Run from the eyes of the devil

- Я хотел поговорить. - он сглатывает. Испуганно, но что б он это когда-нибудь признал! - С вашего позволения, Мастер. Старскрим вздрагивает всем телом, когда его ощутимо прижимают к холодному полу голой спиной. Он хотел бы не видеть, хотел бы не смотреть, хотел бы оторвать взгляд, или вовсе не открывать своих глаз никогда. Чтобы этот день никогда не начался. Чтобы множество дней никогда не начались. Но куда уж там. У Мегатрона взгляд совершенно дьявольский, он такой всегда, когда тот одержим какой-то идеей. Когда этой идеей бывает что-то, что не Старскрим, того сжирает до костей уязвленное самолюбие. Когда этой идеей становится он сам, вдруг и очень хочется, чтобы у Мегатрона появилась, пожалуй, еще какая-нибудь идея, или, на крайний случай, неотложное дело. Быстро. Срочно. Стремительно. Поскольку означала такая фиксация на нем только одно. - Посмотри, - шипит Мастер ему на ухо, еще сильнее вжимая в пол. Становится сложно дышать, ребра сминают неистово барабанящее сердце. Сердцу становится больно. И если бы только из-за ребер. О, если бы. - ты только посмотри на себя. Я бы рад, хочется ему сказать, Мастер, я бы рад, но потолок у вас не зеркальный, а после вас я не захочу смотреть в зеркало еще чертову кучу времени. Он бы и сказал, конечно, со всем свойственным ему сарказмом и, может быть, даже нашел бы в себе силы лукаво-заискивающе улыбнуться. Если бы мог дышать нормально, например. - Во что ты превращаешься. - а во что, собственно? Во что, очень хочется спросить Старскриму, и в горле аж начинает зудеть. Во что, хочется заорать ему, во что, твою мать, действительно, скажи мне, а. Скажи мне, хоть раз сам произнеси это вслух, вместо того чтобы душить меня, вместо того чтобы мучить меня, вместо того чтобы ждать, что я сломаюсь первым, и пускай я сам виноват. Во что, мой Мастер? Остается только смотреть на него, не отводя взгляд, до слезливой рези в глазах, упрямо и с глупым, самоубийственным вызовом. Он бросал такой не раз, но этот, кажется, действительно последний. Старскрим ждет, когда ему позволят нормально вдохнуть, чтобы ответить. Ждет долго, и отнюдь не от большого запаса терпения. Ждет, когда острые зубы впиваются в кожу на ключице, оставляя медленно наливающиеся красным отметины, ждет, когда его губы сминают безжалостным, невыразимым в своей жестокости поцелуем; это не больно, но от него Старскрим, кажется, теряет последний воздух, от него, кажется, темнеет в глазах и мутнеет сознание, от него из горла вырывается придушенный стон. Он ждет, потому что у него, в общем-то, нет выбора. А самое страшное, что это действительно было его виной. Кто же мог знать, а. Кто же должен был знать, а. - Ты добился своего, наконец-то. - Мегатрон отпускает его, отодвигаясь. Ненадолго. После такой мучительной, на грани с потерей сознания, прелюдии, дальнейшее удивительно. Неожиданно. Удивительны мягко разворачивающие его руки, удивительны осторожные в своей уверенности касания, удивительно внезапное, размеренное спокойствие движений. И Старскрим уже совершенно ничего не хочет отвечать, потому что в его голове нет мыслей, его тело - одно сплошное удовольствие, в которое так сладко падать, падать, без оглядки, как в последний раз, как в бездну. Ты знаешь, что из нее еще никому не удавалось выбраться. Ты видел, как пропадают другие, много, очень много раз. Ты уверен, что именно ты сможешь. И поэтому не останавливаешься. А еще ты слышишь, как он шумно выдыхает тебе в плечо, мой дорогой Старскрим, и даже каким-то осколком сознания улавливаешь его сдержанный стон удовольствия. Может быть, поэтому ты не можешь остановиться. У Старскрима наконец есть воздух, чтобы говорить, он наконец в подобающем для этого положении, и наконец между ними достаточное расстояние, чтобы в случае чего можно было бы удрать. Словом, прекрасный момент. Все возможности, все вероятности. Прекрасный шанс проебать их всех разом. - Что ты хотел? - Мегатрон поднимает на него порядком утомленный взгляд. Он, конечно, может еще выслушать, несмотря на свою к этому нерасположенность, выслушать по инерции, потому что он еще не успел закрыться, еще не успел вновь возвести эту ледяную стену отчуждения и насмешки, унижений и издевательств, вечного недовольства и порицания. И в какое-то из мгновений Старскрим будто уже решается, даже оборачивается, приоткрывает рот... - Я... - начинает он. Внутри все сжимается, как перед ударом. Внутри простреливает острой болью неизбежности, непереносимой невозможности. Кажется, это зовется "отчаяние". - Нет. Пожалуй, не я. Извините, Мастер. - он улыбается, отворачиваясь, и уже закрывая за собой дверь, заканчивает: - Я ничего не хотел.