Принц Квинтус и топор.

Встречаются Достоевский и Раскольников: - Что же ты, Родя, старушку топором огрел за 20 копеек? - Не скажи, Федор Михалыч, не скажи! Пять старушек - рупь.

- Я беспокоюсь о Септимусе, - тихо, словно бы размышляя вслух, промолвил король. Епископ Джордан посмотрел на него удивленно. До этой минуты он полагал, что его величество абсолютно равнодушен к своим детям - за исключением разве что Секундуса - а вот поди ж ты, оказывается, старый паук беспокоится о младшеньком. Принц Септимус на прошлой неделе отпраздновал свое шестнадцатилетие, а это означало, что отныне он является полноценным претендентом на престол, имеет право расчищать себе дорогу к трону и сам, в свою очередь, может служить мишенью для братьев. - Я полагаю, ваше величество, - молвил епископ осторожно, чувствуя, что ступает на зыбкую и не вполне исследованную почву, - что принцу Септимусу и в самом деле угрожает опасность. Будучи младшим из ваших сыновей, он, конечно, является самым слабым, неопытным, и наиболее уязвим для братьев. Не исключено, что именно он станет первой жертвой... - Что ты несешь? - спросил король сварливо. Епископ осекся. Ум его лихорадочно работал, пытаясь определить, что именно в словах его величества он понял неверно, но все было тщетно: над отношениями в королевской семье обычная человеческая логика не властвовала. - Вот уж чего я совсем не боюсь, - продолжал король, - так это того, что кто-нибудь из этих тюфяков убьет Септимуса. Ха! Хотел бы я, чтоб у того же Секундуса было бы хоть в половину столько энергии и энтузиазма, сколько у его младшего брата - но этому не бывать. Вот в обратную ситуацию я верю. Это был совершенно неожиданный поворот разговора. Епископу как-то никогда не приходило в голову, что младший принц, которому только-только исполнилось шестнадцать, может представлять для старших братьев реальную угрозу. - Но как же опыт? - спросил он. - Ведь в таких делах опыт имеет решающее значение... - Опыта у него пока маловато, это верно, - согласился король. - Но это он быстро наверстает, я в него верю. Ему единственному из всех пришло в голову тренироваться. - Тренироваться, ваше величество? - переспросил епископ, ощутив неприятный холодок под ложечкой. Король посмотрел на него насмешливо. - А ты полагаешь, - спросил он, - что череда загадочных смертей, поразившая нашу прислугу неделю назад - это просто стечение злосчастных обстоятельств? Епископ уставился на монарха, открыв рот: именно так он прежде и полагал. Затем он взял себя в руки и попытался подвести итог всему только что услышанному. - Значит, - произнес он, - вы беспокоитесь о том, что принц Септимус может убить принца Секундуса? - Ты сегодня просто в ударе, Джордан, - хмыкнул король. - Секундус-то тут при чем? - Мне казалось, вы ему благоволите, ваше величество... - Ну да, - ответил его величество, - разумеется, я ему благоволю. Как можно ему не благоволить? Такой статный, храбрый и обходительный юноша просто обречен на всеобщую любовь... Мда. Но это не отменяет того факта, что Секундус идиот. В высшей степени маловероятно, что он когда-нибудь получит корону. Прискорбно, но тут уж ничего не поделаешь: естественный отбор - вот на чем держится королевство... Епископ зашел в тупик. - Так что же вас беспокоит, ваше величество? - спросил он в отчаянии. - Меня беспокоит, - губы короля тронула мягкая улыбка заботливого отца, - что Септимус может расправиться с братьями слишком быстро. - Слишком быстро? - переспросил епископ, не понимая. - Если ему удастся расчистить себе дорогу к трону, скажем, за два года, - пояснил его величество, - то дальше он неизбежно задумается о том, что между ним и властью стоит пожилой, но все еще крепкий отец, и так будет еще по крайней мере лет десять... Нехорошо, когда такие мысли посещают наследника престола. Епископ уставился на него во внезапном и страшном озарении: он был еще мальчишкой, когда нынешний король взошел на престол, и не помнил подробностей, но, кажется, прежний правитель умер от непонятной болезни, которую придворные лекаря так и не смогли опознать, угас буквально за три дня, и случилось это месяца через два после того, как сын его убил последнего из своих братьев. Значит... Епископ воззрился на короля с ужасом. Тот улыбался доброй, рассеянной улыбкой. - Я думаю, - промолвил его величество, - что лучше всего будет отослать Септимуса из дома. Пусть совершает подвиги где-нибудь на границе