Пирс Санта-Моники

Когда Ли позвонил вчера вечером и предложил приехать, Ричард даже не стал спрашивать, зачем. И так понятно – соскучился. Не мог протянуть без него последние дни перед возвращением. Ребром вопрос даже не встал и единственной заботой на ближайший час стал билет до Лос-Анджелеса и два обратных оттуда до Нью-Йорка. …Увидев его в аэропорту, он чуть не рухнул на месте, но когда первый шок отступил, Ричард вынужден был признать, что этот новый Ли с дерзко выбритыми висками и затылком, загорелый и будто ставший еще шире в плечах, ему определенно нравится. Словно он не на съемках пропадал, а на курорт ездил, явившись теперь перед ним во всей красе, цветущий и помолодевший. Забросив его сумку в багажник, Ли забрался в машину и открыл дверцу – садись, мол – а Ричард еще минуты три, пока они выезжали с платной стоянки аэропорта, думал, где Пейс взял эту шевроле с откидным верхом. Хотя, наверное, в любой другой машине в такую жару можно было только умереть. - А откуда ты… - Угнал со студии, - Ли усмехнулся, сверкнув белозубой улыбкой. Он и сам, черт его возьми, походил на шикарную тачку, - Ладно, не смотри так. Взял ее на время. Там в бардачке даже, кажется, документы валяются. А ты поверил? - Во что? - Что я мог угнать машину? Ричард пожал плечами, едва заметно улыбнувшись. В глубине души он верил, что любой фокус, который Ли вздумает выкинуть, сойдет ему с рук только за эту обезоруживающую улыбку. Вели они себя оба странно, не то скованно, не то что. Это была их первая такая длительная разлука с момента завертевшегося еще в Новой Зеландии романа, которую оба переживали слишком тяжело. Ричард не считал, что Ли было в чем-то легче только потому что он ежедневно был занят, скорее наоборот. И именно поэтому не набросился на него сразу, едва увидел, сойдя с самолета, хотя до безумия хотелось обнять на глазах у всех, и плевать, будь что будет. Взбудораженные чувства устроили революцию, яростно требуя всего и сразу, но Ричард нутром чувствовал – нельзя. Поэтому просто смотрел на Ли, размышляя, изменился он хоть немного внутренне так же, как внешне. И довольно быстро понял – нет, не изменился. Но Калифорния явно пошла ему на пользу, он весь светился, болтая без умолку, умудряясь одновременно и рассказывать о съемках и расспрашивать, как идут дела у самого Ричарда, будто они не общались каждый день по телефону. Но по телефону было не то, Рич понимал это как никогда остро, на очередном светофоре просто вцепившись в руку Ли. Понятия не имея, куда они едут, он чувствовал, что еще немного, и он просто взорвется. - Учти, в Лос-Анджелесе до сих пор не узаконены однополые браки. – вкрадчиво заметил Ли, плавно подавшись к нему, совсем как раньше склонив голову на бок и крепко поцеловав в губы. Он всегда делал так, будто не сам целовал, а создавал иллюзию покорности, чуть ли не ложась головой на плечо, приоткрывая губы, и дальше – на инстинктах. Инстинкты Ричарда орали вовсю, требуя продолжения такой горячей, но слишком торопливой ласки. Сейчас ему даже не хотелось говорить что-то о том, что Ли снова едет слишком быстро по полосе с односторонним движением. - Куда мы едем? – спросил он, наконец, с трудом оторвав взгляд от плавного, какого-то девчачьего изгиба губ. - На пирс в Санта-Монике. Это было почти так же неожиданно как выбритые виски, роскошная тачка и полу-запретный поцелуй на светофоре в центре Лос-Анджелеса. Все эти американские реалии, множество раз воспетые в фильмах, рассчитанных на безмозглых подростков, Ричарда, мягко говоря, раздражали. Калифорнийские пальмы, мост «Золотые ворота» в Сан-Франциско, здание Капитолия в Вашингтоне, техасские нефтяные вышки, колесо обозрения и вот этот самый парк аттракционов в Санта-Монике, статуя Свободы в Нью-Йорке… Хотя, пожалуй, если не считать статую, Нью-Йорк был единственным место, где ничто не вызывало у него отторжения. И это несмотря на то, что ритм жизни этого города по праву признан самым безумным в мире. Ричард точно не знал, но догадывался, что, скорее всего, все дело здесь в безоглядной