***
Нетрудно предположить, что наступившее утро оказалось совсем не добрым, так как отдохнуть должным образом так и не удалось. Едва в окне забрезжили первые проблески рассвета, а небо начало сереть, отец Пабло поспешно поднялся с непривычно мягкой и удобной постели, еще более сумрачный, чем обычно. Все, на что ни падал взгляд, вызывало раздражение своей непривычностью. Лишь прошлым утром он, согласно заведенному здесь обычаю, заселился в дом, некогда принадлежавший почившему отцу Антонио. И для привыкшего к монастырской строгости и аскетизму священника многое, очень многое в этом доме было изнеживающим и расхолаживающим, как тело, так и душу. Начиная с мягкой постели, более подходящей для толстобрюхой купчихи, нежели служителя Господа, и заканчивая заросшей вьющейся зеленью изгороди. И что было простительно одряхлевшему старцу, ни в коей мере не годилось для него, еще молодого и крепкого телом, не нуждающегося в излишествах. Вчера не было времени наводить в доме свои порядки, да и вряд ли будет в ближайшие дни. Но кое-что возможно изменить прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. Отдав распоряжения касательно ложа, пищи и ограды, отец Пабло приступил к утренней трапезе. За это время стало несколько светлее, но не слишком, серое пасмурное небо за оконным проемом приобрело желтоватый маслянистый оттенок, но дождя не было. И то слава Богу. Самым первым делом отец Пабло прибыл в храм, где, на время его занятости основным делом, службу проводил прибывший только вчера приходской священник, отец Игнасио. Зайдя в храм через боковой придел, инквизитор некоторое время понаблюдал за ходом службы, но даже его придирчивый глаз не обнаружил никаких погрешностей. Царившая в храме атмосфера умиротворения и святости немного успокоила его растревоженную беспокойной ночью душу. Бог не оставил его своей милостью, а значит, все свершится по воле Его.***
По пути от храма до пристройки, отведенной для проведения расследования (а оказался он длиннее ожидаемого из-за размытой дождем дороги), отец Пабло попытался представить себе, как могла выглядеть виновная в ведовстве женщина. Глупое и неблагодарное занятие, конечно, но сознание нарисовало ему сгорбленную высохшую старуху, с острыми ногтями, похожими на когти, и крючковатым, как у хищной птицы, носом. Привычный образ, коим пугают детей, однако невероятно живучий, раз вспомнился даже сейчас. Священник сердито нахмурился. Нет, баронесса упомянула, что ведьма еще совсем молодая девушка. И весьма привлекательная к тому же, раз чарам ее поддалось столько мужчин. Крепкая фигуристая девица с полными чувственными губами, пышными формами и бесстыжим горящим взглядом? Это уже больше похоже на правду. Что ж, сейчас увидим. Пройдя в пристройку, отец Пабло парой резких движений сбросил накидку, коротко кивнул в знак приветствия секретарю и распорядился привести обвиняемую. Молодой послушник поспешно вышел в коридор, где, как успел заметить инквизитор, двое стражников терпеливо дожидались своего часа. Боязливо косясь на него, один из них, тот, что помоложе, все же рискнул подойти и попросить благословения, очевидно, опасаясь встречи с глазу на глаз с ведьмой. Разумеется, благословение на столь благое дело было получено, как первым, так и последовавшим его примеру вторым стражником. Незримая поддержка должна придать им уверенности… и расторопности, ибо дожидаться, как вчера, полдня, он нынче не собирается.***
Услышав за дверью шум, Лизбет (или Лиз, как чаще ее называли) неловко пошевелилась, почти не ощущая своих рук. Крепко стянутые за спиной, они совсем затекли. Должно быть, это пришли за ней. Сегодня все решится. Прошедшие два дня стали для юной Элизабет Бокетти настоящим кошмаром, самыми скверными и страшными со времени поспешного бегства их с сестрой из городка, где прошло их детство, год назад. Она хорошо запомнила наставления матери и старалась вести как можно более скромный и уединенный образ жизни, не отвечая даже на ухаживания пылких местных поклонников. На новом месте она зарабатывала на жизнь единственным, что знала и умела хорошо, и искренне надеялась, что страшные времена остались далеко позади, в охваченном мором и паникой городке, в прошлой жизни. Как оказалось, надеялась напрасно. И ее тихая мирная жизнь закончилась, резко оборвалась два дня назад, когда в ее убогую лачугу на окраине города ворвались стражники. Объяснений, конечно же, никаких не последовало. Единственное, что смогла понять перепуганная девушка, что ее обвиняют в ведовстве и чародействе, и что расследовать ее преступления будет представитель Святой инквизиции. Само название внушало страх и трепет в сердце каждого, и Лиз не была исключением. Но все же девушка искренне надеялась на справедливость и милосердие своего строгого судьи. Ибо надеяться больше было не на что. Больше всего испугала молодую лекарку разительная перемена по отношению к ней тех, кто еще совсем недавно просили ее о помощи и в благодарности почти что готовы были целовать ей руки. А она лишь радовалась тому, что с помощью своего искусства может служить людям, как и учила ее тетушка Сара. «Служа людям, ты служишь Господу, — так, кажется, она говорила, — ибо они — чада его». Вот только забыла уточнить: жестокосердные и неблагодарные чада… Путь до места заключения она проделала пешком, и почти всю дорогу ее сопровождали оскорбления и угрозы, готовые перейти в открытое насилие. Те, кто совсем недавно считали ее своей спасительницей, теперь открыто называли девушку исчадием ада, коварной змеей и прочими злыми словами, бьющими почти так же больно, как камни. Мама была права: никому нельзя верить. Вот только как узнать, что и когда из твоей жизни будет обращено против тебя? Скрипнув, отворилась дверь, и на пороге показался стражник с факелом. Он приказал узнице следовать за ним. С видимым трудом Лиз поднялась с усыпанного жидким слоем старой соломы пола и вышла. Темный, лишь местами освещенный такими же факелами коридор казался дорогой в Преисподнюю. Но девушка утешала себя мыслью, что далеко не все священнослужители жестоки и бессердечны. Жил же на белом свете добрый отец Антонио, порой помогавший ей в трудную минуту словом и делом. Сменивший его совсем недавно молодой священник казался более суровым и бесстрастным, несмотря на привлекательную внешность, вызывая невольную робость. И восхищение вместе с тем. Но кто знает, было ли это первое впечатление верным? Какой он на самом деле? И каким окажется прибывший по ее душу инквизитор? Пройдя кривой улочкой, процессия из узницы и двоих ее конвоиров приблизилась к низкой бревенчатой постройке, в которой Лиз еще не доводилось бывать. По его внешнему виду нельзя было сказать решительно ничего, ни доброго, ни дурного. И девушка, вверив свою судьбу небесному отцу, вслед за своим охранником перешагнула низкий порог. После сумрака коридора освещенная свечами комната показалась девушке ослепительно светлой, и она невольно сощурилась, войдя внутрь. Дверь за ее спиной негромко хлопнула, и лишь тогда Лиз разглядела, наконец, кто именно призван решить ее судьбу. Равно как и то, что он, даже при всей своей выдержке, на секунду замер на месте, словно обратившись в статую, не менее ее пораженный неожиданной встречей. Сказать, что Лиз была удивлена, — значит, не сказать ничего. Глаза изумленно расширились, и девушка машинально сделала шаг вперед. — Это вы, святой отец? — выдохнула она. — Так значит, строгий судья, от которого зависит моя жизнь — именно вы?