и как можно реже видится с братьями. Замедлим процесс искусственно. - Отличная мысль, ваше величество. - Я опасаюсь только, - продолжал король задумчиво, - как бы это не отдалило его от меня... Епископ подумал о королевских обедах, на которые его часто приглашали. Кто знает, когда Септимусу в следующий раз взбредет в голову потренироваться, и, главное, на ком. - Я полагаю, ваше величество, - произнес он с жаром, - что ваши опасения беспочвенны. Напротив, принцу Септимусу будет полезно пожить вдали от дома, это закалит его характер... - От тебя сегодня никакого толку, Джордан, - отметил король равнодушно. - Впрочем... я все равно отошлю его. Может быть, конечно, он и отдалится от меня - но уж точно в меньшей степени, чем если обнаружит, что я стою между ним и троном и отнюдь не собираюсь умирать. И он тихо захихикал, представив, видимо, как сильно Септимус от него отдалится в этом случае. Епископу Джордану неожиданно стало холодно в жарко натопленном помещении. Принц Септимус возвращался домой, и впереди него катилась слава. Когда его отряд проезжал через селения, местные жители выстраивались по обочинам разбитой дороги и, потрясая сельскохозяйственными орудиями, скандировали: "Сеп-ти-мус!", а матери повыше поднимали детей, чтобы те как следует нагляделись на великого героя. Еще бы! Ведь уже несколько лет южное приграничье не знало покоя: горные великаны, потеряв последнюю совесть и презрев мирный договор, который с ними заключил еще пра-прадед нынешнего короля, переходили границу, когда им вздумается, резали скот, а иногда и вовсе нападали на деревни и похищали людей. Конец этому безобразию наступил после того, как принц Септимус во главе большого отряда прибыл на юг, бросил клич по окрестным селам, собирая ополчение, и развязал с великанами войну. Война длилась пять месяцев и в значительной степени состояла - из-за характерных для этих мест погодных условий - из обоюдного ожидания, когда же проклятый буран утихнет настолько, чтобы можно было хоть что-то разглядеть на расстоянии клинка. Но в конце концов распогодилось, и, не тратя времени понапрасну, Септимус немедленно нанес врагу сокрушительное поражение в битве при Волчьем Камне, обложил великанов данью, заново прочертил границу, оттяпав заодно внушительный кусок вражеской территории, и прочно вошел в великанский фольклор. И еще много лет спустя мамы-великанши говорили своим крупнокалиберным деткам: "Если не будешь кушать кашку, придет принц Септимус и отрежет тебе голову". А теперь он ехал домой, и слава защитника отечества летела впереди него. Такое положение дел сохранялось, пока принц и его люди ехали через дикий и малообжитой юг. Но когда впереди по курсу замаячили такие признаки цивилизации, как почтовые станции со свежими лошадьми, все изменилось: предоставив своему отряду двигаться в прежнем неспешном темпе, Септимус, взяв с собой четверых наиболее доверенных соратников, рванул вперед так, словно пятки ему обжигало адское пламя. Они не щадили коней. Они скакали днем и ночью, тратя на сон и еду ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы потом не вывалиться из седла. На постоялых дворах Септимус тыкал трактирщику в лицо перстнем с королевским гербом и немедленно получал новых лошадей. Спустя три дня подобной гонки он обогнал весть о своем возвращении, но скорости не сбавил. Казалось, что каждая минута, проведенная вдали от дома, причиняет ему невыносимые страдания. В сорока милях от столицы, когда выяснилось, что свежих лошадей придется ждать пару часов, он, воспользовавшись численным преимуществом, реквизировал коня у одного из постояльцев и дальше поехал один. "Воистину, - сказал себе по этому поводу один из четверых его спутников, лейтенант Бригли, глядя ему вслед и придерживая ныне безлошадного постояльца за заломленную руку, - нечасто увидишь, чтобы кто-нибудь так истосковался по дому, отцу и братьям!" Но, хотя лейтенант Бригли прошел бок о бок с командиром всю войну и полагал, что хорошо успел его узнать, здесь он заблуждался: вовсе не тоска по родственникам гнала принца Септимуса вперед. На самом деле принц, наученный печальным опытом прежних возвращений, хотел свалиться братьям как снег на голову, чтобы никто из них не успел заблаговременно смыться. Ибо на этот раз он был твердо намерен продвинуться к трону хотя бы на одну позицию. Его всегда интересовала история королевского рода Штормхолда. В детстве он много времени