КАК-ТО В ТЕМНЫЕ ВЕКА Книга 1 СМЕХ БАНЬШИ
Кто-то строит Стоунхендж, Кто-то Стену Адриана, Кто штурмует Эверест, А кому милей саванна. И кому милее быль, А кому-то - вовсе небыль. Всё на свете - прах да пыль: Слой земли, растущей в небо.
I. Скелеты в шкафу
– Может быть, это действительно лучший выход, – произнес я мрачно. – Лучший – не то определение, – поправил отец без тени привычной иронии. – Но вполне возможно, что теперь единственный. Сквозь потрескивания маленького, до смешного древнего, и потому практически не поддающегося прослушиванию современными методами, приемника, назойливым фоном пробивалась тревога. Да что там говорить, мы и до сегодняшнего дня были всерьез взвинчены тем, как в последнее время развивались события. Я как раз возвращался с Марса после освидетельствования мертвого тела, найденного в обледеневшей шахте. Это действительно был Линн. И впечатление у меня осталось на редкость тягостное и тоскливое, несмотря на то, что в разных диких временах и не на такое насмотришься. Но дело ведь в том, что это было наше время, а не какое-нибудь еще. Здание морга, утопающее средь пышной буйно цветущей зелени, выглядело торжественно и светло, как дворец бракосочетаний. Марс – планета, пораженная культом идиллии, изящества и света, с несколько мещанским буколическим вкусом. Неудивительно, что именно здесь расположены многие из пользующихся самой высокой во всей Солнечной Лиге репутацией клиник. В просторном фойе, куда я вошел из сада, меня встретил Пил Лизи, молодой врач-психиатр, свидетель, присланный от лечебницы, не сумевшей уберечь Линна от себя самого. Что ж, и мы когда-то не справились. Вид у Пила был ужасно расстроенный. Я чуть повеселел при виде знакомого лица. Пила я знал еще со школьных лет. Он был на пару лет старше, но мы почти дружили, некоторые курсы шли у нас одновременно, несмотря на уровни – из-за разницы специализаций. К тому же, по его собственному признанию, я представлял для него некий профессиональный интерес. Меня это забавляло, но я не имел ничего против. – Привет, Пил. – Привет, Эрвин. Вот, решил тебя дождаться, – сообщил он немного смущенно. – Да? Очень мило с твоей стороны. Как поживаешь? – Любопытно было бы узнать твое мнение по этому поводу, – проговорил Пил, вряд ли имея в виду, как он поживает. – Пошли, пока они вообще не передумали. – Как-то растерянно поглядывая по сторонам, он подхватил меня под руку и потянул за собой. Я изумился. – Пока не передумали? О чем это ты? Пил печально вздохнул. – Нам тут явно не рады. Не знаю, в чем загвоздка... С вашими делами вечно напускают туману. Но уж от нас-то что скрывать?! Может, ты мне объяснишь? – Если пойму, что объяснять. Ты уже видел его? – Да. Паршиво выглядит, надо признаться. А говорят «хорошо сохранился». – Он резко остановился, так что я споткнулся, налетев на него. – Вы – историки, постоянно свихиваетесь, – проворчал он почти со злостью. – Постарался бы ты, приятель, до такого не докатиться. – Он кинул искоса смущенный взгляд. – Ты все поймешь, когда увидишь. Лучше бы бросил ты это занятие, пока не поздно. У меня вырвался недоуменный смешок. – Пил! Ты же знаешь. У нас говорят: если начал, значит – уже поздно. – А знаешь, чем кончают самодовольные придурки? – огрызнулся он холодно, как сама оскорбленная добропорядочность, не одобряющая никаких сомнений в прочности и неизменности отнюдь не являющегося таким мироздания. – Я просто беспокоюсь. В коридоре у дверей стояли два здоровенных охранника. Я слегка приподнял бровь. Марсианской идиллией, привычно изо всех сил оспаривающей происхождение имени планеты, тут что-то не пахло. Ребят можно было принять за добротные дубовые шкафы, если бы при нашем приближении они не проявили признаков жизни, набычившись