Роза и крест

Выбор… То, чего, по сути, у него никогда и не было. Ведь никто из присутствующих при допросе и предположить не мог, что данный процесс был для грозного инквизитора первым, руководимым им единолично. В прочих же (коих было не столь много, как казалось ему самому) участвовать доводилось лишь в качестве помощника либо члена совета. И мнение его о правильном и ложном было не столь важным и существенным. И было бы, наверное, еще долго — в силу все того же возраста — если бы сюда, в эту Богом забытую глушь, не оказалось некого направить из старших и более опытных братьев по вере. А везти ведьму на такое расстояние показалось слишком дорого и хлопотно. Тогда-то, по сугубой просьбе, его и направили сюда. Он сам вызвался на это… зачем? Чтобы проверить на деле свои силы? Чтобы доказать себе и всем прочим, что возраст и горячность — отнюдь не помеха? Или все же чтобы с честью послужить Господу? Точного ответа не было. Как бы то ни было, столь желанное испытание наконец свершилось. И помощники инквизитора с робостью, не смея прервать повисшего тягостного молчания, нарушаемого лишь шумным дыханием девушки да потрескиванием пламени в очаге, ожидали его решения. Принять которое было, казалось бы, так просто… и так неимоверно сложно. Обвиненная в страшном грехе лекарка не отрицала более своей вины… но и не признала ее. Было ли тому причиной недостаточно суровое истязание ее плоти и духа… или же ей действительно нечего было сказать? Тягостная неопределенность… «Да» и «нет» в едином ответе… То, что отец Пабло отрицал как возможное в принципе. То, с чем ему в итоге пришлось столкнуться… И душа его словно разделилась надвое. Часть ее, жесткая и педантичная, требовала продолжения процесса… либо вынесения приговора на основе того, что есть. Другая же готова была поверить в невиновность несчастной (да-да, именно такой и казалась злополучная девчонка), и тихий голос ее невозможно было не услышать… — Ну, так как, брат мой? — престарелый Лоренцо с кряхтением разогнул спину и обмакнул высохшее перо в чернильницу. — Обвиняемая не отрицает более своей вины? И слова эти словно разрушили охватившее всех оцепенение. Стражник переступил с одной ноги на другую, и проверил веревку, удерживавшую узницу. Священник же с трудом удержался от того, чтобы не встряхнуть головой, отгоняя наваждение. Ничем иным странное, совершенно неестественное сомнение и быть не могло. Он еще раз взглянул на неподвижно застывшую девушку и повторил вопрос. Та не шелохнулась. — Именно так, брат мой, — обратился отец Пабло уже к писцу. — Так и запиши. Затем потер ладони, так, словно они озябли, и окинул взглядом сумрачное помещение, точно увидев его впервые. — Отведи ведьму в камеру, — приказал он уже стражнику. — И позаботься о том, чтобы все необходимое для казни было готово к рассвету. Стражник кивнул и поспешно завозился с веревкой. Узел затянулся крепко и занял у него больше времени, чем ожидалось. А когда наконец поддался, обессилевшая Лиз с негромким стоном почти что рухнула навзничь. Ноги не держали ее, и отвести обвиняемую в камеру, даже с помощью грубых тычков и ворчания сквозь зубы, ему одному не удалось. Так и пришлось оставить ее на усыпанном соломой полу и вернуться за напарником, и уже с его помощью почти что оттащить под руки несчастную девушку прочь из пыточного застенка. Дверь гулко хлопнула за ними. — …а еще говорила, что с моими повадками я долго не протяну, — донеслось глухо из-за нее. — Дескать, мне не помешала бы умеренность, если я хочу исцелиться. Еще посмотрим, кого первого удар хватит!.. Что ответил второй стражник, отец Пабло не слышал, да и не особо прислушивался. Случайная реплика царапнула сознание и тут же позабылась. Что еще взять с этой безумной? Разве что попросить Всевышнего быть милостивым к ее заблудшей душе?..