проводил в библиотеке, перелистывая пожелтевшие страницы жизнеописаний своих предков, и кровавые - или бескровные, но все равно жестокие и леденящие душу - акты борьбы за престол вставали перед ним как наяву. Он мог путать имена и даты, ему не всегда удавалось вспомнить основные вехи правления того или иного короля, но практически о каждом он мог подробно рассказать, как, с помощью каких приемов и хитростей тот пришел к власти. (Исключение составлял разве что король Децимус Десятый, у которого было двадцать два брата, и из них восемь в разное время инсценировали собственную смерть, вследствие чего история восхождения Децимуса Десятого на трон совершенно не поддавалась запоминанию.) У предков - понял Септимус вскоре после совершеннолетия - было два важных преимущества. Во-первых, они никуда не спешили и могли сколь угодно долго прорабатывать и оттачивать свои планы; во-вторых, они в основном убивали друг друга на пиру, средь шумного бала, в горячке охоты и просто в теплой семейной обстановке - иначе говоря, предпочитали действовать при некотором скоплении народа, когда внимание жертвы неминуемо рассеивается. Обоих этих преимуществ Септимус был лишен. Число недель, которые ему случилось провести дома за те два года, что минули с его шестнадцатилетия, можно было счесть по пальцам. При дворе поговаривали, что младший принц по какой-то причине впал в немилость, и потому отец постоянно отсылает его совершать подвиги и покрывать себя славой где-нибудь подальше от столицы. Септимус подозревал, что папа таким образом просто подстраховывает своего любимчика Секундуса, и подобное подсуживание его глубоко возмущало. Но, каковы бы ни были причины, следствием являлось то, что дома он бывал редко, и визиты эти всякий раз были очень коротки. Ни о каком тщательном планировании и скрупулезной подготовке и речи не шло, он вынужден был импровизировать и придумывать на ходу. Впрочем, с этой бедой можно было бы как-нибудь справиться, но существовала еще вторая проблема: к моменту его возвращения любящие братья имели привычку разбегаться из дома по уважительным и не очень причинам. Те же, кому не удавалось найти повод для отъезда, все то время, пока приличия и этикет вынуждали их находиться с Септимусом в одном помещении, не отрывали от него внимательного и настороженного взгляда. Это делало его задачу практически невыполнимой. Одно дело — подсыпать яд человеку, который вынужден держать в поле зрения еще пятерых потенциальных убийц, и совсем другое — если человек этот целиком и полностью сосредоточен на вас. Самым обидным было то, что даже если ему удавалось застать дома несколько братьев сразу, они все как один бдительно следили за Септимусом и совершенно не отвлекались друг на друга. Конечно, в семье к нему всегда относились несколько предвзято. Начиная с того дождливого осеннего вечера, когда Элинора, четвертая и последняя супруга короля, умерла в родах, произведя на свет Септимуса и его брата, который мог бы стать принцем Октавиусом, если бы не родился мертвым - Септимус подозревал, что живые его братья сделали из этого прискорбного события какие-то неправильные выводы. Но это не отменяло главного: они все были претендентами на престол, все хотели примерить корону, и путь к вожделенной цели у каждого из них был только один - по головам. В теории. На практике же Септимус, возвращаясь домой, иногда чувствовал себя маньяком, потому что вопрос престолонаследия, судя по всему, заботил его одного. Еще ни разу он не был свидетелем тому, чтобы один его брат покусился на жизнь другого его брата, да и его собственная жизнь еще никогда не подвергалась опасности под сенью родного крова. Не предпринимая никаких враждебных действий, братья лишь старались не поворачиваться к нему спиной, а за обедом следили за его руками с тем неослабевающим вниманием, с каким деревенские мальчишки следят за руками заезжего жонглера. И эта вопиющая инертность была куда страшнее, чем жестокое коварство, с которым имели дело его предки. Но в этот раз он твердо был настроен добиться успеха, и потому безжалостно пришпоривал коня, словно надеялся обогнать само время. Он въехал в столицу, когда солнце уже готовилось, подобно герою трагической баллады, пасть животом на Кровавый пик. Промчавшись по звонким мостовым, он оставил город позади и погнал коня по мощеной дороге, взбирающейся на холм, туда, где, подобно еще одной горной вершине, упиралась в небо