Enternal sick

Я не знаю как это произошло- просто в один момент я перестал чувствовать. Ощущать. Солнце больше не жгло кожу своими косыми лучами, укусы комаров не вздувались красными волдырями, шершавая поверхность наждачной бумаги в ящичке для инструментов казалась абсолютно гладкой. Когда я слышал смех детей, играющих перед соседней пекарней- это ужасало меня. Я искренне не понимал как они издают этот скрипящий квакающий звук своими ртами. У них какие-то другие органы, отличные от моих? Может они не люди? Я часами стоял перед зеркалом и разглядывал своё лицо в зеркале, заостряя внимание на каждом миллиметре кожи. Нет. Ни одного прыща, ни одной неровности или различий в цвете кожи. Идеальная восковая маска. Иногда я думал, что было бы не плохо, если бы таксидермист, живущий на соседней улице, пришёл ко мне домой и выпотрошил все внутренности, соскрёб подкожный жир, а затем поместил моё чучело у себя над камином, рядом с головой однорогого оленя. Часами я сидел в своей комнате, пытаясь научиться ощущению боли заново. Я ломал кости отцовским молотком, выдёргивал ногти клещами, втыкал тонкие вязальные спицы в глаза, прокалывал толстыми иглами щёки, а затем резко дёргал, чувствуя железный привкус крови и языком проходился по свисающим кускам рваного мяса. Я проделывал над своим телом столько экспериментов, издевательств и пыток, сколько не испытывали евреи в концлагерях во время войны. Немцы считали их мусором этого мира, монстрами, которые способны на любое коварство и подлость, нелюдями. Я не был евреем, но определённо являлся монстром. Самое страшное происходило не во время моих попыток что-то почувствовать, а после. Пролитая кровь с отвратительным звуком, похожим на тот, когда пиявку отнимают от кожи, маленькими капельками вздымалась в воздух и, превращаясь в тонкие иглы, со свистом влетала в только что образованные раны. Кожа пузырилась, словно на неё выплеснули серной кислоты, затем стягиваясь, распространяя ужасный запах горелой резины. Кости хрустя, становились на место, а я после этого ещё сильнее ощущал пустоту, которая заменила в моём сердце все эмоции. Я не всегда был таким. Но когда я был другим- не помню. В возрасте шести лет соседская девочка с длинной косой предложила мне поиграть в мяч во дворе. До девяти вечера мы бегали за красным резиновым шаром, а затем услышали лязг колёс и чей-то крик. Девочка предложила сбегать посмотреть что же там случилось и я согласился. Прямо перед нашим домом растекалась огромная вишнёвая лужа крови, больше похожая на разлитый кисель тёти Синтии. Почтовый ящик покосился от удара капотом редкостного для тех времён «Форда», а вокруг было полно чёрного дыма, столбом валившего из- под погнутой железной крышки. Было очень сложно что-то разглядеть, но девочка с косой бросилась под колёса автомобиля и позвала меня. Я присел на корточки и заметил, что её глаза красные, а на щеках разводы из-за слёз, которые и сейчас заливали её лицо, подобно грязным ручьям. -Лэй,- это моё имя,- разве это не твоя сестра? Я пригляделся. Что-то конкретное было разобрать сложно- чёрный дым всё ещё застилал всё вокруг, а у человека, лежащего на полу был раздроблен череп, а по лицу проехались колесом, так что разглядеть черты лица в этом месиве мяса, крови и торчащих хрящей было не возможно. Что-то серое, похожее на рисовую кашу медленно вытекало из проломленной головы. Я скользнул взглядом вниз- руки неестественно согнуты в нескольких местах, а... Вот! Зацепка. Синие лаковое ботиночки, за которыми отец простоял весь день в очереди в магазине. Сверкающие, даже под слоем грязи и пыли- гордость Лизетт. -Да.- сказал я, вставая с колен и отряхивая их.-Это она. Девочка зарыдала пуще прежнего и вцепилась мне в штаны, уткнувшись в них лицом. Я не понимал почему она плачет-это даже не её сестра. Всё, чего я хотел, это выбраться побыстрее из этого удушающего черного облака и вдохнуть свежего воздуха, а потом придти домой и выпить стаканчик знаменитого вишнёвого киселя от тёти Синтии. Но девочка всё продолжала рыдать, мёртвой хваткой хватая мои штаны и вытирая о них слёзы. Я схватил её за руку и буквально выбросил на лужайку, затем сам выбираясь из этого смрада. Девочка смотрела на меня большими ошарашенными глазами, но слёзы всё равно скатывались мелкими капельками по её лицу. -Почему ты такой...