Возвращайся домой

Грантер соскабливает с окна застывшие остатки краски. Грантер закрывает за собой дверцу туалета, подтягивает штаны и расшатанными ногами добегает до выхода. За ним выглядывает маленькая рыжая девочка с беличьим лицом, девочка облизывает уголки губ, девочке весело и мягко. От нее несет спиртом, у нее нет нескольких зубов, она - маленький будущий трупик с гнойными пятнами на руках. Внутри нее тепло и уютно. Это всегда работает. И девочка кричит: - Ты говорил, что будешь писать моим рукам стихи! Вероятно, уже завтра лицо девочки напечатают на молочных пакетах, но пока что это работает. Нужно нащупать в кармане сотовый. Все, что происходит вокруг, сливается и расшатывается. Он чувствует, как кто-то давит на его затылок, но не оборачивается. Грантер сам себе гильотина и сам себе отвратителен. Сам не попадает по клавишам; кто-то поддерживает его за руку: - Говорил, что теперь мне никогда не будет одиноко. Грантер ничего такого никому не обещал. Ну, во всяком случае, не сейчас. Маленький будущий трупик отскакивает к ближайшему дверному проему. Вокруг одни исключения, и у всех них, конечно, есть причина, чтобы находиться здесь. Это Маре, Маре полон причин и отговорок, и Грантер - самая яркая и кровоточащая. Маре бегает по Парижу как сломанная, потрескавшаяся пластинка. Кособокие домики жмутся между собой так плотно, что, наверное, сейчас друг друга раздавят. Забегаловки, скрюченные и ссохшиеся, уже давно распались на кучку треснувших кирпичей и перегоревших вывесок, но все местные чудовища продолжают ползать между камней и хвататься за неоновые буковки всякий раз, когда есть риск упасть еще ниже. Куда-то под землю, куда-то внутрь и сквозь; спастись все равно ни у кого не получится, поэтому они строят обустраивают свои маленькие могилы уже сейчас. Из бутылок и порошков. Перевернутые стулья вклиниваются в ряд перевернутых стаканов. Грантер бегает по разноцветным лужам, хрустит битым стеклом, к нему тянутся покрытые струпьями ладони и полусгнившие пальцы. Люди жмутся к Грантеру своими холодными тушками, внутри которых передергиваются зонды для искусственного питания, перемолотые ребра и трогательные хрящики. Они боятся выпускать его наружу. Снаружи страшно. На выходе он жмет руку Анабель. Гипюровое платье и разорванные туфли, выуженные из какой-то местной помойки. Пьяные раскрасневшиеся глазные яблоки мирно отдыхают под черным косметическим навесом, и Грантер вежливо ей кивает. Между ног у Анабель восьмидюймовый член. И у Анабель есть свои отговорки: она в Маре и Маре в ней. - Возвращайся скорей, амиго. Грантер слышит: "Возвращайся домой". Он знает, что нужно позвонить Козетте. Козетта - маленькая щуплая птичка. Эти ее кружевные оборки сзади складываются в маленькие пенные крылья. Козетта сама по себе - мучное облако. Выжатое, сжатое и изгаженное. Изгаженное грязной влагой парижских каналов и камней, о которые она спотыкается. Каждый раз Грантеру кажется, что он смотрит на ее изнанку, и вместо липких-вязких органов из-под ее кожи выбивается кружево. - Забери меня отсюда. Гудки превращаются в крохотные покалывания белого шума, а он все еще бормочет: - Забери меня, пожалуйста. Ты знаешь, где я, Козетта. Ты всегда знаешь. Забери меня отсюда, иначе я не выдержу. Кладут трубку. Грантер ждет. Потому что в этот раз он перешел очередную черту. Каждый раз Козетта по утрам вливает в него кувшин холодной воды и щебечет (по-синичьи): - Это слишком. Ради Бога, это слишком. И каждый раз это "слишком" становится все более участливым, но никто не может ничем ему помочь, потому что помощь в Грантера уже не поместится. Там достаточно вина, чтобы еще на некоторое время забыть о помощи. В целом Грантеру не кажется, что он должен себя винить или ненавидеть. Это получается само собой, потому что все вокруг ненавидит Грантера. Ненависть передается через тактильные контакты, ненависть нарастает с каждым его развалистым шагом. Потому что даже земля, по которой ходит Грантер, ненавидит его. Из-за дверцы выливается зеленый свет кабака, забери меня отсюда. Он вжимается спиной в холодные железные прутья, он впервые за этот вечер сгибает колени, и пальцы судорожно сжимаются на затылке, пробегают по вискам и цепляются за волосы, нужно держать их вместе, Грантер. Они - это то, что Грантер из себя представляет: все его мысли, все его чудовища, все его отражения в сугробах, в которых настойчиво мелькает лицо Анжольраса (и даже мысленно произносить его имя стыдно, Грантер не заслуживает этого имени и этого лица). Анжольрас повсюду. Анжольрас – это причина и следствие, это скамейки, на которых засыпает Грантер, это остаток на дне бутылки, это все те маленькие тени в уголках глаз, которые преследуют его каждый раз, когда он пытается уснуть. Анжольрас – это все фонари, это копоть перекрестков, это все пропущенные звонки Грантера. Грантер плачет, Грантер корчится; Грантера швыряет внутрь пенистых волн зимней Сены, в самое нутро ее пышных заливов и ссохшихся побережий, он бьется головой о подводные камни. Он чувствует, как давление вышибает ему остатки воздуха, он чувствует на шее теплые руки, и вот этим рукам Грантер писал бы стихи. Если бы умел. Грантер сражался бы за эти руки, если бы знал, что они еще раз так послушно лягут на его плечи. Грантер прекратил бы бояться солнечного света, если бы знал, что эти руки будут открывать ему дверь наружу. Анжольрас смыкает пальцы. У Грантера больше нет ни капли воздуха. Он бросился бы под картечь, но прикоснулся к этим рукам еще раз. Монстр! В кармане вибрирует телефон. Чудовище! "Такси уже ждет". Грантер царапает землю. Пожалуйста, прими меня обратно. Грантер соскабливает с окна застывшие остатки краски. Руки Анжольраса еще очень далеко. Ночью перед революцией провидение посылает Грантеру знаки в виде потрепанной красной тойоты.