темная громада замка. На крутом подъеме конь начал спотыкаться, но это уже не имело значения: спустя несколько минут тень крепостной стены накрыла его, караульные, узнав всадника, подались в стороны, и конские копыта зацокали по плитам внутреннего двора. Септимус спрыгнул наземь и бросил поводья подбежавшему слуге. Ну вот он и... - Септимус! Он оглянулся. Отец, сияющий улыбкой, с широко разведенными руками шел к нему через двор. - Я вернулся, отец, - сказал Септимус, шагнул навстречу и угодил в нежные королевские объятия. У него слегка перехватило дыхание, потому что отец, несмотря на возраст, был еще очень даже силен и крепок. Он как следует, до хруста костей, стиснул младшего сына, затем разжал объятья, взял Септимуса за отвороты плаща, заставил нагнуться и поцеловал в лоб. - Что ты вернулся, это я вижу, - сказал он. - Удивляюсь только, что ты вернулся так скоро. До нас доходили кое-какие известия с юга, но мы ждали тебя в начале будущей недели, никак не раньше. Септимус пристально всматривался в его лицо, ища признаки досады и неудовольствия, но видел только отеческую любовь и радость нежданной встречи. Отец умел выглядеть непрошибаемо-доброжелательным, и понять, что на самом деле скрывается за этой благостной маской - и маска ли это вообще - было совершенно невозможно. Сам Септимус так не умел, а вот Секундус унаследовал этот дар в полной мере, и люди, не знавшие его близко, полагали его добрым и открытым молодым человеком, хотя на самом деле он не был ни открыт, ни добр. - Я очень соскучился, отец, - сказал Септимус, улыбаясь. - Хотел поскорее увидеть вас всех, вот и торопился. - Похвально, - кивнул король. - Отличный вышел сюрприз. Какая, право, жалость, что не все твои братья смогут им насладиться. Септимус почувствовал подвох. - Надеюсь, все здоровы? - уточнил он, без особой, впрочем, надежды. - Хвала богам, все, - ответил отец с подкупающей искренностью. - Но половины твоих братьев, увы, сейчас нет дома. Квартус неделю назад отбыл с дипломатической миссией на Острова. Праймус третьего дня снова отправился на поиски бедняжки Уны. Добрый Праймус, он любил ее больше вас всех... А Секундус - вот огорчение! - сегодня с утра выехал с друзьями на охоту в Дикий лес и вернуться обещал через неделю, не раньше... Странно, кстати, что ты его не встретил - он ведь должен был ехать по южной дороге. Хотя нет, припоминаю, он вдруг решил поехать через поля. Эх, знал бы он заранее, что ты сегодня вернешься - конечно, нашел бы возможность встретиться... И вновь в лице и голосе его не было ни злорадства, ни насмешки - одно только искреннее сочувствие. "Наверное, кто-то из соглядатаев его предупредил голубиной почтой, - подумал Септимус. - Или через магическое зеркало. Как я не предусмотрел?" - Досадно, - сказал он вслух. Он мог бы сказать еще многое, но этикет требовал от него сдержанности. - Но остальные-то здесь? - Здесь, здесь, мой мальчик, - утешил его отец. - Они будут, конечно, счастливы после долгой разлуки увидеть своего младшего братишку. - Тогда я пойду их обрадую? - Само собой. Но прежде ты ведь уделишь еще немного времени своему бедному старому папе, верно? Я хотел бы услышать подробный отчет о положении дел на юге, так что, надеюсь, после того, как умоешься и приведешь себя в порядок, ты первым делом зайдешь ко мне. - Конечно, отец, - ответил Септимус покорно, ибо еще этикет требовал от него уважения к старшим. Так что, смыв с себя пыль и пот и облачившись в чистое, он вместо того, чтобы отправиться на поиски старших братьев, вынужден был подняться в покои отца, и там они долго говорили о ситуации на юге, о том, каких результатов Септимусу удалось добиться, и о том, что еще следует сделать для закрепления и развития текущего успеха. Отец слушал его очень внимательно, часто переспрашивая и уточняя, и не сводил с сына пристального, изучающего взгляда. Септимус разглядывал его в ответ. Они не виделись почти полгода, и теперь он отмечал перемены, которые сперва, на дворе, прошли мимо его внимания. Да, король был еще силен и крепок, и спина его пока что оставалась прямой, а лицо - твердым, но в голосе уже еле слышно проступало старческое дребезжание. И руки отца - худые, с выступившими венами и опухшими суставами - были руками старика. "А значит, - подумал Септимус, - мне нужно торопиться." И, продолжая в полуавтоматическом режиме отвечать на расспросы отца, мысленно он начал перебирать возможности, которые