***

Так отец Пабло и поступил. И долго, уже после того как отзвонили за полночь, молился перед потускневшим медным распятьем на стене новой своей обители. Вот только трудно было сказать, просил ли он о милости к грешнице — или к себе самому? Потому что сомнения, вопреки принятому решению, продолжали мучить его. И, уже отходя на покой, священник мысленно попросил небесного Отца укрепить его дух и придать силы для свершения долга. Но сон, несмотря ни на что, был тревожным, хотя нынче его не нарушало ничто: ни разгулявшаяся непогода, ни непривычный комфорт. Лишь ближе к утру удалось забыться беспокойным сном, не принесшим, однако, успокоения. И это было странно, потому что там, во сне, молодой священник вновь был в Тоскане, городе, поразившем его воображение. И горячо молился перед образом Мадонны… вот только о чем, наутро так и не смог припомнить. Единственное, что запечатлелось в памяти: что помощь небесной Владычицы была ему жизненно необходима. Но та ничего не ответила. Не зажегся неземным светом алтарь, не зазвучала в ушах неслышимая мелодия, не снизошли на душу озарение и уверенность в своих силах. В храме было пусто и холодно, так, словно все живое давно покинуло его. И даже святая Дева не отзывалась. Мертвым и застывшим был ее лик, за небольшим исключением: по бледным щекам катились слезы. Оставляя следы на матовой поверхности и обжигая его душу… И чувство это не оставило его и при пробуждении. Что мог означать этот сон, такой странный и тревожный? Мысли эти не оставляли священника все время пути до места казни, которым была избрана небольшая утоптанная площадка в центре городка, где объявляли указы и наказывали провинившихся. Еще вечером там был установлен столб с прибитой к нему короткой перекладиной, символизирующий крест и правосудие Божие, и уложены аккуратной стопкой дрова и хворост. Последнего, ввиду затянувшейся непогоды и мокряди, отыскалось не так много, пришлось собирать по всей округе, едва ли не все, что оказалось в наличии. Сегодня из обители, дабы придать его шествию вид величественный, прислали повозку, запряженную смирным осликом мышастого оттенка. И время пути удлинилось почти вдвое, давая возможность поразмыслить… и вспомнить-таки о схожем явлении, всколыхнувшем городок и окрестности незадолго до его прибытия: образ плачущей Мадонны в одной из близлежащих деревушек. И объявился он в аккурат накануне обнаружения чудовищной находки, и приведшей его сюда. Теперь все становилось на свои места. Должно быть, святая Дева опечалена свершившимся злодеянием и его медлительностью. Но сегодня все изменится, и у нее более не будет повода для слез. Когда повозка наконец выехала на площадь, там уже собралось немало народу, почитай, все, кто населял этот городок. Уже рассвело, но нависшее свинцово-серое небо окрашивало предметы в сумрачные грязные оттенки, добавляло лицам людским лет и печалей. Священнику бросились в глаза бородатый сапожник и, видимо, упомянутый сын его, бледный, болезненного вида парень, отводящий взгляд от места казни, насупленная толстуха Карлотта с не менее дородным супругом… И многие-многие иные, не знакомые ему. Вид у собравшихся был нахохлившийся и подавленный (видимо, публичные казни в этом захолустье были делом нечастым, особенно такого рода). Но, помимо страха, на тусклых лицах читались и искорки затаенного удовлетворения, облегчения оттого, что казнь на этот раз коснется кого-то иного, но не их. Извечное человеческое малодушие… Отец Пабло тяжело вздохнул и отвернулся от толпы, отделенной от него кольцом вооруженных стражников с факелами, и повернулся к приговоренной. Вид у той, прямо скажем, был далек от благополучного. Оборванное и грязное платье при свете дня выглядело еще более жалко, как мелко дрожащее худощавое тело, как и осунувшееся бледное лицо со следами кровоподтеков на щеках. Вывихнутое плечо опухло, и несчастная еле переставляла ноги, так что посланным за ней стражникам приходилось почти что тащить ее. Взгляд же остался мутным и безразличным, так, словно она смотрела куда-то за пределы этого мира, не видя