ты наивен, как неразумное дитя. Лунный свет струится сквозь решётку входа, когда я выхожу к тебе. Ты спишь, Альтаир - впервые за всё время пребывания в моей новой обители ты спишь крепким, тяжёлым сном. Ты беззащитен сейчас, величайший из ассассинов, и твоё тихое дыхание не нарушает ночной тишины. А я держу в своей единственной руке твою жизнь. Она отражается лунными бликами на стали обоюдоострого меча. Неужели ты доверяешь мне её после всего того, что случилось? Ты виноват в том, что я жив лишь наполовину, Альтаир ибн Ла-Ахад. Из-за тебя не стало Кадара. Ты сломал мою судьбу. Ты. Ты. Ты. Вновь во мне поднимается горячей волной ненависть к тебе. Но вместе с нею - страшная, щемящая нежность, безмолвная горечь и тревога. Ты беззащитен сейчас, Летящий. Ты всегда был беззащитен, а потому неизбежно прятал это за гордостью, бравадой и нарушением правил. Смотри, как я поплатился за это. Смотри, что стало с моим братом. Не из-за нашей гордыни, но из-за твоей. Я медленно приставляю клинок к твоему горлу, ощущая жгучие слёзы горечи на своих щеках. Белое перо трепещет от едва заметного ветра. Тихо стрекочут цикады, лунный свет озаряет твои белые одежды, сверкает на положенных на подушки ножах. Ты улыбаешься во сне, безмятежный и печальный. Слёзы стекают по подбородку, капают на одежду. Кадара больше нет. А ты по-прежнему остаёшься со мной. Я не могу лишиться ещё и тебя. Я убираю клинок. Луна медленно угасает. Вставай, Альтаир ибн Ла-Ахад, величайший из ассассинов. Я тебя отпускаю.