открывало перед ним наличие под рукой трех из шести братьев. - Я очень доволен тобой, Септимус, - молвил отец в завершение разговора. - Пожалуй, если ты унаследуешь корону, я смогу спокойно отойти в мир иной, зная, что Штормхолд остается в надежных руках. Септимус не придал этим словам большого значения, ибо знал, как старается отец поддерживать в сыновьях дух соревнования. Но вслух ответил: - Благодарю, отец. - Кстати, - продолжал король, - это очень удачно, что ты вернулся так рано. Ты вряд ли об этом слышал у себя на юге, а между тем возле мыса Каррок в последнее время начали пропадать суда. Поговаривают, что море там кишмя кишит морскими змеями, и с этим, конечно же, надо что-то делать. В общем, экспедиция уже собрана и готова отправиться в путь в любой момент. Я как раз думал, как было бы хорошо, если бы людей возглавил кто-нибудь из принцев - и тут приезжаешь ты. Здесь, безусловно, виден знак судьбы. Думаю, никто не справится тут лучше тебя, сынок. Септимус, уже расслабившийся и готовившийся наконец воссоединиться с братьями, моргнул. К такому повороту он готов не был. - Можно, я хоть переночую дома? - спросил он, опустив все промежуточные реплики, которые не годились для того, чтобы адресовать их отцу и королю. - Разумеется, мой мальчик, - великодушно ответил король. - Вы двинетесь в путь завтра на рассвете. Я распоряжусь, чтобы твои вещи упаковали. О! - добавил он, покосившись на часы в углу. - А вот и ужинать пора. Как быстро пролетело время! Пойдем, Септимус, твои братья, наверное, уже сели за стол, не дожидаясь нас. Квинтус и Секстус и в самом деле уже заняли места за длинным столом. Оба были мрачны, смотрели исподлобья и заверили Септимуса в том, что невероятно рады его видеть, такими голосами, какими обычно сообщают о том, что кто-то умер. Им не передалось отцовское умение достоверно симулировать родственную любовь. - А где Терциус? - спросил король, и тут судьба нанесла Септимусу еще один чувствительный удар: выяснилось, что Терциуса в замке нет. Его высочество (сообщил личный лакей Терциуса) внезапно ощутил тягу к приключениям, переоделся простолюдином и отправился в город. Он приносит отцу и братьям свои глубочайшие извинения и обещает вернуться завтра к вечеру. Посещение инкогнито самых злачных мест столицы было известной и освещенной веками королевской забавой, но за Терциусом Септимус прежде не замечал таких либеральных склонностей. Возможно, склонности эти развились после предыдущего его приезда. Тогда ему почти повезло: как-то во время обеда один слуга толкнул другого, тот упал в камин, загорелся и на некоторое время завладел вниманием присутствующих, а Септимус, воспользовавшись моментом, щедрой рукой сыпанул отравы Терциусу в кубок. Но растяпа-Терциус, так и не пригубив, смахнул кубок на пол, вино разлилось, и его немедленно полизала любимая гончая Терциуса. После чего издохла в страшных муках. Собачку было, конечно, жалко, и от этой истории на душе у Септимуса остался неприятный осадок. У Терциуса, как видно, тоже. Это был унылый и мрачный вечер. Беседа за столом то и дело угасала, поскольку трое ее участников были слишком заняты, следя за своими тарелками и кубками. Каждый ел лишь те блюда, которые ел отец, и пил только из той бутыли, которую откупорил собственноручно. Когда Септимус, потянувшись за солонкой, случайно провел рукой над тарелкой Секстуса, тот немедленно потребовал себе новую. Садясь за стол, Септимус был близок к отчаянию, но хорошая порция баранины с овощами заставила его взглянуть на происходящее более оптимистично: да, пусть ему не удалось застать семью врасплох, и из шести братьев в наличии оказалось только два, и пусть времени у него было только сегодняшние вечер и ночь - но разве это повод опускать руки? Нужно работать с тем, что есть. Поэтому, когда ужин закончился и все поднялись из-за стола, он пригласил Квинтуса прогуляться. Принц Квинтус, которого грубые старшие братья неизобретательно называли Свинтусом, был невысоким и крепко сложенным молодым человеком с мягкими темными кудрями и небольшой бородкой. Голубые глаза его смотрели на мир терпеливо и кротко. По натуре он был спокоен и нетороплив, не любил активного времяпрепровождения и, в отличие от братьев, почти не покидал стен замка. В семье бытовало негласное мнение, что он слабохарактерный дурак. Но Септимус выбрал его мишенью вовсе не из этих соображений. Просто вышло так, что Секстус сорвался