как персонификации Фобоса и Деймоса (ассоциация комическая, но неизбежная), и потребовав пропуска. С этим проблем не оказалось. Мы уже прошли мимо, когда сбоку я услышал шипение закипающего чайника. Я взглянул на Пила. Тот скорчил гримасу отвращения и волосы у него на голове, похоже, стояли дыбом. – Что с тобой? – Вот мерзавец, – придушенно пробормотал возмущенный психиатр. – Ты заметил, как он к тебе повернулся? – Охранник? Не очень дружелюбно? – Не очень!.. У этого типа вообще манера разговаривать только развернув автомат в живот собеседнику. В первый раз у меня просто душа в пятки ушла. А что, если он больной какой-нибудь? Что они вообще тут делают, с таким оружием? Я недоуменно передернул плечами. – Понятия не имею. Я и внимания не обратил. Привык, знаешь ли, в прошлом к людям с оружием, в том числе, к ненормальным. Это было не совсем правдой. На самом деле я очень даже обратил внимание на особенности царящей тут атмосферы. У меня и личных причин для паранойи хватало, не только этих внешних признаков неблагополучия. Но выдавать, что это меня задевает... Да и Пила ни к чему лишний раз нервировать. Он и так счастливым не выглядел. – Он это намеренно! – Чихать я хотел, – фыркнул я пренебрежительно. – Брось. Это ты просто с непривычки. Тихо у вас тут на Марсе. Мы миновали еще двери, стеклянные, и оказались в холодной, как погреб, комнате, вызывающей озноб не только своей температурой, но и ослепительной побелкой стен, всепроникающим запахом химикалий и осознанием того, что это, как-никак, морг. Посреди комнаты на обычной «каталке» лежало тело, тщательно укрытое простыней. Поразительное дело традиции. Все выглядело так, как могло бы выглядеть полтора тысячелетия назад. Разница лишь в мелких деталях и количестве электроники в «каталке» и в дополнительно охлаждающей простыне. Рядом слонялись лаборант и весьма скучного вида субъект. В противоположную дверь тут же, чуть деловито запыхавшись, решительно вторгся еще один человек, скороговоркой представившийся патологоанатомом и одаривший нас неповторимо солнечной, поистине марсианской, приветливой улыбкой. Глаза его так и горели снисходительным дружелюбием к возможным будущим клиентам. Скучного вида субъект представился полицейским, что и так было ясно по его серой во всех отношениях форме. Длинноносый патологоанатом с тщательно зачесанными назад жидкими и чем-то склеенными волосами (как некстати мне вспомнился клей, вывариваемый из костей…), казался обаятельнейшим человеком. Он любовно откинул с лица покойника край простыни, умильно ему улыбнулся, потом радостно повернулся ко мне. – Ну, вот и он! Признаете в нем вашего коллегу? – С трудом, – выдавил я, пытаясь поддерживать его жизнерадостный тон. – Ну что вы! Он же просто чудно сохранился! – Казалось, патологоанатом поражен тем, что я не восхищаюсь вместе с ним. Я оторвал взгляд от лица трупа. – Не возражаю. После смерти, в вашем холодильнике. Но вот до – месяц назад он выглядел как-то получше. – Уж простите, тогда я с ним еще не был знаком! – безмятежно рассмеялся доктор. – Да вы не берите в голову. Смерть всех меняет. Иногда – до неузнаваемости! И вас изменит, вот увидите! – прибавил он как-то странно. «Интересно, и как же я это увижу?..» – подумал я. – Заметьте, я еще говорю о естественной смерти. О неестественной же нечего и говорить! – Так что же с ним произошло? – Несчастный случай, – твердо ответил патологоанатом, небрежно помахав тонкой кистью, украшенной парой пятен весьма экзотического химического цвета. – Судя по всему, сбежав из клиники, наш подопечный прятался какое-то время в старых заброшенных копях, просто однажды поскользнулся и... – он изобразил языком характерно хрустнувший звук. – Чудо, что его нашли! Я всегда