влюбленности Ли в Большое Яблоко, которой он заразил и его. И может быть даже с первой совместной прогулки по Пятой авеню. То и дело поглядывая на него, Ричард долго не мог отвести взгляд от сильных рук, спокойно лежавших на руле, он прослеживал взглядом каждый сантиметр, вплоть до закатанного до локтя рукава рубашки, и почему-то думал черт знает, о чем. Например, о том, как эти руки с силой смыкаются кольцом вокруг его поясницы, сжимают так, что нахлестывает понимание – не вырваться. Не отстраниться. И до смерти хочется попросить его остановить машину прямо посреди дороги, наброситься и заласкать к чертовой матери, кожей вспомнить, как это одуряюще классно – обнимать его. Чувствовать, как тяжелыми ударами быстро бьется сердце, гладить ладонями между лопаток, скользнуть пальцами вверх по позвоночнику, помассировать средним и указательным шейные позвонки, а потом зарыться в ореховые волосы, волнящиеся как попало на затылке. Хотя сейчас этот затылок украшает лишь коротенькая щетка в два миллиметра – это не страшно. Даже приятно, наверное. Подняв взгляд выше, Ричард продолжал разглядывать Ли так, будто видел его впервые. Но он и правда только сейчас заметил, что его уши действительно не так сильно, как положено, прижаты к голове – неизменный источник знаменитой самоиронии со стороны этого божественного создания и сравнения себя с обезьянкой. Дурак ты, подумал Ричард, испытывая острое желание вылизать эти чуть торчащие уши, покусав как следует за мочку. И чувствовал себя котом по весне. Закатное солнце медленно опускалось в океан, они ехали уже вдоль побережья, а вдалеке маячил пирс и неизменное колесо на фоне парка развлечений. Ричард ожидал увидеть усыпанный кучей отдыхающих загорелых тел пляж, но вместо этого узрел лишь практически пустынный берег и вопросительно взглянул на Ли. - Здесь почти никто не бывает. Закрытая территория, - он кивнул на табличку «Вход запрещен!», мимо которой они проехали. Тормознув чуть поодаль, Ли выпрыгнул из машины и скептически окинул взглядом брюки Ричарда и его трикотажную кофту с длинным рукавом. - Я ожидал, что ты приедешь в пиджаке, - щурясь на солнце, заявил Ли, и пошел прямиком к ограждению пляжа, где им, по идее, быть не следовало. Ричард ухмыльнулся – пиджак лежал свернутый в сумке. - Ничего не знаю, в Нью-Йорке было +10. Что мы тут делаем? – он огляделся, приставив ребро ладони козырьком к глазам. - Правила нарушаем. Ныряй. Предложение «нырнуть» вызвало легкую панику в каком-то отделе мозга, впрочем, переносное значение фразы было ничем не лучше прямого. Ли стоял, отогнув край стальной сетки, явно предлагая добропорядочному англичанину нарушить закон в штате Калифорния. - Только ради твоих прекрасных глаз, - буркнул Ричард, широко шагнув и мгновенно утопив ботинки в песке. Ли «нырнул» следом, и спустя минуту уже прыгал на одной ноге, держась, равновесия ради, за его плечо, стаскивая кроссовки, а следом за ними и носки. Минут через пять, набив в обувь песка, Ричард последовал его примеру, и они медленно побрели босиком в сторону пирса, держа обувь в руках за шнурки. - Я себя чувствую как Хилари Дафф в очередной дурацкий молодежной мелодраме с элементами комедии и обязательным хэппи-эндом. – проворчал он. Ли взял его за руку, их пальцы переплелись мгновенно и будто бы сами. Еще теплый песок приятно ласкал ступни, Ричард понимал, что привычным ворчанием из последних сил цепляется за хоть какой-то негатив, в глубине души уже чувствуя, что раздражавшие его американские реалии на деле не были такими уж раздражающими. Но не так-то просто резко переключиться со всех одиноких и зачастую неприятных дней в Нью-Йорке на закатный вечер в Санта-Монике, плечом к плечу с самым нужным человеком на свете. Просто все не бывает настолько хорошо, не бывает такого безоблачного, абсолютного счастья, от которого сейчас что-то ширилось в груди, в солнечном сплетении, не давая дышать. А может просто океанский воздух сжал легкие. Ли не ответил, он по обыкновению улыбался, но не той улыбкой, которая буквально приросла к его лицу