Будто ничего не случилось?- хриплым голосом спросила она. Я задумался. -А что случилось? -Твоя сестра...Она там...Мёртвая...-девочка снова начала захлёбываться в слезах. -Наверное, мёртвая, ты права. -И что? Ты...Ты ничего не чувствуешь?! Я опять задумался, что же я чувствовал? Знаете, такое чувство, будто ты слушаешь любимую мелодию, исполняемую на фортепиано, а за окном идёт весенний дождь. Через час придёт гувернантка, чтобы заняться французским, а на столе хлеб с маслом. Вот такое чувство- ничего. Я никогда ничего не чувствую, только чуть лучше или чуть хуже. Сейчас не был случай « чуть хуже». -Она умерла. Вот что я чувствую. Её сбила машина. Теперь у меня нет сестры. В этот момент я ясно и отчётливо заметил как в глазах этой маленькой девочки зарождается ужас. Не просто страх, а ужас. Она испугалась меня. Я зачем-то попытался ей улыбнуться. С того дня прошло уже девяносто шесть лет. Минула война, дом той девочки разлетелся на мелкие кусочки, когда бомбили наш город. Жаль, ведь перед этим она забеременела от плотника. Но в ночь бомбёжки умерли многие, эти железные ржавые птицы не пощадили никого. Со свистом бомбы врезались в черепичные крыши, изящные веранды, мощёные дорожки. Тогда я впервые почувствовал что-то близкое к восхищению. Кругом был огонь- где-то пылающий огромными букетами, а где-то разгорающийся маленькими цветочками. Крики со всех сторон- крики отчаянья, боли, крики о помощи. Никто бы никому не помог. На тот момент мне было девятнадцать лет и я тоже должен был пойти служить со дня на день, но война опередила меня, ворвавшись в мою жизнь быстрее, чем я в её. Люди горели. Кто-то бежал, объятый огнём прямо по улице, ища успокоения, а потом падал замертво где-то у обочины, догорая как деревяшка в камине. Маленькие дети, отбившиеся от родителей, погибали под внезапно обвалившимися каркасами домов, их затаптывали в толпе или от страха они не могли двигаться и в их наполненных паникой глазах отражалась очередная летящая по чёрному небу бомба. В тот день я потерял отца и мать. Немецкие солдаты, занимавшиеся зачисткой, нашли их с утра в обломках того, что мы называли нашим домом, дрожащих и истощённых страшной ночью. Они умерли мгновенно, две пули из из офицерских винтовок, выпущенных прямо в лоб- и вот уже их тела присоединились к куче других, наваленных посреди улицы, которых чуть позже сожгут, снова окрасив это место яркими языками пламени. В тот день я тоже умер. Умирать было немного страшно- это яркая для меня эмоция появляется каждый раз перед смертью, поэтому я так её ищу, хоть она и всегда ускользает сквозь пальцы. Бомба оторвала мне ноги, а на голову упала железная балка. Первые несколько минут я просто лежал, физически ощущая как кровь заливает всё то, что осталось от лица, проникая даже в мой разум. Это были очень странные мгновения, наполненные приглушенными криками, взрывами и где-то рядом раздавался постоянный топот чьих-то ног. Все эти звуки с каждой секундой становились всё тише, пока совсем не стихли, оставив после себя звенящую тишину. Сколько это продлилось я точно не помню. Минуту? Час? Два? Но я лежал в темноте, пытаясь уловить хотя бы отголосок звука, но чёрная всепоглощающая тишина не выпускала меня из своего капкана. Вдруг я почувствовал чьи-то руки у себя на лице. Раньше, когда я прикасался к кому-то, то всегда чувствовал не тепло чьего-то тела и пульсацию крови в венах, а морозный холод, будто все люди в моей жизни были ходячими трупами. Руки же этого существа были тёплыми. И тут я понял, что такой и должна быть смерть- тёплой и успокаивающей. Руки приподняли моё лицо и лба коснулись такие же тёплые губы, словно ко мнеприложили нагретый на солнце камушек. Тогда я открыл глаза. Передо мной было лицо, полностью