говорил, что эти копи надо либо засыпать, либо охранять получше. – И какое время назад это случилось? Жизнерадостный патологоанатом пожал плечами и слегка хрюкнул, пропустив воздух сквозь неплотно сжатые губы. – Вот тут загвоздка! Может, месяц назад, может, год. Видите ли, процесс разложения в леднике толком не пошел, и тело не подверглось разрушению со стороны посторонних живых организмов. Но если это именно полковник в отставке Ралес Линн, а об этом говорят все доступные первичные виды экспертизы, то значит, не более чем месяц. – А может и несколько дней назад, – сказал я, не сводя с него глаз. Патологоанатом в замешательстве моргнул и будто чуть призадумался о том, чтобы подскочить на месте с воплем «Эврика!», но передумал. – Хотел бы я знать, как он провел это время – от «побега» до своей гибели. Мы можем осмотреть его поподробней?.. – Нет. Боюсь, что нет, – вежливо, но категорично возразил патологоанатом еще прежде, чем я договорил, решительно вставая между мной и мертвецом. – Мы собираемся внимательнее изучить его на предмет вирусов. Вот и вы говорите, что он выглядит как-то не так. Мы вовсе не хотели никого пока допускать, но полиция настояла на обычных формальностях. Сейчас тело покрыто защитной пленкой, нанесенной особым распылителем, но касаться его или даже просто подходить слишком близко я бы вам настойчиво не рекомендовал. – Ах, вирусы! – понимающе кивнул я, улыбнувшись с таким видом, будто это все объясняло. – Ну конечно. Вполне может быть. Я неторопливо обошел «каталку» полукругом, с почтительного расстояния и с показным интересом музейного посетителя к сомнительной абстракционистской скульптуре критически оглядывая то, что на ней лежало. Полицейский вел себя совершенно апатично и только что не зевал. Глаза патологоанатома настороженно прыгали от Пила ко мне и обратно, ловя каждое движение. Лаборант таращился на доктора, видно, в ожидании каких-то указаний. Например, схватить труп подмышку и уволочь в темный уголок. Я неопределенно фыркнул и, сунув руки в карманы, отступил на шаг. Патологоанатом тут же ослабил внимание. Что ж, один взгляд, может, больше и не понадобится. Чтобы убедиться, что мы не просто параноики и потенциальные пациенты Пила. Я резко шагнул назад к «каталке», схватил краешек простыни, заправленный под резиновую подстилку, выдернул его и приподнял, всего на мгновение. – Нет! – гневно и испуганно выкрикнул патологоанатом. – Немедленно прекратите! Лаборант, запоздав всего на полсекунды, прыгнул вперед и как бульдог вцепился в мою руку. Но я уже выпустил край простыни и дал ему спокойно упасть. Всё, что мне было нужно, я увидел. Лаборант буркнул что-то вроде сердитого: «прошу прощения» и, отпустив меня, принялся педантично заправлять простыню на место. Я снова отступил с беззаботным видом и посмотрел на патологоанатома с легким озорным смешком. – Извините. Не удержался. Вы ведёте себя так, будто от него осталась одна голова, раз так заботливо его укутали. Всё на месте – признаю. И обратите внимание – к нему самому я так и не притронулся. – Это был крайне легкомысленный поступок, – ледяным тоном без тени улыбки заметил патологоанатом. – Вы не представляете себе, как это может быть опасно. – Да, пожалуй, не представляю, – согласился я. – Но я все равно его не коснулся. Ну, кажется, теперь мне надо что-то подписать? – Да, – зашевелился внезапно оживший тип из полиции, выхватывая из подмышки папку, раскрывая и подходя вплотную. – Здесь, пожалуйста, рядом с подписью доктора Лизи. Я рассеянно кивнул и пробежал глазами по тексту: «свидетельствую, что личность покойного... не подлежит сомнению... в результате естественной смерти...» Я прервался и, подняв брови, оглядел присутствующих. – С каких это пор