с места и исчез в дверях, едва лишь отец отложил вилку и поднялся из-за стола, в то время как Квинтус замешкался, подчищая тарелку куском хлеба. И это решило его судьбу. Вначале он отказывался: уже темнеет, да и кто же гуляет после такой сытной трапезы? Септимус настаивал, живописуя, как он по всем соскучился и как хочет узнать, как тут все без него жили, и особенно напирал на то, что у них не будет иной возможности поговорить, ибо завтра с утра он уедет. В конце концов, почувствовав, видимо, что ведет себя не слишком вежливо, Квинтус согласился. Когда братья, беседуя, вышли за ворота, солнце уже село, но западный край неба еще алел. Черные вершины гор торчали на багряном фоне словно ощеренные клыки. Подножие холма лежало в тенях, там уже сгустилась ночь, и огни города сияли ярко и маняще. Где-то там Терциус, одетый простолюдином, наслаждался жизнью и радовался, как ловко ему удалось избежать встречи с младшим братом. Ничего, он еще свое получит. Рано или поздно. - Скоро ни зги будет не видать, - озабоченно сообщил Квинтус, плотнее запахивая плащ. - Мы вернемся прежде, чем совсем стемнеет, - пообещал Септимус. - Так кто, ты говоришь, приезжал к нам на праздник урожая? Квинтус продолжил перечислять имена графов и баронов, удостоившихся чести быть приглашенными в королевский замок, и принцы зашагали вниз по склону. Спустя некоторое время Септимус свернул с дороги на тропу, убегавшую влево. Квинтус вынужден был последовать за братом. Тропа опоясывала холм, постепенно забирая кверху. В последнее время ею пользовались нечасто, и она была уже не такой широкой и ровной, как во времена Септимусова детства, но все же кто-то позаботился о том, чтобы она не исчезла совсем. Идти было легко. Покончив с праздником урожая, Квинтус перешел к королевской охоте, на которую его величество с сыновьями традиционно выезжали в первых числах октября. В этот раз особенно отличился Праймус - ему удалось с одного удара завалить матерого вепря. Секундус, добавил Квинтус с тихим удовлетворением в голосе, просто зубами скрежетал от злости: он сам хотел нанести удар, но конь под ним прянул в сторону, испугавшись кабаньих клыков, и выбросил принца из седла. Септимус слушал эти речи с горечью. "Охота, - думал он. - Это же столько возможностей! О чем вы вообще думаете, кретины? Я что, должен один за всех пахать?!" Исчерпав тему охоты, Квинтус сделал паузу, переводя дух. Септимус сунул руку за пазуху, извлек из-под плаща плоскую фляжку и протянул брату. Тот, казалось, готов был принять ее, но в последнее мгновение отдернул руку, словно обжегшись. - Спасибо, брат, - промолвил он, - но я, кажется, и так выпил лишнего за ужином. Септимус пожал плечами и убрал фляжку обратно. Не то чтобы он очень на нее рассчитывал... Сухая осенняя трава шелестела у них под ногами. В небе проступали первые звезды. - Ну а ты, - сказал Квинтус, стремясь нарушить несколько неловкое молчание, воцарившееся между ними, - расскажи, как ты воевал с великанами! Это правда, что ты снес их королю голову одним ударом? - Двумя, - ответил Септимус. Как всякий человек, чьи представления о войне носят чисто теоретический характер, Квинтус испытывал живейший интерес к историям о сражениях, подвигах и героизме. У Септимуса после первой в его жизни военной кампании подобный интерес исчез начисто, но чувства брата он понимал. Потому, начав рассказ о битве при Волчьем Камне, он тщательно отфильтровывал фразы типа: «и одним ударом палицы он размозжил голову старому Диббсу, который, если ты помнишь, когда-то учил нас махать мечом и скакать на пони» - чтобы на выходе получался именно тот продукт, которого Квинтус ждал. Западный край неба вылинял до бледно-желтого, восточный край был черен. Снизу, от леса, донесся крик совы, вылетевший на охоту. Сочтя, что после неудачи с отравленным вином прошло уже достаточно времени, Септимус прервал рассказ, достал из кармана плаща яблоко и спросил: - Хочешь напополам? Несколько мгновений Квинтус смотрел на него задумчиво, словно прислушиваясь к себе, после чего ответил: - Нет, спасибо, что-то не хочется. Септимус мрачно захрустел яблоком - не потому, что ему хотелось есть, а чтобы Квинтус почувствовал себя дураком и параноиком. Яблоко было абсолютно безопасно, в отличие от кинжала, которым Септимус собирался его разрезать и у которого лезвие с одной стороны было смазано ядом. М-да. На яблоко он немного надеялся. - Так вот, - продолжил