Как можно...

Как можно его не любить и не ждать назад, как можно забыть его губы, улыбку, взгляд, когда без него всё вокруг превратилось в Ад, а в пальцах его превращается звукоряд в чудесную песню, способную колдовать, способную взять и измять, покорёжить грудь - связать тебя больно и сладко, объять, сковать, не дать тебе вырваться, сдаться или заснуть. Когда его пальцы доводят пиано до шумящего форте в ушах или же в душе, и с ним не сравнится /совсем никогда/ никто, душа его - красок палитра на витраже, такая же яркая, странная, как полёт; орёл в его теле и бился, и клекотал, и звал тебя выше и в небо, вперёд, вперёд. И ты ему сердце навеки своё отдал. Последний рывок, поцелуй на прощанье, вздох - когда они вас, опьянённых весной, нашли. Ты ждал его. Сверху смотрел, улыбаясь, Бог, как годы, тебя изменяя, бесстыдно шли, всё дальше и дальше снося его запах, звук, его обещанья и прочую... ерунду? Но ты ещё слышишь и любишь клавирный зов, жилетку на память и это "вернусь, найду". Хранишь его письма и взгляды, и учишь их буквально, без шуток, так верно и наизусть. Уже и не помня себя и стихов своих, ты глушишь немую тоску и пустую грусть, когда ясно помнишь краски его хризантем и запах порезанной бритвой его руки. Вот он, разрушитель запретов, умов, систем, под сводом Собора Святого /для них/ Луки. Твой Роберт прекрасен /таких больше в мире нет/, глаза его в темпе адажио, ре-бемоль - рука его тянет, решась, к виску пистолет. Вонзается в тело и снова, и снова боль, которую чувствовал он, прекращая жить. Которую ты, Руфус, помнишь и не простишь. Как можно, послушай, не ждать его, не любить? Как можно не жить для него одного, молчишь? Ответом лишь "ах" да тишь.