несчастный случай стал считаться естественной смертью? – Прочтите дальше, – буркнула серая личность. – В результате естественной смерти от несчастного случая, в скобках – падение с высоты, черепно-мозговая травма и перелом шейных позвонков. Судя по всему, смерть наступила мгновенно. Что ж, выглядит почти честно и ошибка кажется совсем маленькой, но при глобальном кодировании всё, что в скобках, и вообще за пределами первой формулировки «естественная смерть», не будет иметь никакого значения. Дело не только закрыто, но и оснований к его открытию не было никаких. На мгновение я сам заколебался – а нужно ли нам сколько-нибудь серьезное расследование инцидента, не вскроются ли неудобные подробности относительно диагноза Линна и приведших к его состоянию обстоятельств, и не послужат ли поводом для усугубления ситуации?.. Вот уж для последнего и повод не нужен, даже эта ошибка, если мы охотно в нее вцепимся, может быть обращена против нас – как если бы это мы пытались все замять и спрятать концы. – «О неестественной же нечего и говорить!» – повторил я недавние слова патологоанатома, не оглядываясь на него и не проверяя, считает ли он, что прежде проговорился, или и вовсе имел в виду некие зловещие посулы. – Но я не вижу тут подробного отчета об обстоятельствах, при которых было обнаружено тело, и не могу подтвердить описание травм, пока мне не позволят их осмотреть. – Исключено! – снова возмутился патологоанатом. – Это совершенно не в вашей компетенции! Я уже молчу о морально-этической стороне вопроса! Несчастный покойный вам не игрушка и не жук под микроскопом! – Невероятно этичное замечание! Ну что ж, значит, я никак не могу исключать варианты, что его кто-то столкнул или что это хотя бы был суицид, и подписываться под ничем не подкрепленными предположениями. Тем более вы еще не закончили исследования по вирусам, по вашим собственным словам. Патологоанатом раздраженно хрюкнул и высокомерно задрал свой длинный нос. – Суицид в его психологическом состоянии можно приравнять к несчастному случаю! Не вижу никаких оснований приписывать несча… покойному подобное намерение. Особенно, если оно противоречит его религиозным убеждениям. Это может быть оскорбительным! – И это все основания? Что это может быть оскорбительным? А с научно-криминалистической точки зрения? Полицейский смерил меня устало-свирепым взглядом. – Послушайте, капитан Гелион, – он выдавил из себя это обращение не без отвращения, да и я чуть не поморщился. Это причисление нас изначально к военному ведомству было пустой формальностью. Кому-то когда-то показалось, что для персонала секретного объекта это просто необходимо. – По-вашему, текст взят с потолка? – По-моему, сержант... Неизвестный? – я недоуменно нахмурился, прочитав эту фамилию в прозрачном кармашке у него на груди. – Это моя фамилия, – подтвердил он, и по тому, как он надулся, не то от раздражения, не то от удовольствия, я заключил, что это имя наверняка настоящее. Черт с ней, с паранойей. – Да... Не знаю, кто именно составлял этот документ, но с формальной точки зрения он ужасен и вводит в заблуждение. Я отказываюсь его подписывать, так как не имею ни малейшего желания отвечать потом за дачу ложных показаний. – Гелион! – опешил сержант. – Отказ от помощи следствию является преступлением! – А что вы, собственно, называете помощью следствию? – осведомился я. – Дачу ему ложных ориентиров? Или вы считаете, что я должен нарушать свой гражданский долг только потому, что кому-то лень исправлять безграмотную писанину и хочется побыстрее закрыть дело «какого-то сумасшедшего»? Вам, кстати, совершенно ни к чему демонстрировать некомпетентность. На вашем месте, я бы прямо сейчас составил другой документ. Вы имеете на это право. А