он, прожевав, - на перевале нас поджидала засада... Слева смутно темнела громада замка, справа уходил вниз склон. Тропа вела их все выше, и в тот момент, когда Септимус в своем повествовании добрался до самого напряженного места, взорам братьев открылась ровная площадка, вымощенная камнем. Они вышли к Старой пристани. Холм в этом месте обрывался вниз тысячефутовой пропастью. Прежде здесь в самом деле была устроена пристань для летающих кораблей, но лет десять назад во время сильной даже по меркам Штормхолда грозы молния ударила прямо в край обрыва и смахнула пристань с лица земли, оставив от нее лишь маленький мощеный пятачок. Новую пристань решили строить в другом месте, а сюда члены королевской семьи изредка забредали, совершая моцион. Стремясь облагородить территорию, некто поставил на площадке пару скамеек, а обрыв обнес заборчиком высотой чуть ниже пояса. Такие заборчики, подумал Септимус, словно самой судьбой созданы, чтобы перекидывать через них людей, дернув их за ноги. Держа брата в поле зрения - на случай, если у того заборчик вызвал схожие мысли - он приблизился к обрыву и швырнул яблочный огрызок в пропасть. Вгляделся в темноту внизу... - Смотри! - воскликнул он азартно. - Я вижу там какой-то свет! Как будто факел... Но Квинтус снова не оправдал его ожиданий. Вместо того, чтобы в приступе любопытства ринуться к краю и перегнуться через заборчик, он, остановившись футах в пятнадцати от обрыва, ответил: - Лучше посмотри сам, что там, брат. Мне как-то не по себе становится от высоты... Септимус не сомневался, что сможет скинуть Квинтуса в пропасть. Но в том, что он сможет предварительно Квинтуса к пропасти подтащить, у него уверенности не было. Кроме того, Квинтус вряд ли бы воспринял это безропотно, и его крики могли услышать в замке, а лишние свидетели Септимусу были совершенно не нужны. Помедлив мгновение, он решительно повернулся к брату спиной и склонился над пропастью, на всякий случай обеими руками вцепившись в ограду. Даже Квинтус, подумал он, не упустит такого шанса. Я услышу, что он подходит, по звукам шагов или дыхания, и тогда... Так он стоял довольно долго, глядя вперед и прислушиваясь к тому, что делалось за спиной. Ночной холод постепенно заползал ему под плащ. Далеко внизу журчала по камням горная речка, и это был единственный звук, который ловило его ухо. - Ну как, брат? - спросил наконец Квинтус - по-прежнему издалека. - Видишь ты что-нибудь? - Нет, - ответил Септимус, не сумев скрыть в голосе отчаяния. - Наверное, показалось. - Тогда, - предложил Квинтус, - может быть, пойдем домой? Уже холодает... Несколько мгновений Септимус сквозь сгустившиеся сумерки вглядывался в лицо брата, ища там следы насмешки. Но ответный взгляд Квинтуса был прям и кроток, как всегда. - Иди, я догоню, - сказал Септимус и присел на корточки, чтобы поправить шпору. Брат его кивнул и зашагал по тропе. Распрямляясь, Септимус подобрал с земли увесистый булыжник. Темные волосы брата были плохо видны в сумерках, но зато белый отложной воротник сиял, позволяя отлично прицелиться. Септимус занес руку для броска... Внезапно его пронзило дурное предчувствие. Некое неумолимое высшее знание снизошло на него и сжало сердце: в решающий момент Квинтус нагнется, или споткнется и упадет, или еще как-нибудь избегнет удара. А даже если камень вдруг попадет в цель - в свете последних событий Септимус подозревал, что это не вызовет у брата ничего, кроме вполне закономерного удивления. Он с сожалением уронил булыжник и догнал брата. - Так ты остановился, - молвил тот, возобновляя прерванный разговор - на том, что вас было четверо против семерых... "Ничего, - сказал себе Септимус, на автомате продолжая это волнующее повествование, - я провожу его до его спальни, зайду туда вместе с ним, а дальше задушу подушкой или размозжу башку кочергой." К тому времени, как братья вернулись в замок, он полностью исчерпал свой военный опыт и начал заимствовать героические деяния у предков. Брат его, похоже, не чувствовал подвоха. Но у дверей спальни Септимуса подстерегла новая трудность: Квинтус утвердился на пороге подобно воину, вставшему на защиту последнего рубежа, и, как его брат ни напирал и ни переминался с ноги на ногу, не сдавал своих позиций ни на дюйм. - Было очень приятно поговорить, брат, - сказал он, когда Септимус, поняв, что все его усилия тщетны, мрачно и несколько скомкано закончил свой рассказ словами: "И, в общем, после