Помню...

Дзынь-дзынь-дзынь. Это звук моего детства, когда я гулял по пастбищу, ощущая немного терпкий запах коровьего навоза. Я помню, как будучи ещё крепким и здоровым мальчишкой бегал с другими ребятами за речку ловить рыбу, как мама ругала меня за постоянные опоздания, как иногда, сгоряча, отец брал кнут, замахиваясь им на меня, но каждый раз в последний момент отпускал его из рук, и, выходя на террасу, зажигал трубку, медленно покуривая. Помню первый класс. Тогда был чудесный день, несмотря на то, что было довольно-таки облачно. Я слишком много шумел, за что меня чуть не прогнали с линейки. Где-то в моих старых вещах до сих пор пылиться мой пионерский галстук. Сколько слёз из-за него было… терял его, наверно, раз пять или шесть… Этого я уже совсем не помню. Мельком вспоминается Варька, моя первая школьная любовь. Помню, как было весело с ребятами дёргать её за косички, а потом опускать их в банку с чернилами. Потом она плакала. Я просил прощения. На коленях. Варька взяла и ударила меня. Со всей силы по лицу. С синяком я ходил очень долго, отнекиваясь и говоря, что подрался с мальчишками. После этого вся симпатия к этой длинноволосой девчушке пропала. Будучи уже комсомолом я старательно ухаживал за Ирочкой. Но и она старалась не обращать на мои выходки никакого внимания. На моей памяти есть ещё один звон. Он вспоминается с дрожью во всём теле и слезами на глазах. Тогда мне было всего двадцать. Потом идёт резкий обвал в памяти, в котором вязнут в едино все крики, звоны, звуки стрельбы в один протяжный гул. Запах крови и пороха, кажется, впитался в мою кожу. Сейчас я уже не знаю судьбу ни Варьки, ни Ирочки. Да и после войны у меня никого не было. Родители оказались в самом эпицентре. На месте дома оставалась только выжженная земля, да отравный кусок моего сердца. Я уехал в город. Скитался по дворам. Я ничего не умел, кроме того, как держать автомат, да говорить на немецком. Я был никем. Я был одинок. Очередная слеза течёт по моей щеке, но я не могу её стереть. Я парализован. Входящая медсестра лишь натянуто улыбается мне, меняя старую капельницу. Теперь вся моя ненужная жизнь протекает в этих стенах. Жизнь, изуродованная войной и забытая людьми. Я один. Один. В последние секунды своей жизни я снова слышу звон. Он однотонный. Врачи вбегают в палату, на мгновение снова вспоминая мою важность для их мира. Уже поздно. Поздно… Мама, папа, я иду!..