за последние месяцы. Так, как сейчас, он мог улыбаться только в присутствии Ричарда, уверенный, что тот никогда не станет использовать его уязвимость как слабое место. Уязвимость Ли не была так уж заметна, но именовалась коротко. Тоска. - Я соскучился… - выдохнул он, остановившись и усевшись прямо на песок, бросив кроссовки рядом и подтянув колени к груди, принимаясь закатывать светло-серые спортивные штаны. Широкие волны с грохотом накатывали на берег и убегали с шипением, оставляя темную кромку мокрого песка на побережье. Оглушительно орали голодные чайки. Ли казалось, что он и сам похож на этих чаек, только его вечный голод зовется иначе. Его вечный голод аккуратно ставит безупречные английские ботинки, вытряхнув предварительно из них песок, и усаживается рядом, щуря на солнце пронзительно-синие глаза. Синее, чем океан. Ричард за пару секунд перебрал тысячу вариантов, что ответить на это бесхитростное «я соскучился». Но ни один его не устроил, потому что, просто сказав «я тоже» в ответ, он преступно сильно погрешил бы против истины. Что такое «соскучился», когда среди ночи не знаешь, куда приткнуться, что делать вообще в этой огромной, способной вместить чудовищ юрского периода кровати, когда в ней нет уже ставшего родным теплого тела? Когда все не можешь забыть, как чертовски удобно было спать, прижавшись к чужой спине, уткнувшись слегка ноющими коленями в горячие бедра, подкатившись вплотную к обтянутой пижамными штанами заднице? Когда обнимать можно только скомканные подушки, и не через кого перекинуть руку, схватив за талию и собственнически прижав к себе? Сущий ад. Что такое скупое «соскучился» на фоне бессмысленных шатаний по Бродвею в облаке почти осязаемых воспоминаний, как одно американское недоразумение умудрилось обляпаться кетчупом от хот-дога, когда они проголодались в середине долгой прогулки и решили банально купить что-нибудь перекусить? Вновь оказавшись на этой улице уже в одиночестве, Ричард, вспомнив растерянное, как у ребенка, лицо Пейса, зачем-то опять купил злосчастный хот-дог, хотя есть не хотел совершенно. Зато Карлу повезло, и пес отлично поужинал, несмотря на то, что тоже ходил уныло, и все ждал, свернувшись в прихожей, когда Ли откроет дверь своим ключом. А поздно вечером они ложились спать, и один все крутился, мучаясь бессонницей, а другой лежал в ногах светлым пятнышком и изредка вздыхал во сне. - Я тоже, - все-таки сказал Ричард, поняв, что просто не может найти других слов. – И я, и Карл. Знаешь, я тебе уши надеру в следующий раз, если ты еще хоть раз бросишь его и укатишь на съемки. Лицо у Ли опять стало по-детски беспомощным, будто он снова капнул проклятый кетчуп на пальто. Причем не свое. - Я не хотел, чтобы ты оставался в Нью-Йорке совсем один, – тихо ответил он, почесав нос, глядя куда-то вдаль, а Ричарду очень захотелось треснуть себя с размаху по затылку. Ли не хотел, чтобы ему было одиноко. Ли думал о нем больше, чем о себе, и так было всегда, а он, эгоист несчастный, никак не может врубиться, что солнечная улыбка, новая прическа и загар – всего лишь прикрытие, не слишком плотная ширма, сквозь которую проглядывает отчаянная попытка оставаться таким, каким привыкли видеть. Улыбчивым своим в доску парнем, у которого нет проблем и плохого настроения, который всегда остроумно шутит и умеет красиво говорить на разнообразные темы. Самое интересное – Ричард уверен – было в том, что и этот Ли тоже был настоящим. Как и тот, другой Ли, подверженный сомнениям, молчаливый, тоскующий, Ли, у которого действительно может слишком сильно болеть какая-то трещина в сердце, и увидеть ее он позволил только ему. Это как веснушки, думал Ричард, одной рукой обнимая своего любимого американца за плечи, подтащив к себе и зарывшись губами в длинный русый вихор на макушке, к счастью, не тронутый. Он сгреб Ли в охапку как-то совершенно не романтично, с таким видом, будто тот сейчас вырвется и убежит, но Ли не возражал, только в шею уткнулся с каким-то совсем уж обреченным вздохом, на что Ричард глухо выдохнул «Не