Call my boy

Стриптиз — одна из форм безопасного секса. (с.) Стриптизеры, наверное, тоже чего-нибудь стесняются? (с.)

— Илай! К тебе снова этот твой пришел, — просунув через занавеску в нашу гримерку голову, пискнул Шай, администратор клуба. — Кто? — спрашиваю, пытаясь равномерно нанести блестящий гель на грудь. Перед выступлением в комнатке творится ад. Все готовятся к выходу, завершая последние приготовления. Новичок, уже выступив, жался в углу, от радости или обиды, не знаю, не спрашивал. Впервые все дается тяжело. А в нашем клубе долго не понюнишь, сначала загоняют, заставив выучить все движения, потом обрядят как шлюху и выставят под яркий свет софитов, пока не станет наплевать, кто там в уме дрючит тебя, как бездыханную куклу. — Кто-кто? — откликнулся Шай. — Поклонник твой, как там его звали? Не помню. Таскается сюда, как на работу. Как ты их привораживаешь, ведь не урод же далеко, такой бы нашел себе кого-то и не за деньги, — заметил он и ушел, запахнув занавеску. От двери несло громкой музыкой, гулом чужих голосов, стуком бокалов, маслом, потом и дымом. Запахи, которые откладываются на подкорке сознания и въедаются в кожу. — Это тот парнишка пришел — мистер Влюбись-В-Меня-Шлюшка? — подал голос Тиль и довольно ревниво. Постоянные клиенты были скорее привилегией, чем помехой. Правда, таких, как у меня, мало, ведь этот конкретный «случай» торчал тут только ради меня. Никого больше на приват не брал. Крутанувшись у зеркала, даже не стал поворачиваться к Тилю, хватит с него, что я слушаю этот бред. Новичок в углу притих, окидывая нас заинтересованным взглядом. — Парень платит за выпивку и приват, а что еще у него на уме, мне все равно. — Сука ты. — Как и ты. Оставалось только надеть ботфорты и поднять гелем волосы чуть вверх, как снова заглянул Шай, его востренькое, хитрое лицо сияло от довольства. — Твой номер, Илай, и этот твой уже заказал приват, так что со сцены сразу же дуй в кабинку. — Окей. Чтобы взойти на сцену, нужно пройти коридор и маленькую лестницу. По дороге захотелось укутаться во что-то теплое, потому что сквозняк доканывал. Но, сцепив зубы, приходилось шагать дальше, а потом, на сцене, в свете софитов и под рваный ритм музыки, извиваясь змеей на шесте, ощущение холода куда-то уходило, испарялось, и оставалось горячечное тепло по всему телу и пульсирующий бит крови, шумящей в голове. Любой номер всегда состоит из вступления, основной части и финала, в котором липкие ручонки зрителей стискивают мой зад, проталкивая деньги в трусы и, как бы ненароком, хватая за член. В этот раз немало купюр скользнуло в мои ботфорты, вместе с долгими поглаживаниями по бедру. Должен признаться, что люблю танцевать, прикрыв, словно в неге, а на самом деле — отгораживаясь от происходящего, глаза. Растягивая каждый поворот, чтобы дать им возможность полюбоваться моей пластикой и гибкостью тела. Долгие тренировки отточили каждое движение, а руки стали сильными, выдерживая мой вес при самых сложных фигурах на шесте. Вокруг мелькали лица, с жадными горящими глазами, выкрики, подбадривающие продолжать танец, но отработав положенное, я не стремился выходить на «бис». Останавливаюсь на краю сцены и вижу моего постоянного. Брендон-Как-Его-Там, он смотрит на меня, как жадный ребенок на пирожное в кондитерской, приходя сюда чуть ли не через день. Брендон не был простаком, каким его окрестил Тиль. Это заметно по довольно хорошему костюму и золотым часам, чаевые он оставлял тоже королевские. Но, даже несмотря на это, я не люблю, когда он приходит, потому что Брендон не такой, как остальные, и не мой вертлявый зад притягивает его сюда, снова и снова. У него распространенное заблуждение в том, что это-может-быть-любовь. Хмыкаю, где я, а где любовь? Ко мне тянется рука, и я принимаю ее, зная, что он не будет тискать меня на глазах у всех, только вдвоем, только в относительной тишине отдельной кабинки для приватных танцев. Пытаюсь вытащить из трусов все деньги до того момента, как мы войдем в отдельное помещение, он не любит ждать и смотрит на мои чаевые так странно, будто не понимает, где оказался и кто именно будет тереться об него задницей, чтобы он спокойно кончил, надрачивая себе одинокой ночью. Кабинка для привата, как и во всех клубах — плотная шторка, диван с золотистым покрывалом, торшер и пара зеркал, поблескивающих в полутемном помещении. Клиенты любят