другого свидетеля от «Януса» вам все равно не получить. Пил робко кашлянул. – Прошу вас, – сказал он кротко и ненастойчиво. – Я хотел бы изменить свои показания. – Это невозможно, – отрезал сержант, возмущенный тем, что его заставляют применять голову, а не исполнять свои обязанности автоматически. Впрочем, это еще в лучшем светлом случае. – Бог мой! – тихонько присвистнул я. – Какие факты преступной халатности вскроются! Если не фальсификации… – Гелион! – возмутился сержант до корней волос. – Что, Неизвестный? Мой тон его одновременно разъярил и заставил взять себя в руки. – Сержант Неизвестный, – напомнил он. – Я при исполнении. – Тогда – капитан Гелион, – напомнил я. – Я тут тоже, как будто, официально. Да не волнуйтесь. Ничего незаконного я вам не предлагаю. Вот это, – я указал на папку, – гораздо более незаконно. На ваше счастье, документ не имеет силы, пока не подписан двумя свидетелями, один из которых должен быть непременно представителем «Януса». Я его ещё не подписал и, будьте покойны, не подпишу. Доктор Лизи также может после опротестовать свою подпись в судебном порядке. Он не обязан знать тонкости составления протоколов. Вы ему ничего не объяснили, значит, он был введен в заблуждение по небрежности или по злому умыслу. Вам все придется начинать сначала, не говоря о том, что это скверно скажется на общественном мнении. Всё, что мы можем подтвердить, это то, что знали этого человека раньше, но мы не присутствовали при вскрытии и не знакомы с материалами расследования, чтобы утверждать, какой именно смертью он умер. Это очевидно. Согласны? Или дайте нам самим проверить все факты, или составляйте другой документ… Да даже если мы всё проверим и придем к тем же выводам, несчастный случай, смявший кому-то всмятку полголовы и переломавший половину костей, естественной смертью чудесным образом не станет! Целую минуту мы жгли друг друга взглядами. – Не подпишете, значит? – Не этот документ. – Черт бы вас побрал... – Сержант раздраженно перелистнул подшитые в папку документы и нашел свободную форму, составленную для таких простых случаев, где оставалось лишь проставить имена и прочие переменные. Я приглашающе кивнул Пилу, чтобы он первым поставил свою подпись на новом документе. Неизвестный втянул воздух сквозь зубы и глянул на меня с лютой ненавистью, но препятствовать Пилу не стал. Я подошел вслед за ним и тоже поставил подпись. Потом прижал к чувствительному квадрату подушечку большого пальца для идентификации. Прижал немного крепче, чем требовалось, придерживая папку, а левой рукой, скользнув между обложкой и вторым листом, поймал первый, с подозрительно составленным текстом, и с силой выдернул его из подшивки – с полимерной «умной» бумагой без некоторого усилия не обойтись. – Да вы что делаете, черт побери! – заорал Неизвестный в ужасе и ярости. – Считайте, что спасаю вашу карьеру, – отозвался я, отступая и разрывая листок на части прежде, чем он успел его отобрать. Не то чтобы это всерьез что-то значило, просто решил оставить сувенир на память. Судя по выражению лица, Неизвестный вовсе не был согласен с моим заявлением. Какой-то момент я был уверен, что он попытается свернуть мне шею. На самом деле, я не часто лезу на рожон, но постоянное подспудное ощущение вездесущей угрозы настраивало на агрессивный лад. Всего в нескольких шагах от меня находился труп человека, погибшего из-за того, что он был одним из нас. Это что-нибудь да значило. Я скомкал клочки бумаги и демонстративно сунул их в карман. Неизвестный сузил глаза до маленьких щелочек, по-бульдожьи выдвинул челюсть, и с усилием снова совладал с собой. – Вы за это ответите, – буркнул он уже без особенного энтузиазма и отвернулся. – Увезите тело, все свободны. Две