вздумай». Что именно «не вздумай» - он сам толком не знал. Возможно, именно сейчас слова были лишними, их крепкая, врастающая друг в друга привязанность никуда не исчезла, но за прошедшие месяцы обросла жесткой коркой, и теперь, слой за слоем, они сдирали этот ороговевший покров, обнажая то чувственное и живое, что было под ним. И вот сейчас уже можно обнять. Можно поцеловать в лоб, в нос, в мягкие губы – не так, как в машине, по-другому. Неторопливо и вдумчиво, показав, КАК действительно они скучали. Броситься друг к другу в аэропорту неправильно и странно, не по-настоящему, киношно, а кино им обоим хватает в любое другое время. Сейчас – только живое и теплое. Это как веснушки, думал Ричард, вглядываясь в лицо Ли, замечая, что золотистые едва заметные крапинки стали будто бы четче. Калифорнийское солнце опять открыло то, что пусть не особо тщательно, но скрывалось. Веснушки были тем, что Ли всегда носил с собой, но мало кто их видел. Мало кто вообще знал, что они есть. А Ричард увидел однажды, проснувшись раньше него, повернулся и замер, вглядываясь в безмятежное лицо спящего любовника, который то и дело хмурил брови, но все никак не просыпался, а в окно хлестало солнце, щекоча шаловливым золотым лучом. И вот тогда ему что-то открылось, что-то очень важное, личное, и он разглядел в Ли то малозаметное, чего раньше не замечал. Понял, что даже самые солнечные люди иногда переживают дождливые дни. Осторожно поддев пальцами слегка колючий от пробивающейся щетины подбородок, Ричард мягко заставил его поднять голову, и поцеловал, едва касаясь, в щеку, почти под глазом у виска, с одной и с другой стороны. Неожиданно опять уперся взглядом в черточку под правым глазом, вдруг улыбнувшись. - Ты мне никогда не рассказывал, откуда у тебя взялся этот шрам. Ли приоткрыл один глаз, улыбнувшись, и прильнул к нему всем телом, устраиваясь удобнее. - Ты не спрашивал. - Теперь спрашиваю. Расскажи, мне интересно… Странно, но Ричард больше не думал, что их могут заметить. Первое время они панически боялись где-то показаться вместе, держались порознь, стараясь даже не смотреть друг на друга. Просто потому что оба понимали – стоит им только встать вместе, и всем сразу всё будет ясно. Но постепенно страх прошел, сдавшись под натиском привычки, особенно в такие моменты и в таких местах, где заранее известно, что никому до них нет дела. Хотя вряд ли Ричард мог сказать, что их отношения стали для него привычными. Эти американские горки взаимного узнавания, столкновения культур, языка, образа жизни, жадной потребности друг в друге духовно и физически могли быть чем угодно, но только не привычкой. Ли смотрел сквозь ресницы куда-то в сторону пирса, мягко касаясь губами шеи Ричарда, будто припоминал что-то. А тот все целовал осторожно его странный сантиметровый шрамик под глазом, и почему-то этот невинный жест рождал бурю ощущений. - Мне было десять, Салли – девять. У соседей росла огромная слива, свешиваясь ветками через ограду, знаешь, такое громадное дерево было. По крайней мере, тогда мне так казалось. Сливы тогда еще не созрели, но мы все равно их обдирали, там, где могли достать. – Ли вдруг усмехнулся и поднял голову, целуя Ричарда в губы, опять коротко и быстро, но опять до проклятого тока вниз по позвоночному столбу. – Однажды соседи уехали в Хьюстон на весь день, наши родители тоже. И я предложил забраться на дерево, потому что нам казалось, что самые вкусные сливы растут как раз где-то в самой гуще. Салли я, конечно, не пустил, полез сам, надергал в майку приличную горку, собрался слезать, и тут что-то треснуло. Я шлепнулся на спину на землю, а обломившаяся колючая ветка упала на меня. Па здорово ругался, но был очень рад, что я не выколол себе глаза. Только лицо да руки исцарапал. Вот и осталось… На память. Ричард тихо засмеялся, снова взглянув на Ли сверху вниз. Обычно бывало наоборот, и хотя разница в росте в два сантиметра почти ничтожна, когда они целовались, это было ощутимо, Ли самую малость, но возвышался над ним. А вот когда оба лежали, развалившись, на диване