видеть все в зеркале: как мальчики запрокидывают свои головы им на плечи, покачивают задом, потираясь, раззадоривая, искушая. Как картинка, созданная их воображением, становится явью. Врубаю ай-под, прикрученный к стене и делаю громче, чтобы могло переорать музыку снаружи. Брендон падает на диван, широко раздвинув ноги. И он красив как дьявол, с распахнутой у горла рубахой и блестящими глазами. Кусаю губы, знаю, чего он хочет и даже сам немного этого хочу, но не буду. Не с ним. Из динамиков голосит какая-то певичка, вещая о любви и прочей чертовщине, в которую я не верю. Становлюсь на колени и ползу к нему через все небольшое пространство комнаты, отыгрывая свою роль. О, да, детка, ты за это заплатил, уже в сотый раз, не надоело? — Илай, — шепчет он, будто верит в то, что это моё настоящее имя. Глупый. Достигаю его коленей и плавно ныряю между ними, потираясь животом об уже ощутимый стояк. Он стонет, но руки не тянет, знает, что нельзя. Его одежда — моя единственная защита, мой стоп-сигнал, потому что ощущая его собственный запах, отдушку геля для душа, пот и полустершиеся нотки туалетной воды, хочется трахнуть его по-настоящему. Крепко стиснув внутри немаленький член, который и не видел-то ни разу, только чувствовал крупную головку и толстый ствол, прижатый к заду. Брендон шипит, спускаюсь вниз и трусь щекой о его ширинку, глажу обтянутые брюками бедра. А затем отстраняюсь и легко встаю, вскинув сначала зад, а потом поднимая корпус. Понравилось? Глажу свой пах, ныряя кончиками пальцев под резинку трусов и улыбаюсь. Клиентам нужны улыбки, чтобы они были счастливы. Ноги натерлись и вспотели в длинных ботфортах, но не обращаю на это внимания, не важно. Сажусь на него, прижимаясь спиной к его груди, ерзаю задом по уже вздувшейся ширинке. Легонько касаясь губами шеи и смотрю в лицо. Глаза закрыты, а губы сжаты так плотно, что кажется, невозможно понять, есть ли они на лице, еле дышит, как загнанная лошадь. Бедный. Надеюсь, он думает не обо мне, ради него же надеюсь. — Илай… Вот же черт! — Тебе хорошо, милый? — сладко воркую. И он приходит в себя, бесится, что повелся, как и все остальные, а он хочет быть другим. Особенным для меня. И он на самом деле другой, только вот не его сдержанность и усилия сделать вид, что он не ради моего тела сюда пришел, делают его особенным, а моё собственное желание оттрахать его до умопомрачения. Желание, которое я никогда не осуществлю. — Есть лишняя сотня, могу отсосать? — блядски улыбаюсь, зная, что он, как всегда, откажется. Он у меня пай-мальчик, сказано «руками не трогать» — делает, хоть и заметно, что у него от желания стучит спермой в голове. Просил его не ходить за мной, когда мы возвращаемся в зал после — взгляд как у побитого щенка, но уходит или сидит в углу, пожирая меня глазами. Брендон не хочет за деньги, а за просто так я не беру в рот у клиентов. Да и уже сто лет за так не брал, потому что личная жизнь за гранью работы была дерьмовей некуда. Две работы, мать-калека, горы счетов из больницы, сестра поступила в университет, платить же кому-то надо. Вот так и стало не до личной жизни, но Брендон ведь об этом не знает, думает, что я — какая-то гребаная фантазия. Но это не так… Поворачиваюсь и делаю еще пару движений, сидя на его члене, обтянутом брючной тканью, пару плавных пассов, так, будто он во мне. Чтобы не целовать его, кусаю губы, ловлю взгляд, бессмысленный, ускользающий, шалый. И вот неожиданность, дрожащие руки все-таки вспорхнули к моей спине, жадно вминаясь в кожу, а в глазах нет мыслей, только жажда. Сверкает неоновая вывеска: «Хочу тебе вставить по самые гланды!» — Я дам пять сотен, если ты придешь ко мне домой. — Хочешь трахнуть? — смеюсь. Вот и кончилась романтика, но он молодец, почти четыре месяца держался. — Никуда идти не нужно, договорились, можно тут. Резинка есть? Глажу ладонями по его груди и улыбаюсь. Пять сотен мне пригодятся, а он перегорит, осознав, какой я. — Нет, я не так хотел. Не тут. Злой смех клокочет в горле. Неужели у него есть еще какие-то на меня планы? — Только тут, — холодно ставлю условие. — Не хочу, мне не нужно. Капризничает, ну ничего. Даю ему то, за что уже было уплачено: медленные движения бедер, касаюсь ладонями, поглаживаю, и он снова плывет. — Подумай… Притягиваю руками за шею, трусь сильнее и тяжело дышу в ухо. Его руки скользят по голой спине, стирая блестящую