затянутое кожей, словно бумажный свёрток. Выделялись только губы и чёрные глаза, похожие на каминный уголь. Существо что-то прошептало мне на ухо и растворилось в темноте, оставив после себя лишь теплоту прикосновений и вновь стучащее сердце в груди. Когда я очнулся, то как раз увидел как расстреливают выживших, включая и моих родителей. Их смерть пролетела перед моими глазами как реклама на теперешнем телевидении- ярко и красочно, но не оставив никакого следа. Я понаблюдал ещё несколько смертей, а за тем решил действовать. Грузовик с приехавшими в город немцами остановился рядом со въездом в город, так что найти их не составило труда. Подойдя ближе, я начал вглядываться в лица тех, кто стоял возле него. Во время геноцида было очень сложно найти военного не со светлыми волосами и не арийской внешности, так что просто так затеряться среди военных не удалось бы. Я подождал ещё несколько минут, пока рослый немец не отошёл от грузовика к маленькому озерцу, набрать воды в флягу. Подкравшись сзади, я ударил камнем его по затылку, кажется проломив череп. Моя первая смерть и моё первое убийство. И всё в один день. Быстро стянув с него форму, я переоделся в кустах рододендрона, посильнее затянув пояс- солдат был крупнее меня. Немецкий язык был одним из обязательных к изучению в нашей семье, поэтому я знал его довольно хорошо, ровно как и французский. В те времена детям давали лучшее образование. Я вышел на тропинку и двинулся в сторону грузовика, возле которого стояли немцы, разговаривающие о чём-то и курящие самокрутки. - Heil Hitler!- вскинул я руку для приветствия. Солдаты мигом собрались, услышав чей-то голос и автоматически тоже отсолютовали приветсвие, вытянувшись по струнке. Но заметив, что я не старше по званию, тут же расслабились. Один из них, самый высокий и кривоносый, подошёл ко мне, пристально вглядываясь в лицо. -Japanisch?- прорычал он, сплёвывая табак. -Ja, der Herr! Meine Abteilung ist vor zwei Wochen umgekommen!* Кривоносый ещё пару секунд посмотрел на меня, словно оценивая и вертя в руке как монету, затем махнул в сторону грузовика. Дважды меня звать не пришлось. Ну да, можно сказать я прошёл войну. На чьей стороне- не столь важно. Но я был на и на стороне плохих, и на стороне хороших, и на стороне хороших, которые притворяются плохими. Мне нужно было уметь вовремя исчезать и вовремя появляться. Число людей, которое умерло от моих рук будет больше, чем число песчинок на пляже Флорриды, куда мы ездили с семьёй. Когда всё это закончилось я был уже далеко от родного Уэльса, а в последствии возвращался туда ещё всего лишь два раза, последний в 1977. Да к тому же от моего родного квартала не осталось ничего ещё после той бомбёжки – его почти по кирпичику перестраивали заново. Недвижимость не вернуть, вещи не забрать. Когда я понял, что не старею? Я думаю ещё в тот миг, когда первый раз умер, нежась на руках у смерти. Это было так же понятно как то, что мы никогда не сможем ходить по небу и смотреть на землю. Когда человек не меняется в лице на протяжении десятков лет, то это несомненно начнёт вызывать подозрения. Поэтому я побывал практически во всех уголках мира, начиная от Аляски и заканчивая Австралией. Но больше всего времени я прожил в Китае, на родине моей матери, пока в 1989 году не начались демократические волнения, а это было последним, в чём я хотел учавствовать. Поэтому в том же году я перебрался в Южнокорейский Пусан. А теперь, стоя с кожанной потёртой сумкой на плече посреди огромной квартиры, я наблюдал за Сеульским рассветтом. В дверь постучали. Я скинул сумку с плеча и та с тихим стуком ударилась о паркет, образовав над собой облако пыли. Надовив на белую поверхность новой двери, я лёгким движением отклыл её, чуть не задев стоящего за ней человека, который в следущую секунду упал на меня, навалившись всем телом и прижав к полу. В то же мгновение меня перенесло назад в 43 год, на обгоревшую улицу Уэльса, где я умирал впервые. Я чувствовал тепло этого человека. *-Да,сэр!Мой отряд погиб две недели назад!