этого наши опять победили." - Как жаль, что тебе завтра уезжать. Ну что ж, уже поздно, а тебе рано вставать... Почувствовав, что жертва ускользает, Септимус пустил в ход последнее из имевшихся у него средств. - Ба! - вскричал он и хлопнул себя по лбу. - Совсем забыл: я ведь привез тебе с юга подарок! С этими словами он вытащил из внутреннего кармана перстень с крупным топазом в красивой и изящной оправе и протянул Квинтусу: - Военный трофей. Возьми, брат. На самом деле перстень достался ему от гнома-ювелира и стоил больших денег, заплаченных не за топаз и не за оправу, а за тонкую отравленную иглу, которая выскакивала с внутренней стороны и вонзалась в палец тому, кто пытался кольцо надеть. Септимус не планировал тратить такую ценную и полезную вещь на Квинтуса, но другого выхода, похоже, не было. Квинтус повертел перстень в пальцах. - Спасибо, брат, - ответил он, - только, знаешь, боюсь, он мне будет маловат. Увы, глядя на лапищи брата, Септимус не мог не признать его правоты. - Но это ничего, - продолжал Квинтус, - я знаю одну... эхм... одного человека, которому этот перстень как раз подойдет. Спасибо, брат! Спокойной ночи! - Спокойной ночи, - мертвым голосом ответил Септимус. Дверь закрылась у него перед носом. Он сдержался и не лягнул ее, хотя желание было велико. С той стороны лязгнул задвигаемый засов. Конечно, ножовка по металлу справилась бы с засовом минуты за три, подумал Септимус. Но вряд ли Квинтус будет терпеливо ждать, пока я закончу пилить. Ни на что особо не надеясь, он прошелся до комнаты Секстуса и постучал - ответом ему был громкий и несколько демонстративный храп. Вздохнув, Септимус побрел в собственные покои. Прежде чем уснуть, он долго лежал на спине, глядел в потолок и вспоминал, как вот так же лежал и глядел накануне своего шестнадцатилетия. Почему-то ему казалось тогда, что все будет легко. Все выглядело так легко в биографиях прежних королей... На ночь он не стал запирать дверь, лишь подпер ее ночным горшком так, чтобы любой, кто захочет нанести ему поздний визит, возвестил о своем появлении громким лязгом. Но никто так и не пришел. Он проснулся за час до рассвета. Умылся, оделся, спустился на кухню, где уже начинался день. Перекусил. Затем вновь поднялся в жилые помещения. Путь его лежал к спальне Квинтуса. На равных промежутках друг от друга стены коридора подпирали рыцарские доспехи, сжимающие в железных пальцах разнообразное оружие. У одного из них Септимус реквизировал тяжелый боевой топор. Когда он приблизился к двери, в дальнем конце коридора показался слуга. - Прошу прощения, ваше высочество... - начал он. - Тс! - сказал Септимус и прижал палец к губам. Затем постучал в дверь. Некоторое время с той стороны было тихо, затем заскрипела кровать, и Квинтус сиплым со сна голосом спросил: - Что такое? - Это Септимус, - ответил Септимус, поднимая руку с топором. - Я уезжаю. - А, - засов лязгнул, дверь приоткрылась. Квинтус, сонно моргая, почесывал грудь под ночной рубашкой. - Счастливого пути, брат! - Прощай, брат! - ответил Септимус, опуская топор. Затем переступил через рухнувшее к его ногам тело и прошел в комнату. Произошедшее настолько ошеломило Квинтуса, что на короткое время он утратил дар речи. - Ты... - выдавил он, не в силах осознать и поверить. - Ты... Ты все-таки меня убил, сволочь! Септимус, глухой к его крикам, сдернул со спинки стула сюртук, расшитый римскими пятерками, и принялся обшаривать карманы. - Стервятник! - негодовал Квинтус, безуспешно пытаясь отвесить брату затрещину. Увы, руки его сделались бесплотны, как туман. - Падальщик! Руки прочь от моих вещей! С торжествующим "Ага!" Септимус отыскал свой перстень и убрал его во внутренний карман. Затем повернулся к двери, где с лицом, белым как мел, над телом его брата дрожал и трясся слуга. - Ну? - спросил младший принц Штормхолда, седьмой сын короля и отныне шестой в очереди наследников. - Ваше в-высочество, - промямлил слуга, - все г-готово к вашему отъезду. Ждут только в-вас... Он отшатнулся и ударился спиной о стену, когда Септимус шагнул к дверям. - Передай его величеству, - приказал принц, аккуратно переступая через тело брата, - мои самые наилучшие пожелания. Скажи, что я не осмелился его будить и потому уехал, не попрощавшись. И еще скажи, что я вернусь так скоро, как смогу. - От всей души надеюсь, что скоро ты ко мне присоединишься, скотина! - пожелал Квинтус ему вслед. Но Септимус его не услышал.