дрянь, которую я так долго и старательно выводил на коже. — Нет, — выдыхает он, но дрожит и кончает, как миленький, пачкая свои дорогие штанишки. — Если пойдешь ко мне, дам семь сотен, — произносит он, еле отдышавшись, все еще сжимая меня в руках, вдыхая мой запах и желая. Он уже не так свеж, как по приходу сюда, волосы торчат, пятно на штанах, сухие губы и блестящие глаза. И я знаю, что, если пойду к нему, то не возьму ни цента, потому что это не работа. Трах за деньги — это его удовольствие в первую очередь, а я не поручусь, что не стану выть как сучка, подмахивая первому за эти полгода члену в моей заднице, забив на все. Глупая идея, как и сам Брендон. — Прости, дружок, но нет. Встаю и даю ему влажные салфетки, припрятанные в углу, нажимаю кнопку, заткнув чертов ай-под. Ботфорты сползли, и я начинаю тянуть их вверх, и кто бы знал, как хочется накинуть на себя хоть что-то, пусть даже холщовый мешок. Лишь бы укрыться от его взгляда. — Я тебе не нравлюсь? — Ты просто чудо, милый. — Не зови меня «милый». — Конечно, дорогой. Брендон злится, сузив глаза, как будто я что-то обещал ему и не дал. Он тщательно приводит в порядок свои брюки, оттирая небольшое пятнышко, оправляет рубашку, и все это не глядя на меня. Проходили, знаем, оттает. И уходит, даже не оставив чаевых, не оглядываясь. Обидно, но кто я ему такой? Иду в общий зал и не вижу его, скрылся уже где-то в углу или ушел, мне все равно. В гримерке почти тихо. Новичок даже решил немного пообщаться с другими танцовщиками, Тиль скалит улыбочку. — Ну что, как все прошло? — Не твоё дело. — Трахнул бы уже его, хотя бы из жалости, за деньги, если не из желания. — Не-Твоё-Дело, — еще раз, уже четче повторяю. А у самого на душе кошки скребут. Странно у нас в этот раз получилось, он даже трогал меня руками, не как обычно. Может и предложил от безнадеги, думая, что, и правда, не нравится мне. Шай опять появляется в гримерке, но не весь он, а только его голова. Чеширский кот какой-то. — Тиль, приват, чеши в кабинку! — Ммм, — выгибается тот, почти по-кошачьи довольно. — А кто заказал? Шай бросает недовольный взгляд на меня, а потом снова на Тиля. — Да этот, постоянный Илайя… Тиль скалится как гиена. А остальные тоже настороженно глядят на меня, так, словно я напортачил что-то. Какого хрена я виноват, если ему другого захотелось. Тиль-то точно подешевле семи сотен будет, за полтинник и яйца вылижет, и в задницу поцелует. — Не дорабатываешь? От тебя — ко мне, может, тоже будет ходить каждый день, уж я-то его обслужу. — Да, пожалуйста, обслужи. Ради такого случая даже в зал вышел, посматривая, как Тиль к кабинке идет, а сам терся возле какой-то полупьяной компашки, которая облапила меня «от и до» и напихала пятерок в трусы. Уже через десять минут занервничал, что там можно делать так долго? Еще через пять пробрался к кабинке поближе, музыка играла еще громче, чем у нас обычно, и я ничего не мог расслышать. А заглянуть так, чтобы не вычислили, не удалось бы, даже если очень захотеть. Должен признать, что я злился, не понимая, как Брендон мог смотреть, что меня трогают другие, если так сильно хотел. Потому что я чертовски злился, зная, что Тиль трется об него и вертится рядом голышом. Руки чесались отодвинуть занавеску и вмазать Тилю с кулака, чтобы лапы не тянул к чужому добру. А Брендона… Его хотелось оседлать и, наконец, объездить, и прав был стервец, что не здесь это делать нужно. Закусил губу и ушел, чтобы ослом не стоять, когда они выйдут. Тиль в гримерку вернулся через десять минут, злой. Хотелось спросить, что не так, но я знал, знал без лишних слов, что не так все. Потому что Брендон доволен оставался только мной… ***** — Илай, приват, шевели булками! — заглядывает Шай. За последнюю неделю я уже отчаялся увидеть Брендона, укоряя себя в полном идиотизме. У меня не осталось ни его номера, ни других координат. И приходы Шая стали мучением, потому что в груди что-то неуловимо екало, замирало и начинало стучать вновь. — Кто? — после недельного отсутствия я совсем не ожидал услышать дежурное: — Этот твой. — Брендон, — выдыхаю и улыбаюсь. Тиль моей радости не разделяет. Остальным все равно, копошатся и прихорашиваются. А я иду за Шайем. — Ты только его опять не спугни, постоянный клиент же, — квохчет он. Но я и так знаю, что буду делать и без советов. Определился уже, наконец, и семь сотен мне для этого не нужно.