компании, не горящие друг к другу ни малейшей симпатией, направились в два противоположных выхода. Пил молчал и пыхтел, пока мы не вышли из здания морга на свежий воздух. Метеослужбы работали на славу, солнце сияло вовсю. Марсианская атмосфера вот уже несколько столетий считается одной из наилучших для Homo sapiens во всем населенном космосе. Здесь Пил вдруг воодушевился и хлопнул меня по плечу, застав врасплох, пока я ворошил свои мрачные мысли. – Здорово ты их! Черт возьми, они так и позеленели! А возразить ничего не смогли! – Не смогли? – Я был подавлен, растерян и зол, и никакой моральной победы за собой не чувствовал. Что за вести я мог теперь принести? – О чем ты, Пил? Я видел больше чем лицо трупа всего мгновение... – Я покачал головой и замолк. – Я и этого не видел, – напомнил Пил. – А с ним... С ним что-то не так? – Да нет, ничего особенного в глаза не бросается. – Подумаешь, следы открытых переломов от падения. Тут и по голове все было ясно. Я двинулся было по дорожке к выходу из сада, но Пил забежал вперед и преградил мне путь. – Эрвин, погоди. Что ты увидел? – Ничего. – Я остановился и посмотрел в его встревоженные карие глаза на честном открытом круглом лице под соломенной взъерошенной шевелюрой. Стоит ли полагаться на старого школьного приятеля или лучше его пожалеть? Я избрал второе и попытался получше замаскировать истинные чувства. – Разве я должен был увидеть что-то особенное, чтобы расстроиться? Я же сказал – всё у него на месте. Но само то, как он выглядел, безумие, эта смерть... Он ведь был одним из нас. Что уж тут непонятного? Пил ковырнул мелкий гравий носком светло-желтого ботинка. – Он всех вас ненавидел. Просто смертельно. – С его точки зрения – было за что. Но эта точка зрения была лишь болезнью. Мне действительно жаль его. Пил, упорно глядя вниз, врылся в гравий глубже. – А ты заметил, – спросил он вполголоса, – что у него были подгримированы губы? Чтобы не так бросалось в глаза, что они все искусаны? Просто растерзаны. Я поморщился. Пил поднял заговорщицкий взгляд. – Выходит, заметил, – заключил он. – Тут нет ничего странного. Конечно, его по возможности привели в порядок, прежде чем показывать. Может, все-таки, пойдем? Пил с досадой топнул ногой. – Ты действительно не понимаешь или просто прикидываешься? Впрочем, ответ я и сам знаю. Перестань. Ты же знаешь, что мне можно доверять. Все знают, что ваш «Янус» – сущий ящик Пандоры! Я только хотел спросить – Линн бредил изменением истории от того, что спятил, или спятил от того, что ее и впрямь можно изменить? – Пил, это ведь ты у нас психиатр. Только не сходи с ума, хорошо? – Значит, ты мне не скажешь? Возможно это, или нет? – Невозможно. – Ты мне не доверяешь! – Дружище, ты дал мне два варианта ответа, и один тут же отмел. Какой смысл в твоих вопросах и моих ответах? Мы все слышим только то, что хотим. – Да, конечно, – проговорил Пил как-то тоскливо. – Значит, мне так и не убедить тебя в том, что играть с огнем опасно? Даже если сезон охоты на лис уже открыт? – Каких лис? – Посмотри в зеркало на свои волосы и на рыльце в пуху, лис Эрвин. Повторяю то, что сказал в начале. Ты можешь кончить так же плохо, как Линн. Будь благоразумней и не зарывайся. – Ладно-ладно, – усмехнулся я. – А знаешь, ты сам параноик. Я-то думал, это только у нас скелеты в каждом шкафу и чертики под кроватью. Ан нет – у психиатров тоже! Он выдавил жалкое подобие улыбки. – Всё бы тебе шутить. Когда ты летишь обратно? – Билет заказан на завтрашнее утро. Я не ожидал, что смотреть будет настолько не на что. – Ну, тогда прощай. – А ты что, остаешься здесь? – У медиков всегда есть дела в самых неприятных местах. – Ну, тогда счастливо. Может, позже увидимся. – Обязательно, – пообещал он.