в гостиной, банально валяясь после ужина перед телевизором, или читали что-то – чаще всего каждый свое – Ли обычно машинально укладывался Ричарду на плечо, словно непроизвольно. И спали они тоже чаще всего именно так. Рич привык целовать его в макушку или, заставляя слегка запрокинуть голову, долго со вкусом мучил его губы, врываясь в горячий чертовски вкусный рот. То, что сейчас они сидели на пляже в Санта-Монике, а не дома на диване в Нью-Йорке, не могло нарушить установившуюся традицию. - Чего ты смеешься? – удивленно спросил Ли, заметив, что его рассказ о причине появления шрама под глазом так странно развеселил Ричарда. – Ты думал что-то другое? - Да, - честно признался тот, уютно и донельзя ласково тычась носом в его выбритый висок. – Думал, это боевое ранение. - Вообще, ты прав. На самом деле, этот шрам остался у меня после того, как мне засветил в глаз капитан школьной команды по регби за то, что я притащился на выпускной вечер с его девчонкой. Глаза Ли сияли невыносимым лукавством, и Ричард поймал себя на том, что если б не вот этот взгляд, он бы действительно усомнился сейчас, какая версия событий настоящая. Уж слишком хорошо Ли умел рассказывать всякие небылицы и вдохновенно врать тоже умел – не подкопаешься. Что сказать, актер от бога, ему ли не знать. Но почему-то Ричарду очень хотелось верить, что свой бесспорный талант Ли никогда не использует, чтобы соврать ему по-настоящему. Солнце почти село, опустившись за горизонт, пляж залило красным золотом, в лучших традициях романтического кинофильма. Ричард с удивлением обнаружил, что жара куда-то подевалась, по ногам гулял прохладный океанский бриз, Ли тоже сильнее жался к нему, продолжая что-то рассказывать. - Жалко на лошадях не покатались. Я хотел. Знаешь, тут дальше в парке есть конюшни, можно взять, – чмокнув его в губы, он нехотя выбрался из теплых объятий, поднимаясь на ноги, и протянул руку. Ричард встал следом, отряхнув золотистый песок. - На лошадях лучше в следующий раз, – он улыбнулся, совсем не возражая против пальцев Ли в своих волосах. Они вновь стояли слишком близко друг к другу, – А то тебе осталось только заявить, что я буду сидеть в седле по-ковбойски, и никаких этих женских штучек. Ли расхохотался, совершенно точно оценив шутку. Это тоже была часть их непроизвольной любимой игры на ночь глядя или с утра в парке, когда один нарезал круги на велосипеде вокруг другого, а Карл носился с лаем рядом, спущенный с поводка. Называть и угадывать цитаты из фильмов – известных и редких, шедевров и голливудского мусора, разных фильмов, кроме совсем уж банальных фраз вроде «Я подумаю об этом завтра». Хотя Ричард давно уже молчаливо признался себе, что в Ли есть что-то неуловимое от Скарлетт О’Хара, да и сам он слишком бесхитростно попался на удочку бездумно прекрасной Америки. Бездумно прекрасная Америка в лице человека, к которому он сорвался и рванул через всю страну, с восточного побережья на западное, тем временем снова предлагала ему «нырнуть», держа край металлической сетки, но на сей раз в обратную сторону. Обувались они уже в машине, Ричард все думал, куда Ли повезет его дальше, тем более на ночь глядя, и даже хотел спросить, но все вопросы вылетели у него из головы, стоило Пейсу посмотреть на него, поворачивая ключ зажигания. - Мой номер в отеле остается за мной до завтрашнего вечера, – сказал он, мягко тронув шевроле, будто в контраст той бешеной гонке, устроенной накануне, - А самолет у нас утром. Поедем? - Куда? - Спать. Знаешь… я так отвык засыпать в одиночестве, что, кажется, ни разу нормально и не спал за все время, что я здесь. Ричард кивнул. Когда они проезжали мимо парка аттракционов, взгляд его снова невольно уперся в огромное колесо обозрения. И подумалось, что, пожалуй, теперь, наравне с Нью-Йорком, пирс в Санта-Монике его тоже больше не раздражает. - Ли? – тихо позвал он, чувствуя, как до боли не хватало именно этого. Возможности тихо выдохнуть мягкое имя, еле слышно, на едва ощутимом касании нёба кончиком языка. - Мм?.. - Тебе очень идут веснушки.