земного. Дождавшись, пока стражники привяжут приговоренную к столбу, священник подошел к ней и, сотворив крестное знамение, по традиции предложил покаяться. На которое та все так же не ответила, безучастно глядя в пустоту. Вздохнув, отец Пабло перекрестил ее и отошел в сторону. Хворост, отлетевший в сторону от места будущего костра, негромко похрустывал под ногами. Остановившись возле кольца оцепления, священник подал знак, и один из стражников, все тот же низкорослый полный и не блещущий умом детина, запомнившийся со времени допроса, поднес к отдельно разведенному костерку суковатую ветвь, предназначенную для факела. Сырое дерево долго не желало разгораться, заставив толстяка пыхтеть в неудобном положении. Щеки его побагровели — в противовес бледному, подобно полотну рваного платья, лицу Лиз. Казалось, девушка вот-вот потеряет сознание и держится на ногах лишь благодаря туго охватившим хрупкое тело веревкам. Хмуро обернувшись к нескладехе, священник велел ему поторопиться. Тот угодливо закивал. Наконец факел занялся, и стражник быстрым неровным шагом направился в сторону девушки. Отец Пабло перевел взгляд на остроконечный шпиль церкви. — Отец наш небесный, буди милостив к душе заблудшей рабы твоей, — громко произнес он. — И да свершится ныне воля Твоя! Не успел инквизитор отвести взгляда от церкви, как дружный, хоть и несколько нестройный возглас заставил его торопливо оглянуться. И при виде произошедшего неприятное чувство заставило сердце сжаться в груди. Еще одна неприятная случайность… И точно: не дошедшего до груды хвороста каких-нибудь двух шагов толстяка, видимо, хватил удар, как и предсказывала (вспомнилось некстати) знахарка. Он осел на одно колено, прижав руки к груди и тяжело дыша, а факел упал в грязь. Затем недвижно рухнул навзничь. — Лекаря сюда, живо! — скомандовал отец Пабло, затем с подозрением, близким к уверенности, оглянулся на обреченную казни. Но та прислонилась к столбу, таки потеряв сознание, и голова безжизненно свесилась на одно плечо. Люди вокруг тревожно загомонили, обсуждая случившееся. Из ряда стражников выдвинулся еще один, подняв повыше факел, собираясь заменить выбывшего из строя товарища… …И тут неожиданно хлынул дождь. Теплый и проливной, как и положено почти ушедшему лету, он вмиг промочил всех собравшихся до нитки, затушив и факелы, и костерок, разведенный поодаль. Почти наверняка промок насквозь и с таким трудом собранный хворост. На лицах людей появился суеверный испуг. Святой отец говорил о воле Божией, что должна быть явлена им не далее как сегодня. Так вот она какова… Сам же священник стоял, словно пораженный громом, невидящим взглядом смотря в небо. Оглушенный и ослепленный той же мыслью и не ощущая бьющих по непокрытой голове и рукам капель. Слезы неба, не давшие совершиться казни… Слезы Мадонны, так неверно им истолкованные… Что же он наделал, Боже правый?.. Лишь одно лицо на площади не разделило всеобщего оцепенения. Выглянув в ответственный момент из кареты без гербов, остановившейся близ угла, женщина в черной накидке и со смуглым лицом шепотом пробормотала проклятье и скрылась вновь. Черные, как угли, глаза ее сузились; тонкая, похожая на птичью лапку рука сжала в кулаке полсть*, прикрывавшую ее колени. — Что прикажете? — оглянулся на нее с козел кучер. — Гони отсюда! — скомандовала незнакомка низким сдавленным голосом. — Да поскорее! Слуга повиновался и стегнул упряжных лошадей. Экипаж скрылся из виду, и никто даже не заметил его появления. Слишком невероятным и чудесным было свершившееся спасение. Завершенное не менее впечатляюще: свежий ветер разогнал тучи, и в прорыве меж ними, впервые за последние несколько дней, блеснуло солнце. Оно отразилось на металлическом кресте и… маленьком нательном крестике, показавшемся из-под рваной одежды спасенной знахарки, бросив золотые отблески на бледное, лишенное жизни лицо. Ясный и недвусмысленный знак, что само небо было против этой казни. Небеса, вотчина Всевышнего, их Вечного Отца. Они прямо и недвусмысленно высказали свою волю. Кто посмел бы воспротивиться им?